Джанкарло де Катальдо - Третий выстрел
– Извините, а по какому поводу?
Он устало улыбнулся и почему-то сразу стал мне симпатичен.
– Мне нужна ваша помощь.
5
С Бастони мы расстались уже почти в полдень. Голова соображала плохо, да и настроение мало подходило для первого свидания с понравившейся девушкой. Но что с воза упало, то пропало, и я подтвердил заказ столика в суши-баре на Соборной площади. Лиза явилась вовремя, но захотела сидеть у стойки с японскими поварами, и я согласился. Стойка представляла собой длинную спираль, которая проходила через центр зала и позволяла посетителям видеть, как сидящие за ней повара готовят блюда. Дальше тарелки с суши ехали через весь зал на маленькой транспортерной ленте: бери что хочешь. Лиза была в восторге. По тому, как она держала палочки, я понял, что ей нечасто приходилось бывать в таких ресторанах.
– Ты не принес обещанные орхидеи, – сказала она.
Затем разговор зашел о ее сыне. Все родители одинаковы, хотя обычно они хотят видеть свое дитя инженером, а не покорителем подмостков.
– Что? Ой, извини. Ты права, но со всеми этими делами… – Я отпил глоток зеленого чая. – Я что-то сегодня плохо соображаю, прости.
– Ты имеешь в виду историю с Лукой Мелисом?
– Ну да.
– Ужасно жаль. Вы были друзьями?
– Когда-то. В другой жизни.
– В той, о которой ты мне еще должен рассказать. Ты обещал, помнишь? Обо всех твоих бедах.
– Мы правда договаривались?
– Бьюсь об заклад. Обещаю, что эти сведения не попадут на страницы прессы.
Она поглядела на меня, и я подумал: а почему бы и нет? Иногда просто необходимо выговориться, иначе взорвешься.
– Ладно. Начнем с тысяча девятьсот девяностого года нашей эры.
Идея репризы «Что за гадость этот обед!» пришла мне, когда я посмотрел фильм, где Уго Тоньяцци, изображающий повара, и Витторио Гассман начинают кидаться друг в друга всякой всячиной, и в результате клиенты, довольные и счастливые, едят суп, в который чего только не попало. Я подумал, что из этого получится неплохой скетч, который можно было бы разыгрывать в разных стилях. Идея начала давать ростки, и я почувствовал, что ухватил что-то интересное, хотя Лука поначалу сомневался. Он считал, что это слишком похоже на одноактные пьески, которые дают для «разогрева» публики перед спектаклем. Но я уже впал в творческий раж и быстро его переубедил.
Мы с Лукой проработали на сцене вместе года два, стараясь увлечь публику своей предельно классической комической парой. Он – худой, угловатый, с вытянутым лицом; я – коренастый, с квадратной челюстью. Он – утонченный, с изысканными манерами; я – неотесанный невежа. Мы без конца меняли названия нашего дуэта: от «Двух придурков» до «Лука и Сэмми, Скажипожалуйста и Дайсюда». Ни одно из них не удовлетворило нас и не принесло нам зрительских симпатий. У нас был напор, темперамент, но чего-то недоставало: недоставало «своего голоса». Даже когда мы ставили уже «обкатанную» вещь, она все равно воспринималась как дурная копия с оригинала. Кто же пойдет смотреть копию, если есть оригинал? И кто ее будет помнить?
Тем не менее мы работали. Школа миманса, школа танца, ежедневные поиски материала для новых реприз в журналах. Мы соглашались на любую работу, даже малооплачиваемую. Соглашались даже на бесплатную, только бы заявить о себе. Нам так страстно хотелось вынырнуть, оторваться от общей массы, что от этого непрестанного желания мы заболевали.
Я стал просыпаться среди ночи от ощущения, что на грудь давит огромный камень. И на этом многотонном камне было начертано: «ТЫ НЕУДАЧНИК». Будущее представлялось мне длинной серой вереницей дешевых кабачков, опротестованных счетов, подержанных автомобилей, кусочков расфасованной пиццы и девушек, которые отливали мне пули о некоем парне, веселом только на сцене и вечно сидящем без денег. Или еще того хуже: безработица, полная нищета, а потом ночлежка.
В отличие от меня, Лука был спокоен. Он никогда не злился, даже если импресарио в последний момент нас надувал. Если нас освистывали, уши у него никогда не горели, как у меня, и он никогда не завидовал замухрышкам, которые пробивались на телевидение. Он вовсе не был олухом-оптимистом, он просто был уверен в собственном таланте и убежден, что рано или поздно у него получится. Без него я бы, наверное, пропал.
А может, и нет. В конце концов, я больше ничего не умел делать. Мой опыт работы вне сцены ограничивался несколькими месяцами исполнения обязанностей торгового агента по кассовым аппаратам и вполне соответствовал сложившимся у меня представлениям об аде. Да и в тридцать лет уже поздновато было переучиваться и держать конкурс на место.
На этот раз мы нашли интересное решение. Вместо примитивной драки повара и официанта у нас получился целый часовой спектакль. К черту старый репертуар и заезженные репризы. Весь текст написан, минимум импровизаций и два совершенно новых характера. Повар будет выказывать патологическую ненависть к клиентам, которые не оценили его искусство по достоинству, а его жертвой станет элегантный официант. Первый вариант текста мы написали за неделю, почти ни разу не вздремнув. И он работал!
Более того, это оказался великолепный комический механизм, это было произведение искусства.
Мы начали с ним выступать. Спектакль за спектаклем, мы на ходу меняли те куски, которые тормозили действие. Постепенно повар перестал быть просто неотесанным мужланом, а начал приобретать черты этакого народного персонажа «себе на уме», маски из комедии дель арте. Ему было плевать на моду, на новые технологии и компьютеры. Он все это поднимал на смех. Официант, которому отводилась роль жертвы, превратился у нас в английского мажордома, знающего толк в поэзии и литературе. Он был накоротке со знаменитыми клиентами и рассказывал сплетни про политиков и футболистов, не забывая при этом время от времени ставить повара на место изысканной и острой репризой.
Можно было считать, что номер «Что за гадость этот обед!» родился на свет. Спектакль пошел на таких площадках, о каких мы и не мечтали, разве что нас наняли бы выгребать пепельницы. Мы обзавелись агентом Марчелло, который обеспечивал выездные турне и выступления на телевидении. Конечно, мы появлялись по большей части на местных каналах, но передачи были не из последних. Их смотрела в основном молодежь, но заглядывали на эти каналы и серьезные импресарио, искавшие артистов для сенсаций второго плана на национальном телевидении. Нас начали узнавать на улицах, к нам потекли деньги. И я впервые ощутил себя на правильном пути. Я чувствовал это так же ясно, как раньше чувствовал призрак нищеты.
А потом Луке пришла идея сделать публику участницей спектакля. Он придумал это во время одного особенно удачного выступления на частном телеканале, когда публика начала хором повторять наши репризы, ставшие классикой, вроде: «И отправлю его в супчик». В тот вечер мы вызвали на сцену зрителя из партера и поручили ему роль клиента. Что бы он ни заказал, я находил повод придраться к нему и в наказание запустить чем-нибудь ему в голову. Публика просто падала со смеху.
Лука сказал об этом, когда разгримировывался. Он обычно накладывал много грима, чтобы казаться бледным и утонченным.
– А что, если так делать всегда? – вдруг предложил он.
– Что делать?
– Брать волонтера из публики и разделываться с ним. А если в зале есть кто-то из знаменитостей, тем лучше.
– Не уверен. Мне кажется, это может сбить ритм.
– А по-моему, нет. Все время будут появляться какие-нибудь новые детали, которые мы сможем использовать.
– Придется много импровизировать. И половина написанных реприз не пойдет.
– Публика смеялась?
– Да, – согласился я неохотно. – А что, если нам попадется какая-нибудь рыба вареная, а не волонтер? Номер пропадет.
– Может, ты и прав.
Но, похоже, я его не убедил.
Мы еще и еще обсуждали это в свободные вечера, и вдвоем, и с Катериной. Катерина была моей девушкой и третьим, неофициальным членом нашего дуэта. Мы всегда репетировали в ее присутствии, и ее суждения отличались основательностью. Если ей что-то не нравилось, мы могли быть уверены, что это не будет иметь успеха. Мы с Лукой настолько ей доверяли, что без разговоров вырезали все, что не заставляло ее хохотать.
Господи, как же она смеялась! Фантастика! В трудные вечера я сажал ее в первый ряд, чтобы ее смех придавал мне силы. Впервые я заметил ее сразу после спектакля, когда она буквально спасла нас своим смехом. Я понял, что она, кроме необычной, ни на что не похожей красоты, обладает еще и острым умом. У нее было стройное тело атлета, сформированное долгими годами занятий художественной гимнастикой. Она работала переводчицей и стюардессой в компании «Фьера ди Милано».
К великому моему сожалению, Катерина согласилась с Лукой.
