Нора Дмитриева - Мой личный врач
Итак, если Агнесса была влюблена в Антона Зиновьевича, как утверждает бывшая горничная, то налицо мотив для убийства – убрать соперницу. Но соперницей-то была любимая подруга, чью жизнь, рискуя своей, она однажды спасла. И еще одно «но»: фотография улыбчивого парня в морской форме, которого Агнесса, как свидетельствует Вера Дмитриевна, пылко любила в молодости и который, если судить по фотографии, был внешне в сто раз привлекательнее Антона Зиновьевича. Хотя я же помню, как в первый же день, на кухне, когда мы говорили с ней о красавце-мужчине Андрее, она сказала, что внешность для нее никакой роли не играет… Так что кругом сплошные непонятки. Все туманно, расплывчато, а тут еще это письмо с угрозой в мой адрес, история с собачками кавказской национальности, неудавшаяся попытка отправить на тот свет меня (или все же Галину?) и неприятное чувство, что я пропустила что-то очень важное. А где-то еще существовала пока не опознанная мной «добрая душа», простившая Машеньку за какой-то неблаговидный поступок, за который она сама себя казнила.
Пока я раздумывала подобным образом, к моему столику подрулил весьма неприятный гражданин из породы тех, кто благодаря хорошо развитым бицепсам и смазливой физиономии считает себя ценным подарком для слабого женского пола.
– Смотрю, хорошая девушка одна сидит, скучает, почему бы, типа, не составить ей компанию, – с несколько снисходительной интонацией, дескать, цени, дуреха, какое счастье тебе привалило, заявил этот представитель племени провинциальных суперменов, плюхнувшись за стол и водрузив на него кружку с пивом и тарелку с жареным цыпленком, попахивающим формалином.
Мне не хотелось вступать с ним в дебаты, так как было себе дороже объяснять этому самоуверенному болвану, что его общество никоим образом не украсит мою жизнь в данный исторический момент, поэтому я лишь внимательно посмотрела в его тарелку и представила, как по поверхности подрумяненного цыпленка ползет белый толстый червяк. Проследив за моим взглядом, он тоже уставился на еду, и физиономия его перекосилась от гадливости. Выматерившись, мой визави схватил блюдо и кинулся с ним к повару-таджику, вопя, как раненый мамонт.
– Ты чо мне наклал, козел!
Далее развернулась бурная дискуссия. Причем оказалось, что лицо таджикской национальности владело русским матерным не хуже, чем представитель титульной нации, и выговаривало все нецензурные слова абсолютно без акцента.
Конечно, я поступила несколько жестоко, лишив обладателя бицепсов аппетита, но запах формалина в какой-то мере оправдывал мой поступок, ведь я уберегла его от поедания несвежего продукта питания.
Любоваться скандалом, который набирал силу, не было ни времени, ни желания, и я встала из-за стола.
Когда я проходила к выходу, владелец бицепсов возопил, призывая меня в свидетели:
– Вот ее спросите, она тоже видела!
Я притормозила у буфетной стойки и спросила ледяным тоном:
– Что я должна была видеть?
– Ну, это, червяка в моей тарелке.
– Я, молодой человек, не имею привычки заглядывать в чужие тарелки, тем более – рассматривать в них червей, – ответила я с достоинством и покинула харчевню, чувствуя, как хихикают во мне гены моих достославных прабабок.
Когда я вернулась в усадьбу Шадриных, то сразу же прошла в спальню Веры Дмитриевны, чтобы доложить о проделанной работе. Я коротенько передала ей наш разговор с Полиной. Рассказала о гулькающей и пускающей пузыри кареглазой причине, из-за которой Полина так скоропалительно покинула их дом. И мы обе пришли к выводу, что бывшая горничная к смерти своей хозяйки никакого отношения не имеет, а вот имеет ли отношение Павел Петрович – это еще следует выяснить.
Утверждение Полины, что домоправительница влюблена в Антона Зиновьевича, показалось моей подопечной просто смехотворным.
– Лиза, голубушка! Это полнейшая чепуха! Полина – известная фантазерка и выдумщица. У нее богатое воображение, и она обожает всякие романтические истории. Вы можете себе представить, она однажды, когда мы с ней еще работали в школе, придумала историю, что в меня (а мне тогда уже под сорок было) смертельно влюблен один десятиклассник, который якобы даже пытался покончить с собой из-за несчастной любви. Ну не бред ли?
«Может и бред, а может, и нет, – подумала я, – старушка и сейчас очень даже ничего выглядит. А лет двадцать пять тому назад она явно была очень хороша собой, да к тому же одухотворена, артистична, изысканна, игрива… Так что все может быть, впрочем, как и то, что Агнесса могла влюбиться в ее сына». Но о своих соображениях по этому поводу я решила не говорить.
Вечером после ужина в комнату к Вере Дмитриевне заявилась команда «аниматоров» в лице Анюты и Ксаны, желающих развлечь мнимую больную игрой в подкидного дурака. Воспользовавшись этим, я, прихватив с собой мобильник и гостинцы для собак, отправилась в сад, надеясь в одиночестве полюбоваться на пруд с лилиями, а заодно позвонить Милочке, дабы разрядить обстановку.
Однако уединения с природой у меня не получилось. Подходя к беседке, я обнаружила в ней Антона Зиновьевича, который сидел на скамейке с айфоном в руке и просматривал на дисплее какую-то информацию. Я хотела тихо ретироваться, но он меня заметил.
– Елизавета Петровна, я вообще-то не кусаюсь.
– Я знаю, просто не хотела вам мешать.
Антон Зиновьевич убрал чудо современной техники в карман рубашки.
– А вы и не мешаете. И потом, мне интересно пообщаться с таким неординарным представителем вездесущего племени папарацци.
Он надо мной явно подтрунивал, но вполне добродушно. И я подумала: почему бы не воспользоваться ситуацией и не вытащить из него кое-какую интересующую меня информацию.
– Хорошо, давайте общаться, – я села напротив него на гладкую деревянную скамью и засунула руки в карманы своей медицинской робы.
Он хмыкнул.
– Можно вам задать вопрос?
– Конечно.
– Почему вы не замужем?
Вопрос получился на засыпку. А действительно, почему я не замужем? Может быть, потому, что юное брожение половых гормонов было у меня в свое время подавлено работой, учебой в институте, недосыпом и ответственностью за Милочку, которую я была обязана поставить на ноги? А потом опять работа, семья Милочки, которая, по сути, заменила мою собственную, увлечение фотографией, требовавшее прорву времени, абсолютная идиосинкразия ко всяким тусовкам и дискотекам, родное хирургическое отделение, где за долгие годы совместной работы все уже сблизились и стали как бы родственниками. Нет, конечно, были и у меня романы. Первый из них случился, когда я была еще интерном. Героем его оказался тридцатипятилетний доктор наук из Тартуского университета, который приехал в Москву на международный симпозиум и загремел к нам в больничку с гнойным аппендицитом. Мы с папой Сашей его успешно прооперировали, а потом, когда он через неделю после операции полностью пришел в себя, между нами словно пробежал электрический ток, и начался сумасшедший роман. Герой моего романа был умен, обаятелен, остроумен, и единственным его недостатком была мама-эстонка, которая готова была трупом лечь, но не допустить, чтобы ее драгоценный Ивар женился на русской девчонке, которая не умеет правильно держать ножик для сыра. А потом я влюбилась в Геннадия Игнатьевича Дмитриева, врача из отделения интенсивной терапии нашей больницы, красивого худощавого мужчину с узким породистым лицом и бородкой а-ля Чехов. Он был классный специалист и чудесный человек, которого обожали и пациенты, и сотрудники. Но у него, к моему несчастью, была жена – маленькая, полненькая, курносая тетка с круглыми, как у мышонка, быстрыми карими глазками. Внешностью и талантами она не блистала, но обожала своего мужа и все свои чувства вкладывала в готовку. А готовила она потрясающе. Таких вкусных пирогов, какие она пекла, я, честно говоря, никогда больше не ела (даже у Люси-Люсьенды). И как сказала моя разумная подруга Верочка: брось по нему страдать, от таких пирогов не уходят.
И она, как всегда, была права. Наш роман постепенно потух, мы остались хорошими друзьями, а счастливый «мышонок» по-прежнему баловал отделение интенсивной терапии вкусностями, и нам, из хирургии, тоже кое-что перепадало…
Ну, так и что мне ответить? Изобразить из себя оскорбленную невинность и сказать, что на подобные вопросы благовоспитанные девицы не отвечают? Я вздохнула и пожала плечами:
– Видимо, карта не так легла.
Антон Зиновьевич усмехнулся.
– Вы фаталистка?
– Нет, я скорее агностик.
– То есть?
– Я восхищаюсь грандиозностью мироздания, преклоняюсь перед величием и непознаваемостью Замысла и стараюсь ненароком не наступить на бабочку.
– Чтобы не грянул гром?
– Совершенно верно.
– Понятно, – усмехнулся господин Шадрин, – почитывали в детстве Брэдбери?
– Почитывала.
– И я почитывал, плюс Айзек Азимов, Станислав Лем, Артур Кларк, Шекли, Саймак, Гаррисон, Стругацкие, Ефремов э сетера… «Солярис» Тарковского несколько раз смотрел…
