Рекс Стаут - Приз для принцев (Награда для князей)
Надо думать, он, Фредерик Науманн, - не единственный человек на свете, ставший жертвой невинного личика и младенческих глаз. Глупец! Конечно, нужно забыть все это! И начать немедленно, с этой минуты.
Раздался стук в дверь. Науманн испуганно подпрыгнул в кресле, потом пригласил войти.
Дверь открылась, показалась фигура старого Шанти, консьержа. Он вошел, закрыл за собой дверь и неловко поклонился. В руках он держал пакет размером с коробку сигар, завернутый в упаковочную бумагу.
Нетерпение Науманна прорвалось в его голосе, когда он спросил:
- Что это?
- Посылка, месье. Оставлена посыльным. Вас не было.
Он сказал, что это должно быть передано вам лично, а вы знаете, я всегда...
Науманн прервал его:
- Хорошо. Положите на стол и идите. Я занят.
Когда консьерж вышел с выражением удивления на глупом лице, - потому что никогда прежде он не покидал комнату Науманна, не услышав хотя бы нескольких приветливых слов и не получив значительных чаевых, - Науманн опять откинулся в кресле, чтобы начать забывать. Он тешил себя надеждой, что это будет нетрудно.
"Какого черта я сижу как на иголках? - подумал он. - Через неделю я даже не вспомню ее имени".
Потом, спохватившись, что уже далеко за полдень и в миссии его ожидает огромный объем работы, он поднялся, чтобы сменить одежду, которая запачкалась, пока он бродил за городом. Он повязал галстук и подошел к шкафу, чтобы взять пальто и жилет. В этот момент его взгляд упал на пакет, оставленный консьержем на столе.
- Однако что бы это могло быть? - пробормотал он, отыскивая нож, чтобы разрезать бечевку.
Под бумагой оказалась серая картонная коробка. Он снял крышку и с удивлением обнаружил небольшой розоватый конверт, положенный поверх какой-то выпечки.
На конверте мелким округлым почерком было написано: "Месье Фредерику Науманну".
Он вскрыл конверт и вынул небольшой листок почтовой бумаги, на котором было написано следующее:
"Дорогой месье Науманн!
Если прошлым вечером я обидела Вас, прошу простить меня, но что могла я сделать? Возможно, Вы скажете, что я действовала из глупой гордыни, и это будет правда.
Не думайте, что я недооцениваю Вашу дружбу или что она мне не дорога. Но Вы не должны больше приходить в дом мадемуазель Солини, умоляю Вас - это делает меня несчастной.
А в коробке - мое предложение мира, месье. Вот видите, я не забыла счастливый час, который Вы мне однажды подарили. И всегда буду Вашим другом.
Виви Жанвур".
Науманн перечитал записку три раза и много-много раз с чувством прижимал ее к губам. Как это похоже на Виви! Его Виви! Потому что она должна быть его - он клянется. Он забыл все свои обеты забыть ее.
И хотя было бы слишком самонадеянно думать, что она любит его, ей, очевидно, была важна и дорога его дружба. Да, она просила его не приходить, не навещать ее, но ведь это вполне естественно, учитывая враждебные отношения между ним и мадемуазель Солини.
Он открыл коробку с ее "мирным предложением". Это была полудюжина абрикосовых тартинок, точь-в-точь таких же, как те, что они ели, когда он был у них на чае, и про которые она сказала, что сделала их сама.
Это, сказал он себе с улыбкой, даже больше похоже на Виви, чем записка. Он видел мысленно ее белые маленькие ручки в муке, слегка наморщенный от усердия лоб.
Тартинки, с их тонкой коричневой корочкой и красновато-янтарной ягодой, лежали двумя аккуратными рядами. Науманн ничего не ел с той поры, как ранним утром торопливо позавтракал в дешевой забегаловке.
Двумя пальцами он взял одну из тартинок, чувствуя себя так, словно исполнял какой-то обряд любви.
Он уже поднес тартинку ко рту, когда раздался громкий стук в дверь. Обряд любви был прерван на взлете.
Науманн повернулся, крикнул "Войдите!" и поспешно положил тартинку обратно в коробку.
Это был Ричард Стеттон, который заскочил, как он с первых же слов заявил, просто так, поразвлечься. Увидев, что Науманн без пиджака, Стеттон заинтересовался, не слишком ли тяжело трудолюбивому молодому дипломату до середины дня оставаться в постели.
- Мой дорогой друг, - ответил Науманн, провожая гостя к креслу, - мне доставляет удовольствие сообщить тебе, что я поднялся сегодня ровно в шесть утра. Так что прости великодушно.
Стеттон взял сигарету из коробки на столе и удобно расположился в мягком кресле.
- Простить? - насмешливо спросил он. - Никогда.
Во-первых, я этому не верю. Во-вторых, если ты действительно встал в шесть часов утра, то это лишь доказывает, что ты - сумасшедший. Что бы, черт возьми, это значило?
- Ничего. Я вышел прогуляться.
- Прогуляться? - недоверчиво протянул Стеттон.
- Конечно. Это же самое лучшее время дня.
- Да - для сна. Однако я нахожу этот предмет разговора утомительным. А что насчет нашего друга Дюшесне? Он все еще стремится причинить тебе неприятности?
- Нет, с тех пор как имел маленький разговор с принцем, - ответил Науманн, пожимая плечами. Он стоял перед зеркалом, застегивая жилет. - Об этом можешь не беспокоиться, все улажено.
- Похороны Шаво завтра утром.
- Да? Ты собираешься?
- Еще не решил. Не пойму, должен я идти или нет.
Стеттон встал с кресла, подошел к столу и, выбросив окурок в пепельницу, достал из коробки следующую сигарету.
- Эй! - вдруг воскликнул он. - Что это? Устраиваешь холостяцкий чай?
Науманн повернулся и увидел, что друг с любопытством взирает на коробку с абрикосовыми тартинками.
- А... это, - ответил он несколько сконфуженно, - ну... это что-то вроде подарка.
- И сотворен он, как я предполагаю, специально для твоего потребления чьими-то прекрасными ручками, не так ли? Кто эта леди?
- Мадемуазель Жанвур, - ответил Науманн. - Но, знаешь ли, это совсем не твое дело.
- Какого лешего? - Стеттон смотрел на него с удивлением. - Виви, а? Предположим, я возьму вот эту.
- Предположим, не возьмешь, - возразил Науманн и выхватил коробку.
Стеттон пожал плечами и вернулся в свое мягкое кресло:
- Ладно, ешь сам свои тартинки, я потребляю их сотнями, и после короткой паузы продолжил с ухмылкой: - Клянусь Юпитером, я знаю, в чем дело.
Знаю, почему ты так осторожничаешь с ними. Ты осел, Науманн.
- О чем ты?
- О тебе. О тебе и твоем богатом воображении. Впрочем, тебя можно понять. Осторожность не бывает излишней. Ты совершенно прав. Поскольку тартинки прибыли из дома номер 341, они могут быть отравлены.
Тон у него был жутко саркастический. Когда Науманн, взяв одну из тартинок, поднес ее ко рту, Стеттон вскричал в притворном ужасе:
- Ох, смотри... она убьет тебя.
- Не дури, - сухо ответил Науманн, но рука его застыла на полпути ко рту, совсем как после стука Стеттона в дверь.
Одно мгновение он молча смотрел на друга, потом медленно вернул тартинку в коробку и поставил ее на полку платяного шкафа.
Стеттон весело рассмеялся.
- Ей-богу, ты поверил! - воскликнул он. - Пусть меня повесят, если этот человек действительно не поверил!
Науманн оставил это восклицание без ответа. Он остался стоять возле открытой дверцы гардероба, глядя на гостя с таким видом, будто обнаружил, что ему есть о чем подумать. Он стоял так целую минуту. Стеттон, продолжавший ликовать, восклицать и вообще всячески веселиться, наконец спросил его:
- Послушай, неужели ты всерьез поверил в такую возможность? Не будь ослом, я же пошутил.
- Может быть, это и не шутка, - медленно ответил Науманн. - Ты не понимаешь, поскольку не знаешь всех обстоятельств.
Он еще постоял в задумчивости, потом вдруг взял розовый конверт, достал из него записку и, протягивая ее Стеттону, спросил:
Тебе не случалось видеть почерк мадемуазель Жанвур?
Стеттон взял записку и прочел ее, продолжая ухмыляться. Потом вернул листок:
- Похож, но сказать с уверенностью не могу. Мне не приходилось видеть ничего, кроме ее подписи. Но... лучше быть осторожнее... бумага, знаешь ли, тоже может быть отравлена.
Науманн не обратил внимания на это шутливое замечание.
- Нет, не может быть, - пробормотал он, нахмурясь. - Не может быть.
С минуту он стоял, рассматривая записку, потом его лоб разгладился. Он с решительным видом подошел к столу, поднял телефонную трубку и попросил его дать ему номер домашнего телефона мадемуазель Солини.
Стеттон, который начал понимать, что его друг, по той или иной причине, относится к делу серьезно, сидел и молча слушал. Науманн вступил в перепалку с несколькими операторами, но в конце концов получил желанный номер. На том конце провода отозвался голос, который он, как ему показалось, узнал.
- Да, это резиденция мадемуазель Солини. Что вам угодно?
- Нельзя ли мне поговорить с мадемуазель Жанвур? - спросил Науманн.
- Это мадемуазель Жанвур.
- О! - На мгновение Науманн смутился, потом сказал: - Это Фредерик Науманн.
- Месье Науманн? - В голосе на другом конце послышалось какое-то волнение. - Я не узнала ваш голос.
