Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача
Мы прибыли к цели вовремя — точь-в-точь, как вы говорите, — и сделали фотографии. Щелк! Щелк! Щелк! — и мы закончили. Задание выполнено! Следующие пятнадцать минут были в нашем распоряжении.
Дом священника в Хауорте находился меньше чем в десяти милях к северо-западу, и с нашей скоростью, составлявшей триста миль в час, полет займет меньше двух минут.
Проблема заключалась в том, что мы были слишком высоко. Хотя мы спустились до семнадцати тысяч футов из-за фотографий, для нашей личной миссии требовалось быстро снизиться еще больше. «Мессершмит» с черными свастиками на крыльях, несущийся, словно ястреб, к тихой английской деревне, вряд ли останется незамеченным.
Я наклонил штурвал вперед, и мы начали спускаться гигантской спиралью все ниже и ниже, в ушах хлопало, словно вылетали пробки от шампанского. Под нами вереск на пустошах казался морем пурпурных волн.
На высоте в тысячу футов я потянул штурвал на себя и выровнял машину чуть ли не на высоте изгородей.
«Готовься!» — крикнул я Вольфгангу.
Мы подлетали с востока, и внезапно она появилась наверху холма — деревня Хауорт! Мы ревели, скользя над полями, чуть не задевая дымовые трубы на сельских домах.
Когда мы летели над хауортской дорогой, я первый раз заметил церковь на вершине крутой центральной улицы, затем, в ста ярдах за ней, за церковным кладбищем, знакомые очертания дома священника, где жили Бронте. Он был в точности такой, как я всегда представлял его себе: темные испещренные пятнами камни и пустые окна.
«Сейчас!» — крикнул я, и Вольфганг выбросил наш подарок из кабины в зону пониженного давления позади самолета. Хотя я этого не видел, но представлял, как наш венок летит по воздуху, переворачиваясь снова и снова, пурпурная лента реет позади до самого падения на землю. Позже кто-нибудь найдет его среди старых надгробий около двери дома священника и прочитает послание — золотые буквы на верескового цвета шелке, говорившие: «Весь мир любит вас, покойтесь с миром».
Слишком рискованно подниматься вверх на высоту полета. Нам следовало возвращаться домой на бреющем полете от точки до точки, держась открытой местности. Конечно, так мы сожжем больше горючего, но мы оба были молоды и глупы и делали то, ради чего сюда прилетели. Как только нас засекут, мы знали, все гончие ада, «ураганы» и «спитфайры», будут у нас на хвосте.
Но был идеальный августовский день. Немного удачи и попутный ветер, говорил я Вольфгангу, и мы сможем даже пролететь над домом Томаса Харди по пути домой, не потратив лишних денег рейха.
Именно в этот момент фонарь кабины перед моим лицом рассыпался дождем взрывающихся осколков. Нас подбили!
«„Спитфайр!“» — крикнул Вольфганг. Но было слишком поздно. Темная тень пронеслась мимо нас, затем заложила вираж и развернулась, ее красно-бело-синие опознавательные круги сверкали, словно безумные глаза, на летнем солнце.
«Осторожно! — завопил я. — Он заходит на второй круг!»
В этот момент я заметил, что измеритель температуры двигателя зашкаливает. Двигатель перегрелся. Я глянул в сторону и, к своему ужасу, увидел черный дым и оранжевые языки пламени, вырывающиеся из-под обтекателя. Я флюгировал винт[73] и выключил двигатель.
Теперь «спитфайр» был снова позади нас. В том, что осталось от зеркала заднего вида, я видел его фрагментарное отражение, покачивающееся из стороны в сторону у нас на хвосте. Он взял нас на прицел.
Но он не стрелял. Это нервировало больше всего.
«Давай же, — думал я. — Покончи с этим». Он играл с нами, словно терьер с крысой.
Не знаю, сколько это продолжалось. Не можешь измерять время, когда ты на грани гибели.
«Почему он не стреляет?» — окликнул я Вольфганга, но ответа не было. С пристегнутыми ремнями безопасности я не мог обернуться достаточно далеко, чтобы посмотреть на него.
Но даже с одним двигателем «Кати» легко могла держаться в воздухе, и, казалось, целую вечность британская гончая преследовала германского зайца над зеленым сельским пейзажем.
Разбитое стекло уменьшило видимость до нуля, и мне приходилось резко дергаться из стороны в сторону, чтобы видеть, что впереди. Рискованная ситуация.
И затем умер второй двигатель. Уфф! И все! У меня оставались считанные секунды для принятия решения. Под крыльями проносились деревья на поросшем лесом холме. На краю леса было покатое поле. Вот там я ее и посажу. Никаких колес, подумал я. Лучше сесть на брюхо и остановиться побыстрее.
Звук столкновения был громче, чем я мог представить. Самолет развернулся из стороны в сторону, разрывая днище о землю, его колотило и дергало, кренило, плющило — это было как будто тебя живым швырнуло в мельничное колесо.
И затем сверхъестественная тишина. Я не сразу осознал, что мы больше не движемся. Я отстегнул ремни, откинул фонарь и выпрыгнул на крыло, затем побежал назад посмотреть на Вольфганга.
«Выходи! — завопил я. — Скорее! Выбирайся!»
Но ответа не было.
Под стеклом в море крови Вольфганг сидел со счастливой улыбкой на лице. Его мертвые глаза взволнованно уставились на зеленую английскую природу.
Я спрыгнул с крыла, и меня стошнило.
Я остановился у дальнего края поля. Выше, на склоне холма, из-за деревьев вышли двое мужчин — один высокий, второй низкий — и медленно, осторожно двинулись ко мне. Один из них нес ружье, второй — вилы.
Я стоял не шевелясь. Когда они подошли ближе, я поднял одну руку в воздух, медленно достал пистолет из кобуры и отбросил его, убедившись, что они видят, что я делаю. Затем поднял вверх вторую руку.
«Вы немец?» — крикнул высокий, когда они приблизились.
«Да! — прокричал я в ответ. — Но я говорю по-английски!»
Он выглядел несколько изумленным.
«Наверное, вам следует позвонить в полицию, — предположил я, указав движением головы на разбитый „мессершмит“. — Мой друг погиб».
Высокий мужчина осторожно подошел к самолету и заглянул внутрь. Второй твердо стоял на месте, глядя на меня так, будто я прилетел с другой планеты. Он замахнулся вилами, как будто собирался воткнуть мне их в живот.
«Оставь его, Руперт, — сказал мужчина с ружьем. — Он только что потерпел крушение».
Не успел второй человек ответить, как в воздухе послышался пронзительный вой, и «спитфайр» пронесся мимо, описав в конце поля победную «бочку».[74]
Я наблюдал, как он взлетает высоко в небо, и затем произнес:
«Не rises and begins to round.
He drops the silver chain of sound».[75]
Мужчины посмотрели на меня так, будто я внезапно впал в шок, — возможно, так и было. Только позже на меня нахлынуло сокрушающее осознание, что бедный Вольфганг мертв.
«Джордж Мередит, — сказал я им. — „Взлетающий жаворонок“».
Позже, в полицейском участке в деревне, пилот «спитфайра» нанес мне визит. Он вместе с эскадрильей базировался в Каттерике и взял самолет, чтобы проверить управление, после того как механики изменили кое-какие настройки. Он не имел ни малейших намерений ввязываться в драку в тот день, как он мне сказал, но вот они мы, Вольфганг и я, вдруг оказались у него на прицеле над Хауортом. Что еще он мог сделать?
«Так уж получилось. Невезуха, старик, — сказал он. — Чертовски жаль твоего друга».
— Все это было шесть лет назад, — сказал Дитер со вздохом. — Высокий мужчина в поле с ружьем, как я узнал впоследствии, был Гордон Ингльби. Второй, с вилами, как, возможно, вы уже догадались, — Руперт Порсон.
18
Руперт Порсон? Но как человек с вилами мог быть Рупертом Порсоном?
Мои мысли крутились, как разрисованный жестяной волчок.
Последним местом на земле, где, как я могла ожидать, закончится рассказ Дитера, было поле Джубили на ферме Ингльби. Но одно стало совершенно ясно: если Руперт действительно был на ферме «Голубятня» шесть лет назад, во время войны, это объясняет, по крайней мере частично, почему деревянное лицо куклы Джека было вырезано по образу и подобию Робина Ингльби.
Отец испустил вздох.
— Я хорошо это помню, — сказал он. — Ваш самолет упал на поле Джубили, прямо под лесом Джиббет.
Дитер кивнул.
— На короткое время меня отправили в лагерь военнопленных с тридцатью или сорока другими офицерами и солдатами люфтваффе, где наши дни проходили в рытье канав и высаживании изгородей. Каторжный труд, но, по крайней мере, я все еще был в Англии. Большинство немецких пилотов, захваченных в плен, были отправлены за границу, в канадские лагеря, где было мало надежды на побег.
Когда мне предложили возможность жить и работать на ферме, я схватился за нее; хотя это было не обязательно, многие из нас сделали то же самое. Те, кто не считал себя предателем, кроме всего прочего.
Но война подходила в концу, и многие из нас об этом знали. Лучше начать мостить мою личную дорогу в Оксфорд, подумал я, чем оставить будущее на волю судьбы.
