Николай Зорин - Формула влияния
Анекдот с бородой, злорадно хихикнув, добавила я. Несмотря на искреннее раскаянье, раздражение на Федора, оказывается, до конца не прошло.
Ну да, все правильно, — раздражение. Вот оно, верное определение моего отношения к Федору. В последнее время он меня постоянно раздражает и в общем-то понятно почему. Он мне мешает. Я полюбила другого человека и чувствую вину перед Федором за свою незаконную влюбленность. А чувствуя вину, на него же и злюсь. А злясь, невольно ищу оправдания и потому приписываю бедному Феде дурные черты, пытаюсь перекинуть свою вину на него.
Приехав в редакцию, я сразу засела за статью. В нашем кабинете — редкий счастливый случай — никого не было: все разбежались, разъехались по заданиям. Думала, удастся спокойно поработать, но ничего не вышло. Не успела я написать врезку, как явилась Оксана, секретарша Главного. Непонятно, откуда она узнала, что я вернулась? В окно меня высматривала, что ли?
Главный дотошно начал выспрашивать подробности происшествия и с нездоровым любопытством взирал на меня, словно я побывала в потустороннем мире или была похищена инопланетянами и он пытается найти некий таинственный знак. Я послушно отвечала на его вопросы, а сама думала: если бы Главный не был таким идиотом, я бы рассказала ему о диске, который передал мне Кирюхин. Вместе мы бы наметили план действий, он дал бы мне в помощь кого-нибудь, журналистское расследование обрело бы цель и смысл, а так… В одиночку с этим не справиться. В одиночку кончится тем, что я просто сойду с ума. А происшествие в парке придется описывать как некий казус, никакого интереса, никакой пользы из этого не выйдет. А ведь все эти события, безусловно взаимосвязанные, — только прелюдия к чему-то по-настоящему страшному. Надвигается что-то… я физически ощущаю, как оно надвигается. Погибнут люди, огромное множество людей, мир изменится. Но как это предотвратить?
— И что было потом? — с интонацией старой сплетницы на лавочке у подъезда спросил Главный, грубо вырывая меня из моих благих мыслей. Нет, нельзя ему ничего рассказывать о диске.
— Потом я приехала в редакцию, — ответила я невпопад.
— Нет, я имею в виду, с этими людьми. Неужели никто, ни один человек так и не сбросился с крыши?
— Да они и не собирались никуда сбрасываться, — сердито пробормотала я. — Они просто хотели взобраться на крышу.
— Ну тогда, — Главный посмотрел на меня так, будто я не оправдала главную надежду его жизни, — тогда, — он постучал ручкой по столу, — тогда не нужно никакой статьи, напиши информацию, слов, скажем, в пятьсот, и все.
— Понятно, — я саркастически усмехнулась, — народ не погиб, значит, сенсация отменяется.
— А ты как думала? — возмутился редактор. — Конечно. Ладно, иди работать.
Спорить с ним не имело никакого смысла. Я повернулась и пошла из кабинета. Но тут мне пришла в голову одна мысль, которую нужно было срочно проверить.
— Скажите, — спросила я, оборачиваясь к Главному, — откуда вы узнали о происшествии в парке?
— Мне позвонили, — сказал Главный, уставившись в монитор компьютера, — у него опять возникла эта странная фобия — боязнь встретиться со мной взглядом.
— Кто позвонил?
— Какой-то человек, — редактор щелкнул мышкой. — Сказал, что проезжал мимо парка в троллейбусе и видел из окна, как люди пытаются забраться на крышу художественной галереи.
— Ни из какого окна троллейбуса он этого видеть не мог! — второй раз за сегодняшний день взорвалась я. — Галерея находится почти в самом центре парка.
— Ну почему не мог? — Главный пожал плечами. — Я помню, как-то, проезжая мимо, умудрился даже рассмотреть растяжку над галереей: Благотворительная рождественская выставка. Не помню точно, что-то в таком роде. И послал кого-то, кажется, Лену Самойлову, написать о ней.
— Рождественская выставка?! — взвилась я. — Так то было зимой. Зимой вы из троллейбуса могли увидеть все что угодно. А сейчас лето!
— Ну и что? — Главный наконец оторвался от монитора и озадаченно посмотрел на меня. — Какая разница?
— Очень большая! Зимой деревья голые, и парк прекрасно просматривается, а сейчас из-за листвы там совсем ничего не видно.
— Действительно! — удивленно проговорил Главный и почесал висок. — Я не подумал.
— Какой голос был у человека, который вам позвонил?
— Обычный, мужской. Никаких характерных черт.
— А возраст?
— Да какой угодно! Не мальчик, но и не старик. Ему могло быть лет двадцать, а могло и за сорок перевалить. Но к чему все эти вопросы? Какая теперь разница, кто сообщил нам о происшествии, если…
— Если никто не погиб и сенсации на этом не сделаешь? — язвительно уточнила я, переходя всякие границы субординации. — А разница такая. Сообщить о происшествии мог только участник. Участник, на которого в отличие от всех остальных не подействовало… — с жаром начала я объяснять и тут прикусила язык. Не знаю почему, когда затевала этот разговор, думала, что звонил Федор. Но теперь мне стало ясно, что звонить мог совсем другой человек. Аркадий. Ведь именно на него и не произошло воздействия. Вадик Майер рассказывал, что все это время, пока народ бесновался, он спокойно сидел внизу и играл на гитаре. И эта женщина, у которой я взяла интервью, Седых, говорила… что испугалась взгляда, бесстрастного, изучающего. Она испугалась взгляда Наблюдателя! Но ведь я и сама сначала, когда просматривала диск с записью этого злосчастного концерта, испугалась его взгляда. Почему же потом…
— Ну, ну, продолжай, — проговорил Главный заинтересованным тоном: кажется, моя теория ему понравилась — из нее можно было выжать ту самую сенсацию, о которой он возмечтал с утра. — Что же ты замолчала?
— Нет, ничего, все это ерунда, — поспешно стала я открещиваться от своей опасной теории. — Пойду работать.
И быстро, чтобы не дать опомниться Главному и попытаться меня остановить, вышмыгнула из кабинета.
К счастью, у нас все так же было пусто — никто с задания не вернулся. Я сделала себе кофе и начала писать информацию о происшествии в парке. Мне хотелось поскорее от нее отделаться — журналистского интереса она больше для меня не представляла. Я яростно лупила по клавишам, сухо излагая события: такого-то числа, такого-то месяца, там-то и там-то произошло то-то и то-то. Даже прослушивать запись на диктофоне не стала. Зачем? Никому не сдались тут ощущения очевидицы, никого не чешет, что чувствуют люди, попавшие в этот дьявольский круг. А уж кто в этом виноват, тем более неинтересно. Никто ведь не погиб. С информацией справилась в мгновение ока, даже кофе не успела допить. Переслала Главному — встречаться с ним лично у меня сейчас не было никакого желания, — и, посчитав, что поработала достаточно, с меня на сегодня хватит, дезертировала из редакции.
Мне нужно было срочно встретиться с Аркадием. Мне необходимо было понять, что он за человек и какую роль играет во всех этих событиях. И потому я решила нагрянуть к нему в гости, воспользовавшись приглашением. У меня не было конкретного плана, как я стану действовать. Да и возможен ли вообще какой-то конкретный план в отношении такого человека, как Аркадий? Больше всего на данный момент меня интересовал вопрос: он позвонил в редакцию или не он? Если он — значит, Аркадий не просто наблюдатель, он — тот человек, который создает все эти ситуации. Иначе и быть не может. Но мог ли Аркадий позвонить? Вадик Майер говорит, что с крыши галереи видел и слышал его все время. Получается, Аркадий никуда не уходил, оставался на своем месте в момент событий? Автоматы находятся довольно далеко от фонтана, ему понадобилось бы не меньше семи минут, чтобы дойти до них и позвонить. А такого длительного отсутствия вряд ли Вадик мог не заметить. Конечно, есть еще один вариант — мобильник. Но вряд ли он имеется у Аркадия, нищего поэта.
Мобильник, и даже совсем неплохой, есть у Федора. Да и возможностей отойти к автоматам у него было сколько угодно. Но у Федора очень характерный голос, и с Главным по телефону и лично он разговаривал не раз. Федя давний внештатник нашей газеты. Да нет, звонил не он. Мне вспомнилось, как Федя по-детски обиженно выходил из машины, и стало стыдно за свои нелепые подозрения, и жалко его, и захотелось немедленно позвонить ему и извиниться. Но не знаю почему, я делать этого не стала. А села в машину и поехала в сторону Бородинской, в сторону улицы, где по вечерам не горят фонари, где живет мой любимый человек… Стоп, стоп! Я поехала продолжать свое главное в жизни журналистское расследование. Вот доеду и спрошу его, звонил он в редакцию или нет. Вот доеду и все узнаю.
