Леонид Левин - Только демон ночью (Часть 3)
- Хорошо. Хорошо. - Еще раз повторила женщина, а переводчица почему-то перевела на английский - ОК! ОК!. Нам показали на дверь и семейство вышло на улицу.
- Всё пропало! - Сообщила мать скорбным голосом. - Она не стала нас даже слушать! Это - отказ.
- Но ведь ты говорила без перерыва двадцать минут, не давая ей вставить словечко. - Робко заметила бабушка, человек потрясающего самообладания и выдержки, бывший Ворошиловский стрелок.
- Мама! Какие двадцать минут? Я не успела сказать и трех слов из задуманного...
- Странно, я ведь следила по часам. - Невозмутимо сообщила бабуля. - А мои часы еще ни разу за последние сорок лет меня не подводили.
Впрочим, спорить с мамочкой бесполезно. К тому-же в Нетуно ждал эрдель и если таблетки закончили успокаивающее действие, возле дома нас вполне могли ожидать небольшая толпа из пожарных, полиции и прочих возмущенных блюстителей прав животных.
- Проклятые туфли! Это всё из за них! - Мама с трудом сорвала с ног модные лодочки и сунула в первый попавшийся мусорник. Облегченно вздохнула, пошевелила слипшимися, бескровными пальцами, восстанавливая кровообращение. Как она бедная вытерпела не подав виду эту многочасовую пытку одному Богу известно. Обратно к вокзалу мамочка гордо шествовала в строгом костюмчике от мадам Живопятовой, в кружевном жабо и босиком, попирая крепкими розовыми пятками древние камни мостовых Вечного Города.
Немедленно по возвращению развернулась бешеная деловая деятельность под девизом Где наша не пропадала! Не пускают в Америку, пристроимся в Италии.
Махонький трехколесный грузовичок, больше смахивающий на мотороллер-переросток, приволок тяжеленную аспидную классную доску, и в кухне нашей квартиры были развернуты ускоренные классы английского языка для эмигрантов. Мамина предпринимательская деятельность продлилась до обидного недолго. Через три недели пришли к ее несказанному удивлению сразу и статус и транспорт. Тот же грузовичок, недовольно попыхивая, отволок доску в близлежащую школу, а учащиеся огорченно ворча разбрелись искать другого преподавателя. ***
Мы прощались с Италией в ночном, пустынном зале ожидания аэропорта Леонардо Да Винчи. Собака и багаж были первыми отправлены в самолет, а люди стояли в длинной очереди соплеменников на чартерный эмигрантский рейс. Предстояло еще одно пересечение границы. Согласно правилам каждый имел право взять в самолет по две небольшие сумочки и сдать в багаж два чемодана. Бедные, бедные чемоданы. Мы вскарабкивались втроем на их несчастные крышки, прессовали содержимое, они кряхтели, стонали но застегивались. Шубенки, пиджачки, свитера, лишнее бельишко, все, что только возможно из носибельного оказалось напялено на взмокшие, несчастные тела наподобие листьев капустных качанов. Несмотря на все ухищрения оставался один относительно небольшой, но увесистый рюкзачок со столовыми наборами, ложками, вилками и кофейными, серебрянными, чудом вывезенными, чашечками.
Мама, как всегда решительно, сняла шубку, закинула за спину рюкзачок и вновь облачилась в шубенку. Наклонилась и подхватила в руки сумки с остатками семейного хрусталя и тарелок. Видок у нее стал еще тот. Но и я, наверняка, смотрелся со стороны не лучше. В какой-то страшной бордовой дохе с капюшоном, зимних сапогах, шапке ушанке плюс два баульчика под названием ручная кладь в руках. Это в октябрьском теплом Риме! Пот лил ручьями! Но делать нечего и пошатываясь под бременем эмигрантской ноши мы в общей очереди побрели на посадку.
В начале туннеля, на условной линии государственной границы, по бокам рамки металлоулавливателя стояли вооруженные короткими автоматами пограничники. Сначала прошел я, предварительно выгрузив из карманов всякую мелочишку. Всё обошлось нормально. Следом двинулась маман. Она добросовестно вынула все металлическое из карманов, сняла часы и стараясь не сгибаться под тяжестью поклажи, гордо вошла под рамку прибора. Боже, что тут началось! Мне показалось, что я попал в эпицентр колоколов громкого боя и сирен воздушной тревоги одновременно. Все датчики гудели, свистели, звенели, все лампы мигали тревожным багровым цветом. Итальянские погранцы припали на колени и уставив на бедную мамочку черные тупые стволы принялись оглушительно орать.
Красные словно помидоры от ужаса и жары, взмокшие в своих чукотских нарядах мы были отведены в сторону, под ехидные взгляды оставшихся на свободе соотечественников. Маму разоблачили и осторожно водрузили рюкзачок на досмотровый стол. Господи, уж не знаю чего они ожидали увидеть. Может сообразные нашему облику якутские самородки или уральские самоцветы, но вместо богатств Али-Бабы на столе жалко топорщились мельхиоровые ножи и вилки, производства безымянной харьковской артели, огромная суповая ложка и три жалкие помявшиеся от стального соседства маленькие кофейные чашечки.
Мама заплакала от обиды и позора, вытирая глаза жестким кулачком, размазывая по щекам остатки туши и помаду с губ. Сгрудившиеся вокруг солдаты недоверчиво щупали находку и скалили зубы. Как же, как же, задержали террористку с тупыми ножами.
- Это всё ваше? - Спросил красивый словно киногерой офицер с темными печальными глазами.
- Конечно же моё. - Гордо подтвердила мама. - Остатки нажитого за тридцать лет. - И обвела руками жалкие пожитки.
- Если это ваше, почему же вы прятали за спиной? - Продолжал выяснять ситуацию пограничник.
- Потому, что это третье место, а можно только два... - Снова зарыдала мамочка.
Пограничники стояли вокруг молча, они уже не улыбались, их темные блестящие глаза вновь оказались добры и полны сочувствия, а автоматы заброшены за спину. Переглянувшись со старшим наряда солдаты очень аккуратно собрали обратно весь режуще-колющий груз. Бережно запаковали в невесть откуда взявшиеся бумажные салфеточки наше семейное серебро и поварешку. Вновь завязали горлышко красно-желтого рюкзачка.
Мама вынула платочек и начала вытирать глаза, оттирать со щек черные потеки. Итальянцы скромно отвернулись. Через минуту, без косметики, раскрасневшаяся, успокоившаяся и помолодевшая, словно преобразившаяся, она как всегда молодая, красивая и гордая с вызовом смотрела на окружающий мир.
- Возьмите... Я разрешаю... - Офицер галантно, словно изысканное манто подал маме нелепую цыгейковую шубенку, помог одеть поверх лямочки рюкзака, поддерживая под руку провел к выходу на посадку. Щелкнул каблуками и вскинув руку к увенчанной пламенной гранатой какарде отдал честь. Десятки глаз смотрели на нас уже не со злорадным ехидством, но с откровенной завистью.
Наш, загруженный под самую завязку Боинг, без единого свободного места в салоне, загаженными туалетами и оболдевшими от тесноты пассажирами дотянул на последних остатках горючего до американского штата Мэн и сел на внеплановую дозаправку. Уж больно велик даже для воздушного гиганта оказался перегруз. На землю нашу братию не пустили. Так что впервые мы поздоровались с Америкой через иллюминатор аэроплана.
В аэропорту Кэннеди первыми освободили, естественно животных. Все собаки, получив перед полетом успокоительные таблетки продрыхли весь долгий путь за океан в клетках. Но только не наш эрдель. Он, бедный отчаянно борясь со сном, продолжил и благополучно завершил, начатую еще на борту Аэрофлота работу по прогрызанию темницы. В итоге, когда мы очумелые после досмотра и оформления документов пришли в общий зал, то братья эмигранты встретили нас радостными воплями А, собачка-то ваша, тю-тю, убежала! и тыкали пальцами в усыпанную щепой пустую клетку. Обомлев от ужаса семейство кинулось к людям в форме и мама изложила ситуацию. В ответ нам улыбнулись и улыбка оказалась совершенно иная, до ужаса непривычная широкая и ... доброжелательная!
- О, не волнуйтесь, пожалуйста. - Успокоили люди в форме. - Сейчас мы объявим по всем постам и отделениям. Поставим в известность полицию. Вашу собачку найдут и приведут обратно. Потерпите немного.
- Найдут! Как же... Приведут им... Пристрелят... Да еще штраф заставят заплатить.... Додумались, сабаку с собой тащить! Больше всех надо! - Радостно галдели окружающие. Правда не все.
К нам, убитым напрочь свалившимся горем, расстроенным этой ужасной историей подошла семья уже встреченная родственниками. Дюжие ребята предложили свою, выполнившую задачу, клетку из под громадной всё еще сонной черной овчарки. Клетку огромную и ужасно тяжелую, с ременными петлями по бокам, рассчитанными на четырех бравых братцев-молодцов. Но делать нечего и мы с благодарностью приняли сей дар.
Оставалось дождаться эрделя. Его привели на лассо двое здоровенных полицейских, черный и белый. Вся троица оказалась порядочно взмылена, с бороды эрделя капали на пол слезы, пот и пена , красные, налитые кровью глаза бешенно сверкали, лапы ободраны в кровь о шершавый бетон взлетной полосы. У полисменов на руках багровели царапины от когтей и зубов мужественно бившегося за свободу пса. Увидев этакое мы от ужаса онемели в предверии всяческих несчастий из-за неуважительного обращения эрдельки со служителями закона.
