Аркадий Карасик - Таежный гнус
По раскисшей таежной дороге, которую назвать "дорогой" можно только с солидной долей иронии, медленно едет грузовая машина. Переваливается с ухаба на ухаб, болезненно скрипит, завывает изношенным двигателем.
Рядом с зевающим водителем - средних лет мужчина со знаками отличия сержанта. Старшина "голубой" роты, контрактник Тимофей Козелков. В кузове, на мешках с обмундированием и продуктами удобно устроились Добято и Толкунов. В стороне - туго набитые вещмешки, ружья в чехлах.
В поношенных штанах и броднях, в наброшенной на толстые плечи телогрейке прапорщик выглядит московским бомжем. Всю жизнь проходил в форме, никогда не покупал ни костюмов, ни модных курток, ни таких же модных рубашек, галстуков. А тут - просьба-приказ московича: ехать в штатском!
Поневоле пришлось обратиться к сожительнице.
Возвратившись из коровника, где рачительный "хозяин" оглядывал будущую кормилицу семейства, Толкунов стянул рабочий ватник, измазанные навозом кирзачи. Потоптался возле стола, прикидывая как половчей изложить свою просьбу. Казалось бы, ничего затруднительного, но Серафим терпеть не мог просить что-либо у сожительницы, вот и предстояло облечь унизительную просьбу в форму привычного приказания.
- Как там наша буренушка? - ласково спросила женщина, адресуя эту ласку и к корове, и к будущему муженьку. - Не собирается опростаться?
- Что я тебе - ветеринар? - огрызнулся "хозяин".
- Не сердитесь, Серафим Потапыч... Просто долго сегодня оглядывали буренку, вот я и подумала...
Прапорщик пренебрежительно посопел. От пола тянуло сыростью, пришлось натянуть на толстые, деревенской вязки, носки обрезанные валенцы.
- Сама слышала: на охоту собираюсь, - хмуро об"явил он. - В Голубой распадок. В пять утра отправляемся с москвичем. Не в погонах же ехать. Волоки, что осталось от умершего мужа.
Это - не унизительная просьба - военный приказ! Да ещё сдобренный непреклонным видом, выпячиванием жирной груди.
- Сей минут сделаю, Серафим Потапыч! - с готовностью воскликнула обрадованая человеческим отношением женщина. Ведь Толкунов чаще ворчит и даже орет, а тут снизошел до просьбы. - Хороший вы человек, всех привечаете, Бог отплатит вам за доброту!
Сожительница вскрыла сундуки, стоящие вдоль стен горницы, открыла шкаф. Толкунов не ошибся - одежонка осталась. Правда, мужик Евдокии был немалого роста да и разворотом крутых плеч Бог его не обидел. По сравнению с ним прапорщик-пузан выглядит сказочным колобком.
Натянул Серафим на себя широченные штаны, влез в теплую рубаху - будто утонул. Погляделся в зеркало - плюнул. Такая уродина в нем отразилась зверье в панике разбежится, птицы с веток повалятся от хохота.
Евдокия, прикрывая лицо передником, захихикала.
- Чего смеешься, паскудина? - раздраженно цыкнул постоялец. - Ушила бы, что ли, не выглядеть же перед москвичом огородным пугалом!
Женщина послушно достала с полки швейные принадлежности. Расправила одежонку, принялась за шитье.
- Сапоги имеются?
- Сичас достану!
С броднями сорок шестого размера пришлось смириться, их не ушить, не обрубить. Толкунов натолкал в носки газетной бумаги, навернул на ноги несколько портянок. Потопал по чисто вымытому полу - опробовал. Свободно, конечно, нога болтается, зато тепло и не жмет.
И все же выглядит цирковым клоуном...
Не зря попутчик давится от обидного смеха, отворачивается.
- Ничего смешного, - обидчиво покривился Серафим. - В тайге и не в таких нарядах ходют... Спасибо Евдокии - обмундировала. Сохранилась у бабы мужняя одежка - ушила её, подровняла. За курткой пришлось сбегать к соседям, после - к бабам, живущим на заимке. Ночь, тьма - хоть глаза выколи, а Евдокия, заради постояльца, не напугалась - побежала. Хорошая она баба, Тарас Викторович, повезло мне с ней... Правда, не в меру болтлива, да я не лыком шит - воспитую...
Машина "споткнулась" на очередной колдобине. Толкунов ударился плечом о борт и невольно вскрикнул.
- Надо бы верхней дорогой ехать, - пробурчал он, растирая ушибленное место. - Дерьмовый водитель сунулся в непролазную грязь...
- Разве есть другая дорога?
- Поверху сопок, через перевал. Там камни ужасть какие, но все ж не грязь... Это Евдоха присоветовала нижнюю дорогу, а я, дурак, послушался бабы.
Помолчали. Прапорщик что-то бормотал, ругался в адрес водителя-неумехи.
- И к кому бегала твоя сожительница за одежонкой? - максимально равнодушным тоном перебил стоны спутника сыщик, но внутри у него все замерло. - На твою фигуру непросто одежонку отыскать...
- Не одежонку - куртку, - поправил Толкунов, горделиво откинув назад. - Разбудила соседей - не нашли, пришлось бедолаге бежать аж к Афоньке. Есть такой мужик на заимке - представительный, солидный. Вроде меня. У него и позычила...
Серафим подергал пору старенькой куртки, пытливо поглядел на собеседника - как тот реагирует на упоминание "представительности" и "солидности"? Насмешливо усмехается либо уважительно кивает? Вроде смотрит понимающе и уважительно.
А Добято сейчас не до переживаний помощника. Заложив в память для последующей разработки ещё одно имя - пока незнакомого Афоньки, сыщик несколько минут помолчал. Будто собирался с силами для следующего вопроса.
- Пока есть свободное время, расскажи ещё раз про свое расследование, - попросил он.
Тарасик сейчас - натянутая пружина. Если он рассчитал правильно, Гранд не упустит возможности ликвидировать сыскаря, повисшего на его хвосте. Узнав от Евдокии время выезда "охотников" и намерение ехать именно нижней дорогой, Убийца либо сам заявится в удобное место, либо пошлет своих шестерок, которыми он наверняка обзавелся.
- Какое там расследование, - скромно отмахнулся Серафим. - Командир не дал развернуться. Только и удалось "пощупать" травяную колдунью. С самого краю...
Добято вторично слышит эту историю, но все ещё надеется, что Серафим припомнит дополнительные детали, пусть мелкие, казалось бы, ни о чем не говорящие. По мнению сыщика любой сыск опирается именно на мелочи, ибо крупные "камни" оседают на дно, они легко просматривются поэтому пользы от них, как от козла молока. А вот мелкие, малозаметные, если сложить их вместе, могут привести к серьезным умозаключениям, такую составить "мозаику" - пальчики оближешь.
Но ничего нового от прапорщика он так и не услышал. За исключением очередного потока нескрываемой похвальбы.
- Кто такой Чудаков? - спросил Тарасик, оглядывая придорожный кустарник и выступившие из темноты кедры. - Он что - друг Королева?
Убивать московского посланца Гранд сразу не станет - вдруг тот заявился по его прогнившую душу не один. Значит, появится надежда расправиться с Убийцей...
Прапорщик задумчиво поглядел в глубь лесного массива. Будто попытался высмотреть среди деревьев или в зарослях багульника поджарую фигуру помощника лесника. На самом деле ему страх как не хотелось исповедываться перед дотошным москвичем и он выискивал способы увильнуть от ответа или свести его, этот свой ответ, к набору ничего не говорящих слов.
Добято терпеливо ожидал. Замешательство несдержанного на язык болтуна насторожило его. Что связывает прапорщика с помлесника и помлесника с Убийцей? Если из этой формулы выбросить середину - Чудакова, что останется? Гранд - Толкунов?
Тьфу, черт, какая бессмыслица лезет в башку! Из прапорщика преступник, как из Виноградова - няня в детском садике. И все же интересно, что связывает работника лесничества с врио начальника тыла отряда? Какие невидимые ниточки связали этих разных людей?
Сыщик не знал, даже догадаться не мог, что год тому назад два разных по характеру человека - старшина медвежьепадьевской роты и помощник лесника из Голубого распадка - подружились на почве любви к бутылке. Как выразился немногословный Василий: один пьет - злой алкоголик, вдвоем - добрые приятели.
Иногда, пользуясь попутным транспортом, Серафим навещал Голубую заимку, гораздо чаще Василий приезжал по делам в лесничество. В Голубом распадке друзья распивали на квартире Чудакова, в Медвежьей Пади - у заботливой и запасливой Евдокии. И там и там - самогон. Плохо очищенный, мутный, но настоенный на лесных ягодах. Магазинное пойло - не в чести, как любит приговаривать Васька: фабрикой воняет. А вот профильтрованный через газетную бумагу и активированный уголь, сдобренный таежными ягодами самодельный спиртной напиток и душу веселит, и головную боль не вызывает.
Чокаясь граненными стаканами, друзья говорили о виражах и вывихах современной политики, об охоте и рыбалке, и, не без того, о бабах. Особое внимание Чудаков уделял своему начальству, Толкунов - своему командованию. Доставалось и тем, и другим.
Прапорщик щебетал лесной птахой, помлесника иногда вставлял в его трели короткие словечки с непременными матерными присловьями. Ничего необычного, тем более, зазорного: водка и бабы - даренная Господом услада для несчастных мужиков, начальство любого вида - подарок Сатаны.
