Ирина Градова - Врач от бога
Что ж, надо попробовать сделать все так, как дядя Тима. Уложив Лицкявичуса на диван и сняв с него туфли (с большим трудом, потому что его левая лодыжка сильно распухла), я подошла к печке. Дрова были аккуратно сложены справа и слева от медной дверцы. Здесь же стояла бутылка с жидким топливом. Я засунула в печку несколько полешек и плеснула туда из бутылки. Взяв с полки коробок спичек, я зажгла одну и бросила ее в топку. Пламя вспыхнуло так ярко, что я даже отскочила от неожиданности. Страшно гордясь собой, я вернулась к дивану, но тут комната стала быстро наполняться дымом. Я кинулась к окну и вытащила подушку, которую сама же и засунула в разбитую раму, чтобы впустить немного свежего воздуха. Это не помогло, в глазах моих защипало, они наполнились слезами.
– Господи, женщина… – простонал Лицкявичус, откашливаясь. – Вы заслонку-то открыли?
– Открыла – что? – переспросила я, не поняв вопроса.
– Мама дорогая…
Он приподнялся на локте, морщась от боли в ребрах.
– Там наверху должна торчать такая штука… на разделочную доску похожая. Нашли?
Прикрывая рукавом нос и рот, я приблизилась к печи.
– Кажется, нашла! – прокашляла я. – И что с ней делать?
– Выдвинуть по максимуму. И дверь распахните настежь, а то мы здесь задохнемся…
Через несколько минут дым начал рассеиваться, и я снова начала различать предметы вокруг. Присев рядом с Лицкявичусом, я пощупала его лодыжку.
– Вы ведь… анестезиолог, Агния? – сквозь зубы процедил он, впервые не используя отчество.
– Вы же сами знаете!
– Мне здорово не повезло, что здесь нет хотя бы самого плохонького… новокаина, потому что вы – настоящий… мясник!
– Кто бы говорил! – парировала я. – Ведь это вы добрым людям носы-уши режете, а наше дело маленькое – всадить укольчик, чтобы спали крепко и видели цветные сны… А лодыжка-то сломана! – констатировала я, закончив.
Лицкявичус вытер со лба кровь ладонью, но она продолжала сочиться из глубокого пореза. Порывшись в маленьком комоде, я нашла пару хрустких вафельных полотенец, пахнущих лимонной отдушкой. Еще я обнаружила простыни и наволочки, за неимением бинтов, вполне могущие сойти за перевязочный материал. Намочив полотенца под краном, я аккуратно стала смывать кровь с его лица и шеи. Лицкявичус лежал тихо, перестав отпускать колкости. Это показалось мне недобрым знаком, так как означало, что ему стало хуже.
– Оставайтесь со мной, Андрей Эдуардович! – сказала я твердо и требовательно, хотя к горлу подступала паника. – С вашей стороны было бы просто непорядочно бросить меня одну в темном лесу!
Он издал странный звук, который в обычных обстоятельствах, вероятно, означал бы смешок. Сейчас же он скорее напоминал скрежет старого колодезного колеса. Я стала рвать простыни на полоски, чтобы наложить повязку на голову и давящую повязку на ребра и лодыжку. Если бы Олег был здесь, он, разумеется, вправил бы кость, но я, честно говоря, не рискнула: от боли Лицкявичус мог потерять сознание, а ему требовалось бодрствовать из-за травмы головы. Кроме того, я отнюдь не была уверена в своих способностях, являясь в ортопедии благодаря Шилову скорее теоретиком, нежели практиком.
– У вас все хорошо получается, – тихо подбодрил Лицкявичус, не поднимая век. Я видела, что ему просто необходимо обезболивающее и что он изо всех сил сдерживается, чтобы не закричать. Если бы только электричество в коттедже не было вырублено, я смогла бы воспользоваться розеткой, подключив к ней зарядное устройство телефона, но теперь об этом не приходилось и мечтать! Несмотря на то что ранения, вне всякого сомнения, причиняли ему сильную боль, Лицкявичус вел себя прямо-таки стоически, и я подозревала, что он делает это в большей степени из-за моего присутствия, боясь окончательно лишить меня мужества.
– Кричите спокойно, – мягко сказала я, беря его здоровую руку в свою. – В этом нет ничего постыдного…
– Если бы вы знали, – прохрипел он, – как часто…
– Как часто – что? – спросила я, потому что он снова замолчал, а мне надо было держать его в сознании.
– Как часто… я говорил то же самое другим… – с трудом закончил он.
– Зачем вы это говорили? – продолжала я поддерживать беседу, туго бинтуя его лодыжку. – Ведь у вас были обезболивающие препараты?
Он снова издал булькающий звук.
– Это – если повезет… А обычно – полбутылки водки или чашка медицинского спирта внутрь и жгут в зубы!
И тут я поняла, что, находясь на грани сознания, Лицкявичус говорит о войне – о том, как он вынужден был проводить операции под аккомпанемент рвущихся снарядов и стрекота автоматов, в полевой палатке, не всегда имея нужные медикаменты и даже хирургические инструменты. Я читала об этом в его книге, но тогда это была для меня всего лишь увлекательная история, скорее художественная литература, а не реальный опыт.
Стоп! Водка? Здесь же точно должно быть что-то подобное. Да, электричества нет, но для хранения спиртного вовсе не требуется холодильника! Я прошла на маленькую кухню, оборудованную всем необходимым – электроплиткой, кофеваркой, микроволновкой и электрочайником. К сожалению, ничем из этого воспользоваться я не могла, а ведь просто умирала по чашке горячего кофе! Пошарив в шкафах, я быстро обнаружила то, что искала, – маленькие бутылочки с водкой, коньяком и настойкой. Просто удивительно, как их оставили здесь, ведь любой, в сущности, мог проникнуть на территорию и забраться в шкаф! Можно считать, нам просто повезло, хотя я бы решила, что нам повезло еще больше, если бы охрана не испугалась плохой погоды и застукала нас. В этом случае, по крайней мере, можно было ожидать помощи и доставки в ближайшее медицинское учреждение.
Вернувшись в гостиную, я спросила:
– «Наполеон», «Абсолют» или настойку «На березовых бруньках»?
– Наплевать! – простонал Лицкявичус. – Что угодно!
Я выставила на журнальный столик свой «улов». Он схватил первую попавшуюся бутылочку и, откупорив ее трясущимися руками, жадно припал к горлышку. Прикончив «Наполеон», Лицкявичус откинулся на подушки.
– Вам бы тоже не помешало выпить, – сказал он. – Вы вся дрожите!
У меня и в самом деле онемели от холода руки, но крепкие напитки я всегда недолюбливала. Способность Лицкявичуса проглотить одним махом двести граммов спиртового раствора и остаться в здравом рассудке показалась мне просто невероятной! И все-таки необходимо как-то согреваться, и я взяла в руки маленькую бутылочку «Абсолюта», с подозрением разглядывая этикетку.
– Да пейте уже! – раздраженно приказал Лицкявичус, приоткрыв один глаз. – Не отравитесь.
Я поднесла горлышко ко рту и, зажмурившись, сделала один глоток. Внутренности обожгло, словно огнем, но потом, постепенно, тепло стало распространяться по всему телу. Это ощущение мне понравилось, и я отхлебнула еще – уже с открытыми глазами.
– Беда с вами, с непьющими, – вздохнул Лицкявичус. Его голос звучал сонно: я видела, что он изо всех сил борется с дремотой, но теперь, после принятия внутрь коньяка, это становилось все труднее.
– А вы что, сильно увлекаетесь? – поинтересовалась я, уже прихлебывая водку, как минералку. Тело расслабилось, накатила усталость, но одновременно с этим я начала наконец чувствовать себя счастливой просто оттого, что мы выжили в ужасной катастрофе.
Честно говоря, ответа от Лицкявичуса я не ожидала, но он сказал:
– Было дело. Много лет назад…
– И что? – спросила я.
– Теперь не пью – почти.
– А почему бросили?
Он ответил не сразу – наверное, уже пожалел о том, что разоткровенничался. Однако ответил:
– Понял, что уже и так слишком много потерял и, если не остановлюсь, лишусь еще и возможности оперировать. Питие помогало, и очень неплохо, когда вокруг не оставалось ничего, что необходимо человеку в нормальной жизни. Водка спасала от депрессии и позволяла прожить еще один день. Но потом я вставал за операционный стол, и сестра с трудом натягивала на меня перчатки – так сильно дрожали руки…
– Вы лечились? Ну, в одном из этих центров…
– Нет. Просто сказал себе: «Стоп!» К сожалению, потерял много времени, которого не вернешь…
Он замолчал. Я подумала, что, не случись с нами этой аварии, не окажись мы в таких условиях в замкнутом пространстве, я могла так никогда и не узнать ничего об этом человеке. Я и сейчас мало что знала, но ко мне пришло понимание, что Лицкявичус – не автомат, не хирургическая машина, а все-таки человек, и это меня даже немного удивило. Он не побоялся рассказать мне о большой ошибке, совершенной когда-то, хотя… Возможно, он сделал это только благодаря бутылочке, добытой мной на кухне коттеджа. Сейчас Лицкявичус казался не таким холодным и отстраненным, каким я привыкла его видеть, и потому я решилась задать вопрос, мучивший меня уже давно:
– Андрей Эдуардович, почему вы согласились возглавить ОМР?
Я дала ему время собраться с мыслями, но он, похоже, и не думал отвечать. Видимо, это не та тема, которую Лицкявичус был согласен обсуждать, что только способствовало разжиганию моего интереса. Однако, судя по всему, мне придется и дальше строить собственные предположения!
