Полина Дашкова - Никто не заплачет
Но внезапно что-то изменилось. Володя даже не понял, когда именно это произошло. Толстячок пропал. Ну ладно, ничего странного, очередная командировка. Однако вернулся он другим человеком. Володя достаточно изучил его, чтобы моментально почувствовать: «объект» нервничает, буквально сходит с ума. На полном, благообразном лице был написан панический страх.
Володя напрягся. Он решил, что кто-то из банды все-таки замаячил на горизонте.
Кем мог быть для них тихий, добропорядочный Илья Андреевич? Уж никак не боевиком и не шофером. Казначеем! Конечно, именно на такую роль он подходил более всего. Значит, банда распалась, Головкин стал жить своей обычной жизнью. Его никто не трогал, ни власти, ни бандиты. Возможно, он даже решил воспользоваться какой-то частью денег банды. Ведь осталось же у него что-то, раз он был казначеем.
Но тут к нему явился некто из прежних приятелей и потребовал денег. У Ильи Андреевича возникли проблемы. Он дико испугался, потом стал бегать по Москве, по всяким департаментам.
Глядя, как Головкин в очередной раз скрылся за дверьми приемной Моссовета, Володя с усмешкой подумал: «Неужели он там хранит бандитские деньги?»
Впрочем, сама по себе беготня Ильи Андреевича Володю не интересовала. Ему было наплевать, как казначей станет решать свои проблемы, есть ли у него деньги, готов ли он с ними расстаться. Ему хотелось только одного: разглядеть лицо человека, который явился за деньгами. Но пока ничего не получалось.
Человек этот уже трижды встречался с Головкиным, и каждый раз Володя засекал встречу. Но ему не удавалось разглядеть лицо. Он видел только силуэт, очертания невысокой коренастой фигуры, он заметил легкую, звериную пластику, однажды даже профиль мелькнул. Но разглядеть и запомнить лицо Володя не мог.
Неизвестный встречался с Головкиным всегда в сумерках, выбирал безлюдные места, тихие дворики с неосвещенными скамейками. Именно на этих скамейках, в темноте, они сидели с Ильей Андреевичем и о чем-то очень тихо разговаривали.
Только сегодня бандит вдруг неожиданно громко рассмеялся. Смех звучал жутковато, Володя подумал, у бандита сдали нервы. Он в постоянном напряжении. Даже человек с железными нервами не может долго существовать в состоянии волка среди красных флажков. Это напрягает, изматывает.
Да, несомненно, вечерний собеседник Ильи Андреевича находился в бегах. Он умел растворяться в темноте, появляться ниоткуда, проходить сквозь стены. «Сквозняк!» – слово возникло в голове как бы само собой. Володя убеждал себя, что это домыслы, плоды воспаленного воображения. Сначала надо увидеть лицо.
Володя боялся, что каждая встреча бандита с казначеем может оказаться последней. Казначей отдаст деньги, бандит исчезнет. Оставалось только не спускать глаз с Головкина. Володя взял на работе свой законный отпуск, он позволял себе не больше четырех часов сна в сутки, он почти ничего не ел. С шести утра до часа ночи он был тенью Ильи Андреевича.
Он не решался подойти ближе потому, что знал, как обостряется чутье от постоянной необходимости быть незамеченным, неузнанным. Бандит обнаружит Володино внимание, угадает смертельного врага, начнет действовать разумно и осторожно. Он не глупее Володи, а потому неизвестно, кто победит в этом единоборстве.
Открытого единоборства допустить нельзя. Надо незаметно выследить и исполнить приговор. Нельзя рисковать. Если бандит заподозрит слежку, он убьет Володю и опять зло останется безнаказанным – самое главное, самое страшное зло.
Фотография главаря банды еще полтора года назад появилась на стендах перед районными отделениями милиции:
«Разыскивается опасный преступник. Рост ок. 175 см, телосложение нормальное… Особых примет нет».
Ищи ветра в поле!
Стекло на стенде было разбито, и Володя потихоньку отодрал листовку с фотографией, носил постоянно с собой. Бумажка совсем истлела в его кармане.
Конечно, на фотографиях люди не всегда бывают похожи на себя. Взгляд перед объективом делается застывшим, напряженным, пропорции лица меняются в зависимости от ракурса и освещения. К тому же снимок, перепечатанный типографским способом, становится совсем нечетким и теряет достоверность.
Для того чтобы лицо осталось узнаваемым на фотографии, в нем должно быть нечто очень индивидуальное, особенное. Нет, не дефект, не уродство, что-то совсем иное. Володя не мог сформулировать, что именно, но, разглядывая снимок Сквозняка, понимал: в лице бандита ничего особенного, запоминающегося, нет.
Обыкновенная физиономия, вполне приятная, высокий лоб, прямой нос, жесткая, мужественная линия рта. Таких много в толпе. Столкнешься на улице – ни за что не узнаешь. Володя читал еще давно, в интервью какого-то полковника милиции, что фотографии преступников, расклеенные на стендах, крайне редко помогают в их задержании. Это больше действует на самого преступника, создает дополнительное психологическое напряжение.
Однако Володя смотрел на фотографию так часто, так долго, что казалось, теперь мог бы узнать Сквозняка даже в темноте, на ощупь, с завязанными глазами. Но надо было подойти ближе, а это слишком рискованно.
Глава 12
Монгол научил покрывать подушечки пальцев специальным клеем. Никаких отпечатков. Потом этот клей отлично оттирался спиртом. Главное – не забывать постоянно смазывать руки кремом, иначе от клея и спирта кожа становится слишком сухой, пальцы теряют гибкость и чувствительность. Руки – главное оружие. Многие приемы в перчатках не получаются. Именно руками Сквозняк сделал своего первого жмура. Голыми руками.
Шел 1981 год. Сквозняку исполнилось восемнадцать, и Монгол решил по-своему отпраздновать его совершеннолетие.
В форточки Коля давно уже не пролезал. При ограблениях он либо стоял на «атасе», либо помогал выносить вещи. Монгол, как правило, брал на дело не больше двух человек. На этот раз они пошли вдвоем. Квартира принадлежала банщику из Краснопресненских бань. Монгол был знаком с ним много лет. Приземистый толстый московский грузин Ираклий, по прозвищу Ира, кроме банного дела, занимался еще скупкой краденого, особенно любил ювелирный антиквариат. Накануне он серьезно надул Монгола, купил у него изумрудный комплект, серьги, кольцо и кулон, в три раза дешевле, чем стоили вещи. Он долго и горячо убеждал Монгола, будто вещи поддельные, не начала прошлого века, а современной работы. К тому же золото низкопробное, с большим процентом серебра. И изумруд на одной сережке с трещинкой.
Монгол не возражал. Глядел внимательно своими щелочками, молчал, потом взял деньги, в три раза меньше, чем должен был взять. Сквозняк, сидевший рядом, сразу понял: банщик уже не жилец. Врет он Монголу, врет и не краснеет. Только слишком уж возбужденно говорит. Наверное, думает, будто самый умный.
Когда они распрощались с красноречивым банщиком и вышли на улицу. Монгол сказал:
– Послезавтра он отправляет жену с детьми к родителям в Кутаиси. У него будет жить любовница. Цацки он не перепродаст, скорее всего, оставит себе. Может, конечно, любовнице подарить сгоряча, но она все равно с ними никуда не уйдет. Не успеет.
Сквозняк немного удивился, когда узнал, что ночью к грузину они пойдут вдвоем. Только вдвоем. Монгол и он. Однако спрашивать ничего не стал. Монгол не любил лишних вопросов.
В полночь они позвонили в дверь. Просто позвонили. И банщик впустил их. На нем была грязноватая белая майка и широкие сатиновые трусы в цветочек. Из комнаты орала веселая эстрадная музыка.
– Не додал, не ждал, проходите, гости дорогие, – широким жестом он указал на кухню.
– Ираклий, кто там пришел? – закричал женский голос из глубины комнаты.
– Пойди, Сквознячок, поздоровайся с дамой, – шепнул Монгол.
Хозяин не услышал и очень удивился, когда сдан из дорогих гостей, вместо того чтобы пройти в кухню, направился в комнату, где красивая Зиночка, товаровед магазина «Грузия», лежала на тахте. Она была совсем не в том виде, в котором женщина может предстать перед незнакомым мужчиной. И Ираклий возмутился, даже голос повысил:
– Эй, Сквознячок, туда нельзя! Что за дела, Монгол?
Однако ответа не услышал. Быстрым, едва заметным движением Монгол завел его правую руку за спину, так что суставы затрещали, а банщик на несколько секунд потерял сознание от дикой боли.
– Где цацки? – ласково спросил Монгол и одним ударом колена отбил банщику почку.
– Все отдам, – прохрипел Ираклий, – не убивай, все отдам. Сосунку своему крикни, чтобы женщину не трогал.
– Пошли, – Монгол поволок скорчившегося, хрипящего банщика в комнату, отдавать будешь.
Коле было интересно увидеть женщину, которую ему предстоит замочить через несколько минут. Монгол заранее предупредил об этом.
– Она знает мало, и долго разговаривать с ней не надо, – сказал он Сквозняку, когда они ехали в лифте.
