Владимир Чванов - Соучастие
Робик вздрогнул. Он был недоволен собой.
— Хорошо сформулировал. Только не сказал, откуда золото. Я ведь в потемках могу и налететь. Или боишься? Я же тебе друг…
— Разве около денег есть дружба? — отрезал Валет. — А на самолюбие не дави. Пустое дело. Я свое отбоялся. — Взгляд его стал колючим. — Ты для кого мотаешь? Когда, где, откуда? Зачем тебе знать? А впрочем, скажу. С местных краж вещи! Возьмешь — повязан будешь вдвойне. Решай!
— Я слово дал!
— Слово есть слово, — насмешливо проговорил Валет. — Я за свою жизнь много их слышал. Слово — пшик! Оно не доказательство. Как дал, так и взял… Не перебивай! Я еще не все сказал. Помни: от языка все беды. За длинный язык по шее бьют. А на ней голова. Если что, предъявлю! Греха не побоюсь. Замаливать разом буду.
Вроде бы и улыбался Валет, но, взглянув на него, Робик понял, что он допустил серьезный промах. Он пожалел, что проявил излишний интерес. И без вопросов было ясно, откуда ценности. Решил показать: дескать, я тоже не лыком шит, кое-что значу. А вышло наоборот. Не за любопытство его ценил Валет, за молчание. В этом оба они видели свое спокойствие. И лишь теперь, впервые за время знакомства с Валетом, он почувствовал опаску. Бросив беспокойный взгляд, проговорил почти беззвучно:
— Мы доверять должны…
— Брось! Пусть тебе блондинки доверяют, а со мной не вякай! Я все сказал. Нужен товар — бери. Нет — разбежались по своим углам. Но знай: если мне нужно будет, я тебя найду. Ты меня — нет. — И вдруг, нахмурившись, проговорил, словно что-то вспоминая: — Не было бы таких, как ты, может, и я человеком в жизни стал. — По выражению его лица трудно было понять — шутит или сказал всерьез.
— Я не барыга, я посредник! — обиделся Робик.
Валет хмыкнул:
— Ну, пусть посредник. А зачем ты им стал? Чтоб не работать, жрать, пить? Будь моя воля, я бы таких, как ты, судил строже, чем воров.
— Из-за этих благ можно все перетерпеть, — оценив ситуацию, в свою очередь, засмеялся Робик. Похоже было, что он полностью пришел в себя и, вздохнув глубоко, смотрел уже без обиды. — А насчет скупщиков-перекупщиков… Что вы без них?
Валет, чтобы не перегнуть палку, примирительным тоном произнес:
— Ладно, не придирайся к словам. Я человек объективный. Мы с тобой люди одинаковые. Бери вещи, завтра днем приедешь с деньгами.
…Он тихо закрыл за Робиком дверь, неслышно накинул цепочку и, мягко ступая, вернулся на кухню. В сером небе плыли тяжелые облака. Ветер усердно гнал поземку. Тяжелый влажный снег бился в широкие стекла. Сдвинув край занавески, он смотрел, как, вынырнув из подъезда, Робик быстро пересек запорошенную снегом квадратную площадку двора, зажатую с боков панельными домами-коробками, и скрылся за углом. Валет выпрямился, не спеша подошел к мойке, повернул кран и сунул под струю недокуренную сигарету. Разговор с Робиком не огорчил его. Наоборот! Столковался с ним о цене вполне успешно, хотя и знал, что продешевил слегка. Но об этом не жалел. Все равно денег будет уйма. Робику тоже нужно было дать заработать. Ты — мне, я — тебе — такое правило, если хочешь жить припеваючи. Похоже, и Робик остался доволен: если ценности забрал, значит, свой барыш успел разглядеть. Валет налил еще водки, но пить не стал. Взяв кусок сыра, сел на табуретку и задумался. Вспомнилась кем-то сказанная в колонии фраза: «Чем больше денег у вора, тем сядет быстрее». Наверное, правильно, решил он. Утрачивается осторожность.
Эта забытая фраза испортила настроение. Он невольно сравнил свою жизнь с жизнью Робика. Разница получилась не в его пользу. Подумал: не он у меня, а я у него на черновой работе. Голову под тяжелый обух не подставляет, а выгоду имеет. Недаром в это дело сразу зубами вцепился — не оторвешь. По душе оно ему оказалось. Правильно люди говорят: грех сладок, а человек падок. Робик не глуп, голова у него хорошо устроена, ни разу не садился. Это я дурак — третий срок отбыл. Смолоду, по поводу и без повода, обливался холодным потом при виде оперативников. Он скупщик краденого, толкач. Ему и уголовный кодекс грозит не так, как мне. И понимает он — воры надежных барыг берегут. Робик все это усвоил давно. У него свои планы. Ему на мои заботы-тревоги плевать, думал Валет. Ему стало жалко себя, жизнь показалась несправедливой. А кто виноват? Сам выбрал решку, а не орла. Он сидел неподвижно, держа в одной руке стакан, в другой — кусок сыра.
«Может, плюнуть на все и задышать свободно? Нахлебался дерьма в воровской жизни досыта. Разбазарил молодость. В тридцать с лишним лет паутиной душа обросла…» Водка обожгла нутро, но досады не сняла.
Ожила старая обида: родные не помогли ему в тяжелое время завязать узелок на прошлом. После второй судимости младший брат сказал прямо, как давно решенное:
— Согласия на прописку не будет. Мать изводить не позволю. Ты уже отнял у нее здоровье. Тебе не дом — пристанище нужно. От тебя всем нам один позор. Уйди по-хорошему.
Слова ударили резко и врезались в память надолго. Спросил тогда:
— За что бьешь лежачего? Что будет со мной, подумал?
— Что должно быть, то и будет. Или за ум возьмешься, или сядешь опять.
Тогда его захлестнула злость. Четко понял, что стал никому не нужен. Но желание взять на характер почему-то исчезло. «Выходит, и на свободе нет у меня козырей», — решил он.
Валет ушел из дома. Жизнь опрокинулась разом. А тут опять начала пошаливать застаревшая язва. Совсем было дошел, но повезло: женился! Жена сказала ему перед свадьбой: «Все, что было, — забудь. Начни новую жизнь».
Но ничего хорошего не вышло. Жизнь не наладилась.
Не мог он смириться с тем, что на него смотрели с подозрением. Терпение лопнуло. Слишком много всего навалилось. Через полгода он плюнул на все и уехал искать счастья в Ялту… В дороге думал: «Люди меня не приняли. Не в вере я у них. Свобода не для меня. Ну и пес с ней…» Стройный, деловитый, в темно-сером костюме, он смахивал на снабженца. Без долгих колебаний был принят на правах жениха в семью шеф-повара санатория. Понравился сразу обоим: отцу и дочери. А ему нужен был только вклад на сберкнижке будущего «тестя». И он его получил — на «покупку» последней модели «Жигулей». Больше Валет в их доме не появлялся. Уехал в мягком вагоне. Потом он не раз совершал мошенничества. Человек контактный, с открытым лицом, одетый с иголочки, Валет никак не походил на преступника. Вежливый и обходительный, он и раньше легко входил в доверие к потерпевшим. А те, в большей части люди с «широкой натурой», рыскающие в поисках автомашин, золотых монет, картин, антиквариата, желающие вложить «трудовую копейку» в дачи и кооперативные квартиры, буквально ахали от восторга, когда он соглашался «помочь», и совали деньги за предлагаемые услуги. Валет их не жалел и действовал нагло. Понимал, что о безвозвратно уплывших сбережениях многие из них в уголовный розыск обращаться не станут. Одни чувствовали себя конфузливо от своей необычной доверчивости, другие нервно трепетали от одной лишь мысли, что их влечение к вещам, имеющим особую ценность, заинтересует милицию.
Последний раз попался на мелкой афере. Срок дали небольшой. Успокоил себя тем, что погулял на воле хорошо, и еще тем, что от крупных дел и потерпевших укрылся в колонии. «Нужна и передышка, чтоб жизнь на свободе ценилась», — объяснял он ворам свою очередную посадку.
Пожалуй, из всех потерпевших Валет жалел миловидную девушку из загородного промтоварного магазина, которая на второй неделе знакомства с ним всю дневную выручку принесла домой, а он взял ее по-тихому, прихватив заодно и кулончик… До сих пор четко видел ее поблекшее, растерянное лицо, когда в застегнутой доверху кофточке она собралась идти к следователю. Уже через месяц, пораженный неожиданной догадкой, подумал: всего-то одна его подлость, но жизнь чересчур доверчивой девчонки изгадил. А ведь ничего была, задумывал даже устроить свою судьбу. Еще помнил мать осужденного: у нее с месяц назад обманом взял деньги… Он поежился от этих воспоминаний. Даже сейчас сердце резануло словно ножичком. Думал, забудется. Но не забылось. На душе стало мерзко, хоть вой. Спросил себя: зачем понадобились тогда эти плевые бабкины двести пятьдесят рублей, когда он теперь будет иметь в двадцать раз больше? Чем больше донимали мысли об этом, тем ощутимее становилась тревога. Она уже не давала ему покоя. Начал лихорадочно вспоминать другие случаи, когда опутывал потерпевших. Расстроился до того, что показалось — спокойствие оставило его навсегда.
«Правильно, очень правильно, — размышлял он. — С такими делами и аферами надо кончать». К этому выводу пришел потому, что в уголовном розыске знали его «почерк», да и доверчивых людей становилось все меньше. Опасался и другого. Еще до ареста прослышал, что дельцы из Столешникова переулка, у которых он обманом брал деньги на покупку антиквариата и дач, ищут его. Эти «кровно обиженные» могли и теперь сыграть с ним злую шутку, да такую, от которой и срок показался бы спасением. Валет хорошо понимал, что это значит. Поэтому и последнее наказание отбыл тихо. Боялся «весточки» от них получить вдогонку. Еще в колонии решил свою дальнейшую жизнь строить с оглядкой. Новые дела должны быть удачливыми, стоящими. И брать самое ценное. Новую систему он продумал расчетливо, до тонкостей. Его «техника безопасности» в том, что потерпевшие не сразу обнаружат кражи, а если хватятся, свою голову станут забивать пустыми думами по самую макушку. Знакомых да близких подозревать…
