Григорий Глазов - Правый поворот запрещён
В узенькой приемной Вячина секретарша мягко, как на беззвучном пианино, касалась клавиатуры компьютера, иногда поглядывая на дисплей.
- Николай Николаевич у себя? - поздоровавшись, спросил Лагойда.
- Нет, срочно ушел в прокуратуру, звонили оттуда.
- Давно? - насупился Лагойда.
- Минут сорок назад.
- Он направился было к выходу, но секретарша остановила его:
- Юрий Игнатьевич, вам звонили.
- Кто?
- Какой-то Женя, сказал, что разыскивал вас в институте.
- И больше ничего?
- Больше ничего.
- Спасибо, - он быстро вышел.
Вечером Лагойда позвонил Вячину домой:
- Я приходил, но ты побежал в прокуратуру. С повинной, что ли? спросил он шутливо. - Чего они хотели?
- Да ну их к черту! Одно и то же: где был тогда-то, зачем приходил к Кубраковой, на чем ездил в Польшу, зачем, почему интересовался поликаувилем...
- Подлавливали, может на этот раз соврешь... Мною не интересовались?
- Спросили только, есть ли у тебя автомобиль, какая модель, какого цвета... так что жди, наверное, пригласят.
- На хрена им моя машина и я вместе с нею?
- У них спроси. А на хрена им Яловский? Я встретил его там, когда он вышел из этого же кабинета... Приходи завтра часов в десять. Сможешь?
- Завтра нет, много работы в институте.
- Что с металлом?
- Договорился, в пятницу завезут...
33
Накануне я созвонился со Скориком, на мою просьбу встретиться, он и в этот раз дал любезное согласие, хотя я понимал, чего оно ему стоило. Не успел я усесться перед ним, как вошел Миня Щерба, вроде случайно, но я понимал, что это отрепетировано.
- О! Артем! Привет, - заулыбался он, протягивая мне руку. - Ты, говорят, у нас теперь частый гость.
- Что поделать, Миня. Как отдохнул? - спросил я.
- Уже начинаю забывать. С вами не соскучишься, - сказал неопределенно "с вами", но я-то понял, что он имел в виду. - Я не помешаю, если посижу? - сощурил Миня добрые хитрые глазки. - Я молча.
- Мне нет, - ответил я.
- Мне тем более, - сказал Скорик.
- Тогда приступим, - повернулся я к Скорику. - Виктор Борисович, директор Богдановского завода резиновых изделий Омелян показал, что в среду около десяти утра у шлагбаума во встречной машине он увидел Кубракову.
- Совершенно верно.
- И что на водителе была знакомая нам каскетка, надвинутая низко на лоб. На вопрос криминалиста Войцеховского: "Солнце било в глаза?" Омелян ответил: "Нет, в эту пору оно еще на востоке, значит в глаза мне, а встречным в затылок". Назаркевич не отрицает, что был в каскетке, поскольку мешало солнце, но оно могло мешать ему лишь во второй половине дня, где-то часов в 17-18.
Омелян видел Кубракову и водителя у шлагбаума в среду, а Назаркевич утверждает, что в Богдановске он был во вторник.
- Какая разница? Сейчас нам важны не день, а время дня.
- А если Назаркевич врет, что солнце било в глаза, врет, чтобы сместить время, внушить вам, мол, час заката, а Кубракову видели, дескать утром.
- Позвольте, но откуда ему известно, что ее видели утром? Он же не знаком с показаниями Омеляна.
- Ну хорошо, - вроде согласился Скорик и тут же довольно удачно нашелся, - пусть будет по-вашему: каскетку он надвинул на глаза во время заката, когда действительно возвращался из Богдановска, отмахав к этой поре процентов восемьдесят, а может и все девяносто дороги. Но! Происходило это не во вторник, как он утверждает, а в среду, в среду, после всего содеянного, отсидевшись где-то до предвечерья.
Боковым зрением я увидел, как довольно ухмыльнулся Миня. Он встал и вроде безразлично произнес:
- Ладно, сражайтесь, я пошел, своих дел полно, - по-приятельски попрощавшись со мной, удалился.
- Допустим, Назаркевич все это рассчитал. Но зачем ему такие сложности городить? Ведь он мог просто заявить: "Каскетку, которую нашли у меня в машине, я не надевал уже месяц. Валяется она на всякий случай". Согласитесь, таких каскеток, наверное, тысячи: одинаковой расцветки и одного покроя.
- Вы хотите сказать, что Омелян видел не Назаркевича, а другого человека? - Скорик выпрямился.
- Не утверждаю, но допускаю, - кивнул я. Скорик, как мне показалось, был раздражен, возможно тем, что Миня отмолчался и как привередливый зритель покинул наскучивший спектакль. Не дожидаясь ответа Скорика, я продолжал: - Виктор Борисович, с вашего разрешения я хотел бы задать несколько вопросов тому, кто осматривал одежду Кубраковой и Назаркевича.
- Это делал Войцеховский.
- Если можно, пригласите его.
Он снял трубку, позвонил:
- Адам Генрихович? Может зайдешь, тут Артем Григорьевич Устименко хочет тебя видеть?.. Хорошо, ждем.
Вскоре Войцеховский пришел, мы поздоровались. Вопросы, как и положено, я задавал ему через Скорика:
- Адам Генрихович, экспертизу одежды Кубраковой и Назаркевича, как зафиксировано в деле, проводили у вас?
- Да.
- На пиджаке и брюках Назаркевича обнаружены микрочастицы кофты Кубраковой, в которой она была в день убийства. Из показаний Омеляна нам известно, что Кубракова сидела сзади водителя. Адам Генрихович, у вас автомобиль есть?
- Есть.
- Как часто вы оказываетесь на заднем сидении?
- Практически никогда. В этом нет нужды, - он, видно, понял, куда я клоню, сказал: - Но мы же не можем исключить, что где-то по дороге, по какой-то неизвестной нам причине Назаркевич остановил машину и пересел к Кубраковой. Может быть ради какого-то разговора.
- Разумеется. Адам Генрихович, вы лично делали экспертизу на наложение микрочастиц?
- Нет, мой помощник, стажер. Я в тот день уезжал - изнасилование в Клинцах.
- Вы не могли бы пригласить его сюда?
- Конечно можно, - Войцеховский позвонил: - Роман, оставь все, зайди к Скорику.
Романом оказался молодой человек лет двадцати шести, он смущенно стоял у двери.
- Садись, - сказал ему Войцеховский. - Артем Григорьевич Устименко, адвокат Назаркевича. У него к тебе есть вопросы, - Войцеховский указал на меня.
- Роман, ваше отчество? - спросил я.
- Степанович.
- Роман Степанович, вы готовили к экспертизе одежду Назаркевича и Кубраковой на наложение микроволн?
- Да.
- Как? Опишите пожалуйста.
Он посмотрел недоуменно на Войцеховского, затем на Скорика, записывающего мои вопросы и его ответы.
- Сперва выложил на стол мужской костюм из мешка N_1, потом упаковал его обратно и достал женскую кофту из мешка N_2.
- И куда выложили?
- Ну, на стол, на этот, он покрыт оргстеклом.
- Значит содержимое обоих мешков вы осматривали на одном и том же столе? - уточнил я.
- Да.
- Я же тебе сказал делать это на разных столах! - багровея, Войцеховский уперся взглядом в лицо стажера - понял, что произошло.
- Второй стол был занят, Адам Генрихович, - поникнув, тихо произнес стажер. - Там были разложены пять экземпляров какой-то рукописи, вы не велели их трогать. А стекло я маленько протер, - голос его совсем сел от волнения, горло пересохло.
Войцеховский досадливо махнул рукой.
- У меня больше вопросов нет, - сказал я.
- И ко мне? - спросил Войцеховский.
- И к вам тоже, Адам Генрихович.
Резко поднявшись, Войцеховский вышел, за ним понуро последовал стажер.
- Какова цена этой экспертизы для суда? - обратился я к Скорику.
- Грош, - раздраженно он бросил на стол ручку. - Даже если перенос волокон с кофты Кубраковой на пиджак Назаркевича произошел не на столе, как полагаю я... Какие у вас еще ко мне просьбы или ходатайства? - уже откровенно недружелюбно спросил Скорик.
- Я хотел бы еще раз выслушать пленку на автоответчике, если вы не возражаете.
Ничего не ответив, Скорик вытащил из сейфа автоответчик Кубраковой:
- Можете устроиться в соседнем кабинете, там никого, люди в отпуске, - он отодвинул маленький столик с графином, открыл дверь в смежную комнату...
Я запустил кассету. Запись пошла с монолога-угрозы Назаркевича, поскольку, видимо, Скорик был сосредоточен именно на этой улике. Мне тоже хотелось вновь услышать и слова Назаркевича, и их интонацию. Когда голос его умолк, после краткой паузы заговорил Яловский: "...куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи..." Затем несколько секунд пленка до самого конца была "немой", никакой записи. Щелчок - и аппарат автоматически выключился. Посидев какое-то время в раздумьях, снова оценивая грозные слова Назаркевича, финальную фразу "Вы еще об этом пожалеете", я стал "перегонять" пленку к началу, к тому месту, с которого начал слушать, но, похоже, не рассчитал, отмотал слишком много, и когда нажал клавишу пуска, ничего не услышал, пленка была чистая, без записи, а потом возник голос Кубраковой: "Меня нет дома. Говорите", а за ним мужской голос: "Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь и вы мне поможете. Жду вашего звонка". Стоп! Бериллиевая бронза! Кольца... из бериллиевой бронзы!.. Покрыты каким-то сверхпрочным лаком... Так сообщил офицер польской полиции... Бутылка с поликаувилем в гараже... как его... Бронича... Бериллиевая бронза... Зачем она Кубраковой?.. Но ведь обращалась же к какому-то Ставицкому на авиаремонтный за бронзой!.. Бериллиевой... Ни я, ни Скорик еще при первом прослушивании кассеты, естественно не обратили внимания, ибо история с кольцами всплыла через два с лишним месяца. Оба мы были загипнотизированы одним: монологом-угрозой Назаркевича, тут мудрено было вспомнить записанный на автоответчике звонок какого-то Ставицкого с авиаремонтного завода - обычный деловой, как и звонок Яловского. Наружу выпирали только слова Назаркевича - они для Скорика слишком плотно вписывались в его версию! Все же остальное выпало, как пустяки чисто служебного свойства!..
