Ксения Баженова - Ускользающая темнота
Зоя поняла, что никто ей не поверит. Она сделала еще пару попыток поговорить с отцом, но толку из этого не вышло. Владимир Михайлович считал все ее рассказы простым капризом и обидой за маму. Зоя ничего не могла поделать. Она все больше уходила в себя. Разговаривала только с куклами, особенно с Надей. Часами просиживала в папиной мастерской, которую он совершенно забросил, и в школе старалась ни с кем не общаться, особенно с Катей, которая вела себя еще надменнее, чем раньше, но пока никому ничего не говорила. И к Зое тоже не подходила. А Паша вообще пропал. Зоя не хотела спрашивать про него. Она очень страдала, сны перестали ей сниться. Ее мучила бессонница, и когда она под утро засыпала, то проваливалась в черную дыру, где была только пустота. Зоя решила смириться.
Настал день свадьбы. Отец пришел к ней утром.
– Зоя, я хочу тебе еще раз сказать, что всегда буду любить только твою маму. Но жизнь не стоит на месте. Мне нужна жена, а тебе подруга. Наташа хорошая женщина. Ты к ней привыкнешь.
– Папочка, пойми, я не против того, чтобы ты женился, – сделала она свою последнюю попытку. – Я против именно этой свадьбы. Это та женщина, которая...
– Так, дочка, ты уже взрослая девочка, – прервал ее отец. – И я надеюсь, что твои капризы скоро закончатся. – Он поцеловал ее в лоб и встал, показывая, что разговору конец. – В загс с нами можешь не ехать, но вечером будь любезна выйти к гостям в нормальном настроении. Будет узкий круг: мы, Наташин брат и пара коллег с работы. После свадьбы Наталья Владимировна и Катя переедут к нам. Я так решил. – И он вышел из комнаты.
Отец никогда, никогда не общался с ней в таком тоне. Оказывается, он может быть жестким и властным. Наверное, он на работе такой. Зоя даже не могла плакать, и мысли ее были спокойны и рациональны. Ее состояние напоминало то ли легкое помешательство, то ли чувства сами себя защищали от боли, притупляясь под руководством мудрого организма.
Она встала и пошла умываться, причесываться, одеваться. В квартире толпились незнакомые люди, что-то двигали, вносили, выносили. Всеми ловко заправляла Лиза. Полина готовила на кухне. Все было завалено продуктами – и откуда их столько взялось? На плите дымились кастрюли и сковородки. Противни, уложенные еще сырыми пирожками, были покрыты полотенцами. Няня стояла к ней спиной, и Зоя тихонько вышла. Говорить не хотелось. Она снова прошла мимо незнакомых людей, Лизы, которые совсем не замечали ее присутствия, и вернулась к себе в комнату.
Надо готовиться. Вечером свадьба. Хорошо, папочка, я сделаю все, как ты скажешь. Буду красивая и довольная. И пошла в комнату отца.
Со смерти мамы она очень редко здесь появлялась. На туалетном столике пока еще стоял мамин портрет с черной ленточкой наискосок. Она улыбалась на нем, как при жизни. Зоя открыла шкаф, полазила в ящичках столика, осмотрела полки. Большая коробка, которую она искала, лежала в комоде под маминой шалью. Она взяла ее и вернулась к себе.
Косметика, успевшая испортиться за столько лет, издавала странный, неприятный запах. Зоя поплевала на тушь. Повозила по ней засохшей кисточкой – мажет. Помада тоже оставила свой след на ладошке, румяна – на указательном пальце.
Тушь ложилась неровными кусками на детские короткие ресницы и, осыпаясь черным порошком, оставляла на скулах темные тени. Румяна пятнистыми следами покрывали щеки. Старая красная помада никак не хотела нормально ложиться и превращалась в катышки. Зоя стирала ее, наносила снова, и вокруг губ образовались темно-розовые разводы, которые их делали еще больше бесформенными.
Это было лицо урода, странного карлика из шапито, решившего развлечь публику и разукрасившегося нелепым гримом. Никто не заходил к ней. Все были слишком заняты. Она смотрела на себя в зеркало и радовалась собственному безобразию. Злоба и отчаянье овладели ей. Она прислушивалась к этим новым для себя чувствам, стараясь их понять. Будучи хорошей девочкой, странно обнаружить в себе незнакомые и, как она считала, постыдные качества. Она хотела сделать назло, хотела выйти и сказать: «Вот, папочка, видишь, какая я послушная девочка. Я даже накрасилась, чтобы быть красивой на твоей свадьбе!» Еще Зоя обязательно решила накинуть мамину шаль. Пусть папа не забывает, что он однажды уже был женат.
Так прошел час, а может, и больше – Зоя не смотрела на часы. В коридоре раздался шум. «Идут! Идут! Господи! Ничего не успела!» – причитала Полина. Она приоткрыла Зоину дверь. – «Зоюшка! Идут! Пойдем!» – «Я сейчас, Полиночка», – ответила девочка уже исчезнувшей няне. Она медленно встала. Еще раз оглядела себя в зеркале. И осталась довольна. Осторожно поцеловав Надю, она прижала ее к себе и вышла встречать молодых.
В коридоре шумно толпились, шутили и смеялись – очень красивая Катя в новом платье, прекрасная Наталья в новом платье, импозантный папа в новом костюме, несколько гостей из коллег.
Боже! Этого не может быть, не может, не может.
– Папочка! – сдавленным голосом крикнула она. – Папочка! – Слезы покатились из глаз. Отец повернулся к дочери, но она не успела ничего сказать. Глаза его из смеющихся и лучистых мгновенно стали злыми, и он очень сильно схватил Зою за руку и, процедив сквозь зубы: «Немедленно умываться!», потащил ее в ванную.
* * *Зоя кричала, пыталась что-то объяснить, но большая отцовская ладонь развозила краску по ее лицу, намыливала губы и мешала словам вырваться наружу. Другая ладонь плотно обхватила пальцами шею. К тому моменту, как лицо приняло первоначальный вид, ее истерика постепенно угасла, и она покорно подставляла свою заплаканную физиономию с опухшими от слез глазами отцу. Забрызганная водой кукла Надя валялась на кафельном полу. Отец поднял ее, вручил дочке, не говоря ни слова, провел ее мимо молча сидящих за столом людей и, легко втолкнув в комнату, запер ее там на ключ.
– Извините. – Он вернулся к гостям и жене. – Прости, Наташенька.
Наталья Владимировна посмотрела на мужа взглядом, который выражал полное понимание и сочувствие: «Все образуется, мой родной. Но может, зря ты так?»
– Пусть образумится немного. Это слишком. Разбаловал я дочку.
Катя разглядывала оборки на платье. Брат жены встал с рюмкой и предложил выпить за молодых.
Застолье стало потихоньку набирать обороты. А Зоя стояла все в той же позе, в которой ее оставил отец. Девочка прижимала к груди мокрую Надю, и горячие слезы, словно капли воска, обжигали ее щеки и падали на пол. Она ничего не понимала. Просто стояла и плакала, плакала без остановки. К ночи у нее начался жар, а потом она очнулась в какой-то машине, рядом сидели папа и няня. Отец сжимал ее руку.
– Папочка, куда мы едем?
– В больницу, ребенок.
Это известие не произвело на нее никакого впечатления.
Больница
В больнице было грустно.
Первые дни она стояла у окна целые сутки. Просто смотрела на улицу и ждала. Хоть кого-нибудь. Чаще приходила Полина, реже папа. Однажды она присутствовала при разговоре отца с врачом и сумела понять только, что у нее сильное нервное истощение и ей необходим полный покой и лечение. На ночь ей делали укол, и она тут же забывалась, а утром опять делали укол, и она стояла у окна, а в перерыве давали таблетки. К концу второй недели отец ей стал казаться чужим человеком, и было странно, что он обнимает ее, целует и говорит ласковые слова. Полине она по-прежнему радовалась и ластилась к ней, как котенок. Няня все больше молчала, и они сидели на банкетке в больничном холле обнявшись, пока врач не говорил, что время приема подошло к концу. Зоя шла в палату, а Полина выходила на улицу и пыталась сдержать подступающие слезы. Что она могла рассказать своей воспитаннице, любимой Зоюшке? Что Наташа верховодит в доме и устанавливает собственные порядки, что Лиза командует ею, как уборщицей, что Катя никогда и спасибо не скажет и спит в Зоиной комнате на ее кроватке, а отец целыми днями ездит по делам и слушает во всем свою жену, которая за ужином нежно наглаживает своей ногой его ногу под столом (Тьфу! Срам-то какой!) и на предложение забрать Зою домой лисой отвечает: «Пусть еще немного полежит, полечится для своей же пользы», и тот соглашается и целует ее через стол, и благодарит. Разве могла рассказать Полина это своей деточке, своему ангелочку?
* * *Когда майским солнечным утром, после трех недель, проведенных Зоей в тоскливых грязно-серых стенах, под больничным бельем, с этими вечными уколами и таблетками, отец забирал ее домой, ему стало не по себе. Это была не его ласковая и добрая девочка. Это был тихий, настороженный и скрытный волчонок. Владимир Михайлович пытался ее развеселить, обнимал, шутил, говорил, что дома ждут Зою куклы, но она молчала или кивала в ответ. И он прекратил свои попытки, подумав, что ей нужно время после больницы, чтобы освоиться, и даже начал жалеть, что вообще пошел на этот шаг. Но не стал глубоко погружаться в эти мысли. В последнее время работы было больше, чем обычно (семья-то прибавилась вдвое – надо крутиться) – и дело занимало все жизненное пространство. Он привез Зою домой, чмокнул в лоб: «Будь умницей, котенок!» – и уехал.
