Эдуард Хруцкий - Тревожный август
- Ты бы, Иван, тоже работу присматривал. Знаешь, когда все кончится, надо сразу правильную линию в жизни найти.
Тогда они были совсем молодыми. Он, Мартынов, Тыльнер, Зуев. Совсем молодыми, твердо верящими в добро. С того дня прошло двадцать лет, а он все еще ловит жуликов. Алеша Мартынов не стал штурманом, правда, ушел на реку - в бассейновую милицию. Тогда они просто не понимали, что построение нового общества - процесс долгий. Мало уничтожить явное зло, необходимо искоренить невидимое, спрятанное в глубине человеческой души, а на это время нужно.
Постепенно опустилась ночь и принесла долгожданную прохладу. Где-то на краю темного неба взрывались и гасли всполохи далекой грозы, и раскаты грома канонадой стелились над землей. Ветер стал влажным, и цветы за окном запахли особенно остро. Быков с Беловым уехали. Данилов сидел в темной комнате. Зажигать свет не хотелось, потому что тогда надо было бы закрыть окно и опустить маскировочную штору. Прислонившись головой к раме, он пил ароматную прохладу, и ему казалось, что с каждым новым вздохом-глотком к нему возвращаются утраченные силы. Постепенно многодневная усталость взяла свое, и он задремал. Сон пришел легкий, невесомый, и в нем была свежесть ночи, запах зелени и ожидание надвигающейся грозы. И это тревожное ожидание постепенно наполнило его всего и стало основным и главным, и, еще не проснувшись до конца, он привычной хваткой выдернул из кобуры пистолет, а когда пришел в себя окончательно, то понял, что в комнате кто-то есть.
- Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, - сказали из темноты, - я Кравцов.
ДАНИЛОВ И КРАВЦОВ
- Садитесь. Если у вас есть оружие, положите на стол. Я вынужден вас задержать, гражданин Кравцов.
- Я пришел сам. Мне передала жена о вашей встрече. Я пришел... Потому... В общем, я понял, что вам можно верить.
- Спасибо, все это чрезвычайно трогательно. Оружие!
- Я уже положил его. Сразу же, как вошел.
- Я должен задать вам всего один вопрос. Кто убил Ерохина?
- Музыка.
- Как это случилось?
- Я шел к городу, шел опушкой леса и видел Ерохина, он ехал на велосипеде, по моим расчетам, мы должны были встретиться с ним у поворота на райцентр.
- Зачем?
- Я не мог больше так жить. Не мог больше ходить в личине предателя. Я должен был поговорить с ним.
- О чем?
- Рассказать Ерохину все, как было, назвать некоторые детали, известные только ему. Они, эти детали, наверняка позволили бы поверить ему мне.
- Вы можете обо всем рассказать?
- Вы не поймете, вы не знаете...
- Так давайте попробуем, возможно, узнав, я пойму.
- Хорошо. Нет... Нет... Не зажигайте света, не надо. Или это у вас профессионально, как в книжках пишут, глаза видеть, руки...
- В книжках многое пишут. Не хотите, будем сидеть в темноте.
- Хочу, пока хочу. Как мне вас называть?
- Иван Александрович.
- Да... Да... Вы никогда не поймете этого. Нет ничего страшнее, когда тебя считают врагом. Предательство - это... ну не только черта характера, это, если хотите, профессия. Да... Поверьте мне. Я не желаю вам, да и никому другому пережить то, что пережил я. Хорошо... Хорошо... По порядку. Я пришел с финской. На фронте был сапером. Старшим лейтенантом. Воевал не хуже других, но, видимо, и не лучше... Награжден значком, памятным. Так. Приехал, снова дела принял. До меня здесь Малыхин работал, пьяница, очень плохой человек. Работу он развалил и, не сдав дела, уехал, написал заявление, что, мол, на Североникель. Я принял дела, сразу начал восстанавливать все, но тут появилась статья Ерохина в "Городском хозяйстве". Он о Малыхине писал, а редактор взял да везде фамилию и поправил на мою. Мол, что с уехавшего взять, а я рядом, ответить могу. А время, помните, какое было? Да, конечно, вы помните... Тут комиссия, ревизия... Васильев, наш первый секретарь райкома, был в отъезде, его замещал Блинов, человек хороший, но новый, с учебы к нам попал, не разобрался, в общем, исключили...
- А как Ерохин реагировал на все это?
- Он заявление писал на редактора и в мою защиту, но ему тоже чуть беспринципность не пришили. Но мы с ним были всегда не то что бы друзья, но уважали друг друга.
- Это заявление сохранилось?
- Безусловно, на основании его потом был освобожден от должности редактор газеты Авербах. Именно после письма Ерохина прислали настоящую комиссию, разобрались, а тут война.
- Что было дальше?
- Когда немцы подошли, меня вызвали в НКВД и предложили остаться в городе. В общем, все логично, я обижен Советской властью, даже инсценировали, что именно я спас от взрыва городское водоснабжение.
- С кем вы поддерживали связь?
- Только с Васильевым и Котовым.
- Котов - это начальник НКВД?
- Да.
- Вы знаете, что он погиб?
- Да, знаю. Он шел ко мне. Перед этим ночью ко мне домой пришел Васильев, он приказал спасти от взрыва город.
- Вы выполнили приказ?
- Как видите.
- Один?
- Нет, у меня была группа, три человека, они погибли в перестрелке, а меня ранили. Добрался до дома. Немцы уже бежали, и меня начали разыскивать как врага, тут я узнал, что Котов погиб, а отряд ушел на запад.
- Почему вы не явились в органы?
- Как предатель я был бы немедленно расстрелян. А мне жить хочется, тем более что Васильев сказал, что меня восстановили в партии.
- Хорошо, о вашей деятельности я уже запросил отряд Васильева.
- Правда?.. Вы говорите правду?..
- Я всегда говорю правду, во всяком случае, стараюсь это делать. Расскажите об убийстве Ерохина подробно.
- Я увидел его, он ехал на велосипеде, и побежал, чтобы успеть к месту встречи. Вдруг раздался выстрел. Я обернулся и увидел, что Ерохин лежит, из кустов выскочил человек...
- Вы узнали его?
- Потом да, когда встретил.
- Кто это был?
- Бронислав Музыка, бывший начальник полиции.
- Что вы сделали?
- А что мне оставалось? Если бы меня увидели рядом с убитым, то и это приписали бы мне как врагу. Я решил убить Музыку, полез в карман и вспомнил, что забыл пистолет на пасеке.
- Где?
- Я скрывался на пасеке, здесь, недалеко, у своего двоюродного брата-инвалида.
- Понятно. Что дальше?
- Музыку я все равно встретил. На опушке. Он увидел меня и засмеялся. Не успел, мол, сказал, а, бургомистр? А я успел, рассчитался за тебя. Так всегда, пока вы, фрайера, дергаетесь, деловые в цвет попадают.
- Вы точно передали разговор?
- С жаргоном этим? Потом он меня к ним звал. Мол, говорит, один пропадешь, а с нами и погуляешь, и поживешь хорошо.
- Звал с собой?
- Да. Но я отказался, тогда он мне сказал: "Надумаешь, приходи на кирпичный завод к Банину, сторожу, я его предупрежу, он тебя ко мне на дрезине доставит".
- На чем?
- На дрезине.
- Что дальше?
- Я испугался его откровенности, он зверь, вы же слышали о нем?.. Тогда я ему обещал, что приду точно, только, мол, возьму ценности.
Он засмеялся и предупредил, чтобы я не опаздывал и, если попадусь, чтобы лучше стрелялся сразу, не ждал, пока коммунисты к стенке поставят.
- Что означают его слова "на дрезине"?
- От кирпичного завода идет узкоколейка, четыре километра прямо к торфоразработкам, они находятся на территории соседнего района.
- Так... Так... Пока все, я вам верю, но до прихода подтверждения я вынужден задержать вас.
- Я понимаю.
ДАНИЛОВ
Он закрыл окно и опустил штору. Сразу в комнате стало невыносимо темно. Темно и тревожно. Ощущение это длилось всего несколько секунд, пока он не зажег лампу. Даже крохотный поначалу огонь заставил его зажмуриться, таким ярким и резким показался он после темноты. Данилов прибавил фитиль, и комната сразу же наполнилась слабоватым, колеблющимся светом. Теперь он мог осмотреться. Первое, что он увидел, - пистолет ФН, пятнадцатизарядный девятимиллиметровый пистолет, лежащий на столе. Иван Александрович взял его, вынул магазин, передернул затвор, патронник был пуст. Пятнадцать тупоголовых, крупных, как орехи, пуль лежали в обойме. Теперь он окончательно верил Кравцову. Враги всегда досылают патрон в ствол. Всегда, потому что им нужно стрелять, и желательно первым. Данилов сунул пистолет в сумку и только тогда как следует поглядел на Кравцова, до этого он следил за ним боковым зрением, на всякий случай, по привычке улавливая только движения.
За столом сидел человек с худым лицом, чуть прищуренными от света лампы глазами. Он был худ и потому скуласт, седые, чуть вьющиеся волосы падали на лоб. Иван Александрович сразу заметил, что инженер давно не был в парикмахерской, стригли его ножницами, дома, и делали это неумело.
- Пойдемте, - сказал Данилов.
Кравцов встал, и только теперь Иван Александрович понял, до чего он худ.
- Вы плохо ели все время?
- Нет, продукты были, это нервы, я почти не спал и не мог есть.
Да, этот человек мало похож на преступника. Их обычно не терзают угрызения совести, они хорошо спят, да и аппетит у них отменный. Это вполне естественно, потому что их жизненное кредо состоит всего из трех основных компонентов: деньги, бабы, выпивка. Он вспомнил, как в тридцатом году налетчик Козлов по кличке Мишка Рябой сказал ему доверительно: "Я, гражданин начальник, ем только в тюрьме, на воле я закусываю".
