Евгения Михайлова - Город сожженных кораблей
«Ее вопрос» немного мешал ей получать удовольствие от веселья ребенка и собаки, от Олежкиных каждый день новых «фирменных» слов и шуток, от того, как понравился ее ужин, а торт вызвал бурный восторг. Потом еще немного времени было, чтобы дождаться спада веселья. Они с Олежкой пошли в ванную, он старательно и демонстративно очень правильно мылся и чистил зубки, затем в теплой пижамке, как белый медвежонок, важно направился в детскую. У него было удивительное свойство. Отправляясь спать, он буквально засыпал на ходу. Этот малыш просто любил все в жизни: сон, еду, собаку, свои игры и даже некоторые предметы в школе. И он любил Настю и Сергея точно так же, как в два и три года. Настя всегда с удовольствием наблюдала за детьми друзей, они ей нравились, но прятала мысль о том, что она никогда не встречала такой открытой привязанности к родителям, как у их ребенка. Такой безоглядной уверенности в том, что они очень родные. Господи, как всегда, про себя взмолилась она, пусть это никогда не пройдет. Ведь впереди подростковый трудный возраст.
Олежка вдруг оглянулся, внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Понеси меня, мам, а?
– Ой, – растерялась Настя. – Ты же большой!
– Ну и что? Папы нет, он смеяться не будет. Я хочу, чтобы ты мне пела.
– Что творится! Я не умею петь. И на папу ты зря наговариваешь. Может, он и смеялся бы, но ты как-то постоянно висишь на нем.
– Значит, я еще не очень большой, раз вы меня поднимаете.
– За логику – «пять», – сказала Настя и подняла на руки свою дорогую тяжесть.
Он тут же уютно свернулся, обнял ее за шею, тепло задышал в лицо. Ей казалось это чудом: он остается совсем ребенком. Она замурлыкала песню Поля Мориа «Мама». Ей самой ее пела мама. Как-то перевела слова, и после этого Настя всегда сдерживала слезы от любви и нежности. Малыш затих, прикинулся воробышком, и она довольно долго носила его по комнате и пела. Пока не увидела, что он крепко спит.
Мая она обнаружила у двери в прихожей. Он тоже спал и в то же время ждал хозяина. «Как я», – подумала Настя. До замужества она больше всего любила уединение. Выходила замуж в достаточно взрослом возрасте. Все привычки остались, а эту – быть одной – как будто ливнем смыло. Ливнем любви. В детской сладко сопит ребенок, вот преданная собака посмотрела на нее, как на свое большое счастье, а она будет сейчас маяться, и бродить по квартире, и смотреть с балкона, и слушать звуки поднимающегося лифта, как будто жизнь ее томительно и мучительно замирает до того момента, когда повернется ключ в замке входной двери. Иногда это ее тяготило, как болезнь, как рабство, она даже с самим Сережей никогда не делилась этим. Но как потом все окупалось в один момент, как опять шли дела и появлялись радость и вкус к жизни. «Какая тяжкая ноша – любовь», – вдруг подумала Настя. И сразу вспомнила об Артеме. Парень с детства страдал от неразделенной любви. Он испытал столько страданий и мук: обида, ревность, даже желание мести… К нему пришли следователи и сказали, что он убил, и он сам поверил! Но Настя в это не верит. Может, поверила бы, если бы так не полюбила сама. Все же был Отелло… Но сейчас Настя не верит даже Шекспиру. Разные ситуации были у них с Сережей. Он очень самодостаточный, привык к вольной жизни. Иногда Настя испытывала и гнев, и ярость. Иногда не могла с ним говорить по нескольку дней. Но всегда после этого она, как будто не по своей воле, искала для него оправдания. И, разумеется, находила. Нельзя вынести окончательный приговор объекту любви. Ибо это ты и есть. Она подумала, что легко возразить: мол, мужчины и женщины разные. Дело хотя бы в том, что мужчина физически сильнее и может просто не рассчитать силы… Но если поднял руку, – значит, не любит. А Артем любит.
Может, у Сережи спросить: он мог бы ее ударить, если она ему изменила? «В теории это не решается. – Настя мысленно пошутила практически в духе Сережи. Черный юмор – его конек. – Тут можно только провести следственный эксперимент, то есть – изменить». За то, что он постоянно забывает ей позвонить, она обязательно расскажет ему о своих мыслях. Отомстит. И посмотрит на реакцию. У него богатое воображение, и он мгновенно смоделирует в уме эту ситуацию. Интересно: загрустит, рассердится? Ясно, что вслух пошутит. Но она все поймет.
Короче, надо брать себя в руки и направляться к компьютеру. Она так и поступила, вернула снимки следствия с места убийства, затем показания Артема, первые, практически признательные. Вот так лежит девушка, здесь дерево. Первая свидетельница Насти Анна Семеновна сказала, что там вроде бы кто-то стоял, когда девушку убивали. У нее плохое зрение. Но следы ведь есть под этим деревом на снегу. Конечно, экспертиза не даст результата по минутам, точнее, не дала. Кто-то мог остановиться после того, как Валерию убили. Кто-то прошел мимо. Но вот эти два четких следа – рядом с телом. Отпечатки ботинок с рифленой подошвой, принадлежащих явно одному человеку, находятся на большом расстоянии друг от друга. Следы Артема, обведенные красным, – рядом. Он тоже явно там стоял. Но ноги не раздвинуты. Вот его следы, он идет дальше, к дому. Между отпечатками двух ботинок примерно одинаковые расстояния. А человек для нанесения удара, такого, смертельного по силе удара, как правило, широко ставит ноги.
Как отвечает экспертиза на вопрос, с какой высоты был нанесен удар? Вот. Они допускают, что поскольку Валерия – невысокого роста, то Артем нагнулся. А на самом деле… Ладно, она не будет ничего пока подгонять под свою версию. Просто если она права, обнаружится не одна ошибка. Не с той высоты, не там следы на палке, на куртке может быть кровь уже убитой девушки…
Раздался звонок ее телефона.
– Привет. Торт съели? – Голос у Сережи какой-то упавший.
– Оставили тебе половину. Не приедешь через пять минут – съем. Свинья ты все же! Даже не поинтересовался, как у меня дела по делу Артема Васильева. А у меня что-то есть.
– Да свинья – сто процентов. Обязательно спрошу. Только торт я вам дарю на полное съедение. Не знаю, когда приеду. Девочка, я так сегодня тупил, я все пустил под откос. Из-за меня мы время потеряли, приехали к новому подозреваемому, нашли его пьяным, а на лестнице женские тапочки. Снятые или потерянные минут за пятнадцать до нашего приезда. Мы сейчас в лаборатории. Это тапки Элизы. Дом обыскали полностью, ее там нет. Владелец у нас, выдыхает алкогольный туман, нагло отказывается что-либо говорить по 51-й статье, чтобы против себя не свидетельствовать. Представляешь, Элизу могли увезти убийцы или похитители, и все из-за моей дури!
– Успокойся! Она могла просто убежать от пьяного человека.
– Не могла. Я только носом там все пути-дорожки к дому не прошарил. Нет там свежих женских следов. Машины, конечно, проезжали. В доме есть ее вещи. Там и сейчас группа работает. Так что ты ложись спать, Настена, постараюсь к утру, если на что-то не выйдем. Если выйдем, тебе с Олежкой и Маем гулять.
– Да, конечно, – сказала ровно Настя. – Я в любом случае с ними погуляю. Ты такой после ночи будешь… – И подумала: «Легко сказать – ложись спать». – Минуточку, Сережа. Мне одна свидетельница убийства сегодня сказала, что убийца был коренастым и высоким его никак назвать нельзя. А этот фотограф какого роста?
– Он не очень высокий, конечно, но достаточно крупный мужчина среднего роста. Но раз появилась свидетельница, покажем… Ты молодец.
– Не знаю… Она плохо видит.
– Разберемся. Забудь это все, поругай меня и ложись спать.
Глава 15
Этот тип ударил ее, Элизу, по лицу! Ей было больно, но не от боли вспыхнула страшная ярость. Это даже не Голиков, которого она знала не один год и который имел право на то, чтобы считать его сложным человеком. Но это – не человек. Это подонок, подзаборная рвань. Он ударил ее?! Он должен за это заплатить. Но сейчас она ничего не может поделать: их трое. Ей придется вести сложную игру. Элиза не произнесла ни звука, она не шевельнулась, отвела взгляд, чтобы никто не мог ничего прочитать в нем, слизнула кровь с разбитых губ.
– У тебя тут молчанки всякие не получатся, – произнес, шепелявя, парень с плоским лицом, каким-то плешивым ежиком на голове, крошечными глазками. Они, такие, все на одно лицо. С этим все ясно. Криминал. Она очень редко видела таких на своем пути, но иногда смотрела криминальные хроники. Любопытно другое. Он дергается. Он чего-то боится.
– Значит, молчанки не получатся? – Элиза говорила тихо и спокойно. – А о чем мы могли бы поговорить? И почему это нельзя было сделать в доме Петра? Зачем надо было меня хватать и куда-то везти?
– Вот дрянь, – сказал второй, сидящий на диване, очень похожий на первого. – Вмажь ей как следует, Никит. А потом, может, мы с ней того…
