Дик Фрэнсис - НЕРВ
Джоанна не спорила. Она заставила меня, нелепо одетого в голубую кофту и черные рейтузы, лечь в свою постель. Я был похож на второсортного балетного танцора с похмелья. Простыня еще сохраняла очертания ее тела, как она лежала, когда я разбудил ее, и на подушке оставалось углубление от ее головы. Я положил голову в это углубление со странным чувством восторга. Она заметила мою улыбку и правильно поняла ее.
– Это первый раз, когда ты лег в мою постель. И последний.
– Есть у тебя сердце, Джоанна?
Она села на край матраса и посмотрела на меня.
– Это нехорошо для кузенов.
– А если бы мы не были кузенами?
– Не знаю. – Она вздохнула. – Но мы кузены.
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб, пожелав спокойной ночи.
Я не мог сдержаться, обнял ее за плечи и притянул к себе, и поцеловал по-настоящему. Первый раз. Я всегда подавлял и сдерживал свое чувство. Это был слишком жадный, слишком страстный, даже отчаянный поцелуй, я знал, но не мог остановиться. На какой-то момент она расслабилась и вернула мне поцелуй, но это было короткое мгновение, и я даже подумал, что мне почудилось, но потом она резко встала.
Я не удерживал ее. Она стояла и смотрела на меня, на лице не было никаких эмоций. Ни возмущения, ни отвращения, ни любви. Ни слова не говоря, она пошла к софе в другом конце комнаты, легла и укрылась одеялом, протянула руку к настольной лампе и выключила свет.
Ровный, хорошо контролируемый голос сказал через комнату:
– Спокойной ночи, Роб.
– Спокойной ночи, Джоанна. Наступила тишина.
Я перевернулся на живот и уткнулся лицом в ее подушку.
13
Не знаю, спала она или нет. В комнате было тихо. Время тянулось медленно.
Теперь кровь в руках яростно стучала, но меня это не тревожило. Мне было хорошо, хотя и больно. К завтрашнему полудню, подумал я и поправил себя – к нынешнему полудню, они должны быть способны работать. Должны.
Едва рассвело, я услышал, как Джоанна пошла в узкую ванную-кухню, почистила зубы и приготовила кофе. Субботнее утро, подумал я. День Зимнего кубка. Но я не вскочил с постели, радостно приветствуя наступивший день. Я медленно перевернулся с живота на бок, закрыв глаза от боли в каждой мышце от шеи до пояса; спину и запястья остро саднило. Я и вправду чувствовал себя неважно.
Джоанна вошла в комнату с дымящимся кофейником и поставила его на столик возле постели. Лицо у нее было бледно и ничего не выражало.
– Кофе? – спросила она, лишь бы что-то сказать.
– Спасибо.
– Как ты себя чувствуешь? – Вопрос прозвучал как на приеме у врача.
– Живой. Наступила пауза.
– Ну пожалуйста, – воскликнул я. – Или ударь меня, или улыбнись – или то, или другое. Не стой так с трагическим видом, будто Альбертхолл сгорел в первую ночь после представления «Прометея».
– Черт возьми, Роб, – сказала она, и лицо у нее сморщилось от смеха.
– Перемирие?
– Перемирие, – согласилась Джоанна, все еще улыбаясь. Она даже снова села на край матраса. Я перевел себя в сидячее положение, морщась от боли и высвобождая руку из-под простыни, чтобы взять кофе.
Рука очень напоминала гроздь свежих говяжьих сосисок. Я вытащил вторую. Еще одна гроздь. Кожа на обеих руках страшно натянулась, и они выглядели неестественно красными.
– Проклятье. Который час?
– Около восьми. А в чем дело?
Восемь часов. Мой заезд в два тридцать. Я должен быть в Аскоте самое позднее в час тридцать, дорога на такси займет минут пятьдесят. Пусть будет час с дорожными пробками. Мне остается четыре с половиной часа, чтобы сделать себя способным для скачек. И, судя по тому, как я себя чувствую, работа предстоит тяжелая.
Я начал размышлять, что делать. Турецкие бани с паром и массажем? Ноя потерял слишком много кожи, чтобы эта идея вызывала удовольствие. Гимнастический зал? Возможно, но там слишком резкие движения. Легкий галоп в парке? Хорошее решение в любой день, кроме субботы, когда парк битком набит маленькими девочками, прогуливающимися верхом в сопровождении конюхов. Или еще лучше галоп на скаковой лошади в Эпсоне, но нет ни времени договориться, ни объяснения, зачем мне это нужно.
– В чем дело? – повторила Джоанна. Я объяснил.
– Ты серьезно? Ты решил участвовать сегодня в скачках?
–Да.
– Но ты не сможешь.
– В этом все дело. Сейчас мы должны обсудить, как сделать, чтоб я смог.
– Я не то хотела сказать, – запротестовала она. – Ты выглядишь совсем больным. Тебе надо спокойно отлежаться в постели хотя бы один день.
– Я отлежусь завтра. Сегодня мы с Темплейтом участвуем в Зимнем кубке. – Она стала энергично отговаривать меня, и тогда я объяснил, почему я должен участвовать. Я рассказал о ненависти Кемп-Лоура к жокеям и о том, что случилось вчера, когда она нашла меня в телефонной будке. Я не смотрел на нее, когда рассказывал об эпизоде в сбруйной, по понятным причинам мне было противно описывать свое бессилие даже ей, и, безусловно, я никогда не повторю рассказа кому-нибудь еще.
Когда я замолчал, она с полминуты смотрела на меня без единого слова – тридцать долгих секунд, – потом откашлялась и проговорила:
– Да, понимаю. Тогда нам лучше поскорей взяться за дело, чтобы ты был готов к скачкам. – Я улыбнулся. – С чего начнем?
– Горячая ванна и завтрак. И можно послушать прогноз погоды?
Она включила радио, там передавали какую-то отвратительную утреннюю музыку, и начала убирать в комнате. Сложила одеяло, которым укрывалась ночью, и взбила подушки на софе. Музыка прекратилась, и в восемь тридцать начался обзор утренних газет, потом прогноз погоды и объявление распорядителей скачек в Аскоте о том, что, несмотря на легкий мороз, соревнования состоятся.
Джоанна выключила радио и обернулась ко мне:
– Ты твердо решил ехать в Аскот?
– Твердо,
– Хорошо… Тогда я скажу тебе… Вчера вечером я смотрела передачу «Скачки недели».
– Неужели? – удивился я. – Ты смотришь передачу о скачках?
– Да, смотрю иногда, после того как показали тебя. Если я дома. Короче говоря, вчера вечером я смотрела.
– И?
– Он, – нам не надо было уточнять, кого она имеет в виду, – он почти все время говорил о Зимнем кубке, заготовил биографии лошадей и тренеров и тому подобное. Я ждала, что он упомянет тебя, но он даже имени не назвал. Он только говорил, как великолепен Темплейт, и ни слова о тебе. Но вот что, я подумала, ты должен знать. Он сказал: мол, это такие важные скачки, что он сам будет их комментировать и сам возьмет интервью у жокея-победителя. Если ты сможешь выиграть, он будет вынужден рассказывать, как ты сделал это, уже довольно горькая пилюля, а потом ему еще придется поздравлять тебя на глазах у нескольких миллионов зрителей.
Я благоговейно взглянул на нее.
– Ты гений! – воскликнул я.
– Так же как он интервьюировал тебя после скачек на Святки, – добавила она.
– Думаю, после скачек на Святки он решил мою судьбу. А ты, как вижу, часто смотришь передачи Кемп-Лоура?
Она взглянула на меня, чуть откинувшись назад.
– Да… это не тебя я видела прошлым летом скромно сидевшего в последнем ряду на моем концерте в Бирмингеме?
– Наверно, свет рампы ослепил тебя, – возразил Я;
– Ты постоянно удивляешь меня.
Я отбросил простыню. При дневном свете черные дамские рейтузы выглядели еще более нелепо.
– Мне лучше встать. У тебя найдется что-нибудь дезинфицирующее, бинт и бритва?
– Только несколько полосок пластыря, – сказала она извиняющимся тоном, – и бритва, которой я брею ноги. Тут на соседней улице аптека, она сейчас уже открыта. Я составлю список. – Она начала писать на старом конверте.
Когда она ушла, я встал и отправился в ванную. Легко сказать – отправился в ванную. Я чувствовал себя так, будто какая-то чересчур усердная прачка несколько раз выварила меня в котле. Меня раздражало, что такими простыми средствами Кемп-Лоур внес в мое тело столько беспорядка. Я повернул краны, снял рейтузы и носки и влез в ванну. Голубая кофта прилипла к спине, а повязки, нарезанные из рубашки, – к запястьям. Я лежал в горячей воде, не трогая их, и ждал, когда они отмокнут.
Постепенно пар сделал свое дело, расслабил мышцы, и я смог крутить плечами и двигать головой, не заливаясь слезами, как прорвавшаяся плотина. Каждые несколько минут я добавлял горячей воды, так что к тому времени, когда пришла Джоанна, я был уже по горло в воде, и тепло дошло до костей. Ночью она высушила брюки и трусы и, пока я освобождался от голубой кофты и неохотно вылезал из ванны, выгладила их. Я надел брюки и смотрел, как она раскладывает покупки на кухонном столе. Темный локон падал на лоб, и она сосредоточенно сжала губы. Совсем как девочка.
Я сел за стол, и она промыла мне спину дезинфицирующим раствором, высушила, потом пропитала пластырь касторовым маслом со специальными добавками. Ее движения были точными, быстрыми, легкими.
– К счастью, грязь почти смылась в ванне, – заметила она, подрезая ножницами лишний пластырь. – Какая у тебя прекрасная мускулатура. Ты, наверно, очень сильный… Я не знала.
