Александра Маринина - Воющие псы одиночества
Когда ей исполнилось двадцать, а сыну, соответственно, три годика, появился на ее горизонте Прекрасный Принц. При деньгах, при квартире, модно одетый. Готов был жениться, Надькины округлые прелести приводили его в неистовство, а ее легкий веселый характер и умение не задавать вопросов более чем устраивали. Но - ребенок. Ребенка он не хотел. И не в том дело, что не хотел чужого, он не хотел его в принципе, ни чужого, ни своего, никакого вообще. И вот тут очень кстати возникли живущие в стоящем рядом новом доме с балконами и лифтами супруги Лозинцевы, Николай Михайлович и Ольга Васильевна.
Эле в ту пору было уже пятнадцать, шел 1963 год, и насмотревшись на мучения матери, много лёт безуспешно пытавшейся побороть болезнь и родить второго ребенка, она с радостью приняла решение родителей усыновить мальчика. Надьку-Шалаву из барака знали все, и история ее была всем хорошо известна. Ее презирали, ей сочувствовали, ею восхищались: среди жильцов нового дома и двух оставшихся старых бараков наличествовал весь спектр эмоций, которые может вызвать юная мать-одиночка с солидным опытом проституции. Хорошенького послушного мальчика с большими умными глазенками и умилительными перевязочками на ручках и ножках тоже все знали и не переставали удивляться, как это у такой матери мог родиться такой славный здоровенький ребеночек. Местные сплетницы даже перебирали поименно жильцов мужеска пола из всех окрестных домов в попытках установить, хотя бы предположительно, отцовство, и сошлись на том, что это либо народный артист, известный всей округе шумными пьяными выходками, либо жутко засекреченный военный из «сталинской» семиэтажки. Артист по пьяному делу мог и малолетнюю шалаву завалить, в таком состоянии разве разберешь, сколько ей лет? Про военного было известно, что он ученый и часто уезжает в длительные командировки на секретные объекты, а на этих объектах-то мало ли чего с людьми случается, отклонения всякие и вообще… И жены у него нет. Так что дело, как говорится, житейское. Сама Надька на вопросы не отвечала и только фыркала в ответ, давая понять, что родила от такого мужика, что ого-го! На самом деле ответа она не знала, да и не особенно задумывалась. Так, повспоминала-повспоминала, уперлась лбом в глухую стену и отступила.
Когда стало известно, что Надька подцепила приличного с виду мужика, но мужик этот не хочет брать ее с ребенком, и молодая мамаша собирается писать отказ и отдавать мальчика в детский дом, Николай Михайлович взял супругу под ручку и отправился в барак с визитом. Должность у него была в ту пору солидная, связи крепкие и обширные, и обойти чиновничьи препоны для Лозинцевых труда не составило. В обычных случаях требовалось, чтобы мать официально отказалась от ребенка, его поместили бы в детский дом, а уж потом начали бы процедуру передачи для усыновления с длительными мытарствами и проверками приемных родителей на предмет их здоровья, благосостояния и благонадежности, но для Николая Михайловича Лозинцева сделали исключение. Надька подписала все бумаги, и мальчика Андрюшу увели в его новый дом прямо из барака.
Но одна деталь все же ускользнула от внимания чиновников, оформлявших документы. Надьке ведь было все равно, как отдавать сына, через детский дом или напрямую новым родителям, будь то Лозинцевы или кто другой. Более того, она быстро уловила явную заинтересованность супругов из дома с балконами и лифтами именно в ее сыночке. Они побаивались брать ребенка из детдома, неизвестно кем рожденного и неизвестно с каким характером и здоровьем, а Андрюшу они видели с самого рождения и знали, что он ничем не болеет и нрав у него спокойный и покладистый.
Да и мать, хоть и проститутка, но тоже здоровьем не обижена, и водку до рождения ребенка не пила, и внешностью вышла по всем статьям. Так что своего Надька упускать не собиралась и выдвинула условие: или Сумма, или отдаю мальчика в детский дом, и еще не факт, что он вам достанется, других желающих усыновить ребенка пруд пруди, в очереди стоят.
Разумеется, Сумму она получила. И не преминула в простой и доступной форме проинформировать об этом трехлетнего Андрюшу.
- Я жертвую своим материнством ради своего и твоего будущего, - с пафосом повторила она раз двадцать во время этого никому не нужного объяснения.
И где только такие слова вычитала? Или в трофейном кино услышала?
- Если ты останешься со мной, мы так и проживем в нищете, в ней же и помрем, - твердила она ребенку. - А теперь ты будешь жить в богатой семье, они дадут мне за тебя много денег, и я тоже смогу устроить свою жизнь. Так что всем будет лучше.
Вряд ли мальчик мог что-то понять, но запомнить мог, особенно самые простые слова: за него дадут деньги. Слова эти отложились в его голове, как брошенные в землю зерна, и ждали своего часа, чтобы пустить сначала корни, а потом и ростки.
Пятнадцатилетняя Эля нового братика полюбила искренне и горячо уже за одно то, что мама перестала страдать, прекратила бессмысленное и подрывающее здоровье лечение гормонами и очень быстро стала превращаться из бесформенной толстухи в женщину нормального вида и с нормальным весом. Девочка готова была любить Андрюшу, даже если бы тот оказался противным, злым, тупым и непослушным. Но он оказался милым добрым ребенком, к тому же необыкновенно способным.
Николай Михайлович и Ольга Васильевна с первого же дня не скрывали ни от кого правды: ребенок приемный, у него есть родная мать, отдавшая сына им на воспитание, поскольку живет в весьма стесненных условиях, как жилищных, так и материальных. Офицер разведслужбы, Николай Михайлович Лозинцев не мог допустить даже малейшей возможности шантажа или давления на себя и свою семью, поэтому в серьезных вопросах ложь исключалась. Около двух месяцев маленький Андрюша очень тосковал, много плакал и спрашивал, когда мама заберет его домой. Новые родители и сестра и тут не обманывали ребенка, терпеливо объясняя, что мама его не заберет, потому что решила, что с ними ему будет лучше. Бывает, что у ребенка только одна мама, бывает, что есть еще и папа, а бывает, что две мамы. Всякое случается, и любое положение нормально. Никаких разговоров о том, что мама умерла или уехала навсегда, никаких попыток заставить его забыть Надьку-Шалаву. Время вкупе с любовью, заботой и лаской - лучший лекарь, решили они, и все должно идти естественным путем.
Сразу же после оформления усыновления Лозинцевы стали искать обмен и примерно через полгода переехали в другой район города. К этому времени Андрюша полностью освоился в новой семье и о родной матери не вспоминал, его отдали в детский садик, он обзавелся друзьями в новом доме, с которыми подолгу и с упоением играл то во дворе, то у себя дома, потому что у него было больше всех игрушек и игрушки эти были самыми лучшими. Тут Николай Михайлович постарался, благо, возможности были.
Когда Эля закончила школу и поступила в институт, то есть ощутила себя совсем взрослой, Андрюшка еще ходил в садик, и на всю оставшуюся жизнь брат остался для нее маленьким ребенком, которого надо опекать, оберегать и лелеять. И даже когда он в свои двенадцать лет перерос миниатюрную Элю, а в пятнадцать - отнюдь не низкорослого Николая Михайловича, он все равно оставался для нее малышом, несмышленышем, птенчиком.
Училась Эля в Институте стран Азии и Африки, изучала английский, французский и хинди, потом работала во Внешторге. В двадцать пять лет вышла замуж за своего коллегу и уехала с ним в Дели, в торговое представительство. Через три года вернулась, забеременела, родила ребенка и развелась с мужем. Как-то нескладно все получилось… Нет, он не был плохим человеком, даже наоборот, он был чудесным, но она… все дело в ней, в Эле. Не может она забыть того, чей взгляд отравил ее на всю оставшуюся жизнь. Всех меряет по нему, хочет найти похожего, такого же умного, необычного, перед которым не стыдно и не страшно признаваться даже в таких вещах, о которых порой и самой себе не скажешь. Думала, что это глупости, просто воспоминания, и вполне возможно жить и растить детей с совсем другим мужчиной. Оказалось - нет. Невозможно. Не получается.
С двадцати пяти лет, то есть с момента выхода замуж, Эля не жила с родителями. Андрюше тогда было всего тринадцать, и считать его взрослым было бы смешно. Поэтому ее не насторожила фраза, промелькнувшая в одном из его писем, написанных сестре в Индию: «Ее продали приемным родителям, так же, как меня когда-то». Контекст фразы был самым невинным, брат пересказывал Эле содержание французского фильма, который видел вместе с родителями на закрытом просмотре в Доме архитекторов.
В тридцать пять лет Эля вышла замуж во второй раз, решив, что юношеские бредни окончательно покинули ее трезвую голову, и уехала с новым мужем и шестилетним сыном в длительную командировку, на этот раз во Францию, в Париж. И вот тут стали происходить события, заставившие ее вспомнить и ту, на первый взгляд невинную, фразу в письме Андрея, и многое другое. Например, историю о том, как накануне соревнований по баскетболу среди юношеских команд брат сказался больным, чтобы на поле выпустили его друга, не попавшего в основной состав. Или историю о том, как он отдал совершенно незнакомому мальчишке все деньги, которые родители дали ему на покупку новой спортивной обуви, потому что нога выросла и в старой обуви ему было больно и неудобно тренироваться.
