Бернхард Шлинк - Обман Зельба
Постепенно собрались остальные члены «клуба завсегдатаев»: аптекарь, врач, заведующий сберегательной кассой, пекарь и заведующий отделом по вопросам труда. Боевые отравляющие вещества в Лампертхаймском лесу? Это уже история с бородой. Заведующий отделом по вопросам труда ограничился общим ответом, заведующий сберегательной кассой конкретизировал его мысль:
— Этот слух искусственно подогревают, и неслучайно: промышленный район Фирнхайм находится в центре жесткой конкурентной борьбы. С одной стороны Мангейм, который никогда не упустит своей выгоды, с другой стороны Вайнхайм, расширяющий свои промышленные границы вокруг автодорожной развязки, а стоит нам найти инвестора, как лампертхаймцы сразу же бросаются к нему с выгодным предложением. За этим слухом стоят совершенно определенные интересы. Совершенно определенные интересы.
Остальные кивали.
— Хорошо, что из Фишбаха все убрали. Теперь эта болтовня про боевые отравляющие вещества яйца выеденного не стоит.
— А может, наоборот — теперь за нас возьмутся? Не Фишбах, так Фирнхайм?
— Ерунда! Везде писали про операцию «Дракон» и про то, что все боевые отравляющие вещества вывезены из Германии.
— Я вообще не понимаю, как они могли напечатать эту заметку в «Тагеблатт», в марте.
— А вы заметили, что здесь уже пару дней отирается какой-то репортер?
— Еще и любезничай с этими типами! А скажешь ему пару ласковых, он потом так отыграется на нас всех, что мало не покажется…
— Не забывайте и про коммунистов, — шепнул мне директор Хазенклее, сидевший рядом со мной. — Для них такая тема — просто мечта.
— В наше время?..
— Во всяком случае, старый Хенляйн, который в шестидесятые и семидесятые годы бегал с листовками и все норовил поднять шум из-за этого леса, был коммунист. Правда, его действительно давно уже не видно и не слышно, и про Маркса с Лениным тоже замолчали. Если вас интересует мое мнение, наша Карл-Маркс-штрассе — это просто безобразие! Представьте себе: Ленинград переименовали обратно в Петербург, через пару лет уже во всей Восточной Европе не останется ни одной площади или улицы имени Карла Маркса, только у нас, в Фирнхайме. Надо переименовать ее в Хемницштрассе. Я считаю, что Маркс в долгу у Хемница,[41] и это был бы, кроме того, положительный сигнал для инвесторов.
Я спросил их про автоцистерны в Штрассенхайме. Все знали о них.
— Оранжевые, с надписью «Техническая помощь»? Они тут часто бывают, когда у них там учения.
Я попрощался и ушел. Улицы были пусты. Все уже принялись за воскресное жаркое, и я тоже поспешил на зеленые клёцки с бараниной по-тюрингски, которые уже, наверное, тушились в духовке у Бригиты. Она осуществляет объединение Германии на гастрономическом уровне.[42]
Я не знал, как мне относиться к тому, что я услышал в «Золотом ягненке». Верили ли они сами в то, что говорили мне, или пытались убедить меня, а заодно и себя в том, во что им хотелось бы верить? Точка зрения Веллера была ясна. Даже если бы в этом лесу и хранились боевые отравляющие вещества и им всем грозила опасность, разве это повод все бросить и уехать подальше? Можно ли начать все с начала в шестьдесят лет в Нойштадте или Гросс-Герау? На такое нелегко решиться и в пятьдесят, и в сорок лет. Единственная разница в том, что чем ты моложе, тем легче себя обмануть. Я все это понимал, и тем не менее эта компания завсегдатаев показалась мне собранием призраков, которые сидят в прокуренном полумраке пивной и сочиняют небылицы о заговоре против Фирнхайма.
После обеда было ясно и свежо. Мы пили в саду кофе, Ману, ухаживая за Соней, доказал, что в его жилах не зря течет бразильская кровь; Лиза оказалась очень приятной молодой женщиной. Она, конечно же, была в курсе всех этих историй с боевыми отравляющими веществами в лесу. Помнила она и старого Хенляйна, горбатого человечка, который долгое время каждую субботу стоял на Апостельплац и раздавал листовки. Она рассказала о пациентах, которые жаловались то на сыпь, то на нагноение в лобных пазухах, то на судороги, то на рвоту и понос — чаще, как ей казалось, чем в Рорбахе, где она раньше жила и работала.
— А вы говорили об этом со здешними врачами?
— Да. И для них это не было новостью. Но никаких выводов мы сделать не могли — нужна была статистика, нужны были наблюдения и сравнительный анализ. Кроме того, есть ведь объединение врачей больничной кассы, они же там получают счета и должны видеть, что происходит. Они должны были бы заметить, что у нас совсем другая картина, не такая, как в других местах.
— Вам страшно?
Она спокойно посмотрела мне в глаза.
— Конечно страшно. Чернобыль, парниковый эффект, уничтожение тропических лесов, сокращение количества видов, рак и СПИД — как в этом мире может быть не страшно?
— А в Фирнхайме, наверное, должно быть еще страшней?
Она пожала плечами, и в конце нашего разговора я знал не больше, чем когда покидал завсегдатаев «Золотого ягненка». То, что это было воскресенье, а по воскресеньям даже сыщики имеют право на отдых, было слабым утешением.
10
Когда песни так гармонично сливаются
Я забрал Турбо домой. Он отвернул голову крысе по кличке Руди, и Рёзхен щедро вознаградила его тунцом. По-моему, это сильно повредило его фигуре.
Вечер я посвятил своему дивану. Я взял лезвие от безопасной бритвы, старое, большое, не сверхэластичное с платиновым покрытием, а простое и удобное, перевернул диван, распорол шов обивки внизу, засунул руку по локоть внутрь и пошарил в поисках пули из пистолета Лемке. Вторую пулю, жертвой которой стала дантовская Беатриче, я, ошарашенный бандитским налетом Лемке, бездумно выбросил вместе с осколками.
Правда, она и сама изрядно пострадала, в отличие от первой, которую я через какое-то время выудил из дивана. Победив мрамор, она и сама расплющилась о него и была вся в царапинах. Первая же просто увязла в диване и сохранилась в своем первозданном виде. Я показал это гладкое, блестящее, изящное орудие смерти Турбо. Но он не захотел с ним играть.
Пришивать оказалось труднее, чем отпарывать. Вообще-то, я воспринимаю шитье и глажение как своего рода активную медитацию и с завистью думаю о многих и многих женщинах, которым это медитативное счастье отмерено щедрой мерой. Но на этот раз шитье превратилось для меня в неравную схватку с кожей, иголкой, наперстком и постоянно рвущейся ниткой.
Наконец я закончил, поставил диван на ножки, убрал швейные принадлежности и вышел на балкон. Воздух был теплый. Первые ночные бабочки бились в оконные стекла или, влетев в открытую дверь, кружились вокруг лампы. Я не сетую на свой возраст. Но бывают июньские вечера, в которые кажешься себе лишним в этом мире, если ты не молод и не влюблен. Я вздохнул, закрыл дверь балкона и задвинул шторы.
Зазвонил телефон. Я взял трубку, но сначала услышал только шум и тихий далекий голос, говоривший что-то, чего я не мог разобрать. Потом голос вдруг раздался у самого уха, совершенно отчетливо, хотя и на фоне того же самого шума; каждому слову вторило гулкое эхо:
— Герд? Алло, Герд?
Это была Лео.
— Ты где?
— Я хотела тебе сообщить… В общем… имей в виду, что Хельмута ты можешь не бояться…
— Я боюсь за тебя. Ты где?
— Алло, Герд! Алло! Я тебя не слышу. Ты меня слышишь?
— Ты где?
Связь оборвалась.
Я вспомнил рассуждения Тиберга о сверчке, который должен знать свой шесток. Потом представил себе Лео и Лемке в какой-нибудь Палестине или Ливии. Пока мы были вместе, я был уверен, что она не собирается делать карьеру террористки, что она просто попала в эту дурацкую историю и хочет поскорее выпутаться из нее, по возможности не угодив за решетку, и начать нормальную жизнь — если не прежнюю, то хотя бы новую. Еще я был уверен, что это лучший выход для всех. Детям тюрьма никогда не шла на пользу. Но и учебные лагеря боевиков в Палестине или в Ливии — тоже.
С такими мыслями плохо спится. Я рано встал и рано приехал к Нэгельсбаху в Гейдельберг.
— Ну что — мир?
Он улыбнулся.
— Мы работаем над одним и тем же делом. Я слышал, ваш новый заказчик — старик Вендт. А в остальном мы с вами мало что знаем об успехах друг друга, верно?
— Но мы оба знаем друг о друге, что не делаем ничего плохого.
— Надеюсь.
Я положил перед ним на стол пулю.
— Вы можете выяснить, не из того ли она пистолета, из которого был застрелен Вендт? И может, мы сегодня вечером встретимся? В вашем саду или на моем балконе?
— Приходите к нам. Моя жена будет рада. — Он взял пулю и покачал ее на ладони. — Результат будет сегодня вечером.
Я отправился в редакцию «Райн-Неккар-цайтунг». Титцке сидел за компьютером. Его вид напомнил мне свидетелей Иеговы, которые стоят на перекрестках со своей «Сторожевой башней». Та же самая серая, унылая и безнадежная добросовестность. Я не стал его спрашивать, что за черную тему он в данный момент освещает.
