Евгений Сухов - Лошадиная доза
— Что, нету документика? — ласково спросил он. — И не было небось?
— Пошто не было-то? — почти натурально обиделся Комаров. — Имеется документ: пашпорт, что гнедая моя чистых владимирских кровей. Только я его дома позабыл, видно.
— Позабыл? — тем же тоном произнес крестьянин. — На рояле, поди, оставил?
— На каком еще таком рояле, — будто бы не понимая, что крестьянин ведет с ним игру, буркнул Комаров, — в комоде, верно, лежит.
— А можно глянуть? — поинтересовался крестьянин.
— Дык, пошто же нельзя, можно и глянуть, — ответил Комаров и усмехнулся про себя. — Садись, — сделал он приглашающий жест рукой, — поехали. Покажу я тебе… документики…
Крестьянин ни зловещего тона, ни какого-либо подвоха даже не почувствовал. Подумал только, сожалея, что, ежели документы на коня имеются, то цену шибко сбить не удастся. А вот купчую на коня и пролетку все равно надлежит стребовать.
Далее все шло по давно продуманному и опробованному сценарию. Правда, слова «сценарий» Василий Комаров не знал, а может, и не слышал ни разу. Поэтому события дальнейшие происходили так, как и было нужно Комарову.
Приехав домой, он, как обычно, выпроводил жену с детьми во двор, начал усиленно рыться в бумагах и выложил их целый ворох перед крестьянином, сказав, что «пашпорт где-то здеся», а покуда тот ищет нужное, он-де сообразит «кое-какую закусь».
Пашпорт на лошадь, и правда, нашелся.
— Может, теперь о цене поговорим? — предложил крестьянин, малость опечаленный наличием пашпорта. А ведь так хотелось лошадку купить вполовину цены. Видно, не судьба!
— А что, и поговорим, — охотно согласился Комаров и демонстративно выставил на стол бутылку водки. — Мыслю, время пришло вспрыснуть нашу сделку? — предложил он и, углядев искорку замешательства в глазах крестьянина, добавил: — Да ты не боись, цену ломить не буду, поскольку мне деньги срочно нужны. Уезжаю я, брат, из Москвы. Навсегда! Вот и распродаю свое добро задешево, чтоб побыстрее…
— И куда думаешь?
— К сестре хочу, она у меня под Харьковом живет.
Успокоенный крестьянин охотно принял стакан из рук Комарова. Опрокинул одним махом в изголодавшийся желудок, аппетитно похрустел малосольным огурчиком. Внутри стало тепло и покойно. Представилось: вот он въезжает в свою деревню на пролетке. Ну чисто барин какой! Да что говорить: лошадушки такой славной и ухоженной на деревне и близко ни у кого нет. А у него — будет! Да и пролетка крепенькая. Ох, и прокатит же он на ней Марфутку! В первый же день, как возвернется, на пруды ее повезет. И там где-нибудь на бережку в кустиках он ее, хорошую, и приласкает. А и то, куды ей от него деться? Ведь такого путевого жениха ни в их, ни в соседних деревнях нетути… Надобно подарочек ей какой-нибудь привезти, чтобы посговорчивее была. Да и родителев подарками не забыть одарить. Все же в столице побывал, а не в уездном каком-то городишке…
В раздумьях крестьянин не заметил, как опрокинул и второй стакашек. Мужик оказался хлебосольным, не жадным, улыбался все время и на то, чтобы купчую писать, согласие дал охотно и незамедлительно.
— Щас, только бумагу принесу, — сказал хозяин и встал из-за стола.
А потом…
Впрочем, никакого потом уже не было…
Когда зашел разговор про купчую, Комаров встал из-за стола, якобы принести чистую бумагу, немного порылся для виду в старинном комоде, что стоял аккурат за спиной гостя, пододвинул ногой ближе к стулу рогожку, что лежала посередине комнаты, достал молоток и, держа его за спиной, подошел к крестьянину. Тот повернул голову, но посмотреть на Комарова не успел: сильнейший удар обрушился на него чуть выше темечка. Череп хрустнул, крестьянин стал падать на бок, и Комаров едва успел его поддержать. Из раздробленной головы потекла кровь, перемешавшись с мозгами, — настолько силен был удар. Кровь, ладно, она стечет на рогожку, потом Мария ее застирает, почистит, но как остановить вытекающие мозги?
Комаров быстро огляделся, не увидел ничего подходящего, метнулся в детскую, схватил первую попавшуюся под руки пеленку, сложил ее пополам и подвязал ею размозженную голову крестьянина наподобие косынки, сделав крепкий двойной узел под подбородком. Потом накинул на шею петлю и стянул ее, привычными движениями раздел труп, вышарил пришитый к исподней рубахе потайной карман, вырвал его с корнем и стал пересчитывать деньги. Денег было много, причем они были новенькие, не успевшие еще потерять в цене. Их с лихвой хватило бы убиенному крестьянину и на приобретение коня вместе с пролеткой, заломи Комаров даже запредельную цену, и на покупку подарков.
Убивец повеселел, часть денег положил в комод, в верхний ящик, часть сунул в карман, после чего подошел к столу, долил в стакан водку и залпом выпил. Затем стал связывать обмякшее тело. Быстро управившись с вязкой, сходил в кладовку, принес пустой мешок, засунул в него тело, завязал мешок и оттащил его обратно в кладовку. Поставив мешок в угол, сказал без всякого выражения:
— Вот так вот, брат ты мой. Небось облапошить меня хотел? На грош пятаков загрести? Ан нет, не на таковского напал, братец. Не родился еще тот человек, что мог бы меня облапошить. А тебе наука будет: не рой другому яму, ибо сам в нее опосля и попадешь…
Вернулся в комнату, посмотрел на окровавленную рогожку и крикнул в раскрытую форточку:
— Мария!
Через минуту-другую, оставив детей в их комнате, Мария уже замывала кровавые пятна на полу. Где не отмывалось — просто скребла ножом. Рогожу бросила в таз, и вода в нем тотчас порозовела. Через четверть часа все снова будет в доме чисто, будто и не было ничего.
— Деньги я в комод положил, — степенно сказал Василий. — На хозяйство и детей тебе покуда, чай, хватит. А я, пожалуй, пойду прошвырнусь. Скоро меня не жди…
Где он мотается едва ли не до ночи, Марию не беспокоило. Верно, сидит в каком-нибудь трактире да водку глушит. Что до баб, так он не особо был охоч до них. Не то что до водки. А когда, бывало, приспичит, то бывал игрив, шутил, называл ее «моя римско-католическая пани», щипал за ляжки и грудь, а потом тащил ее на кровать и почти насильничал. Ладно хоть, что все скоро кончалось, за пару-тройку минут. После чего он отворачивался к стене и засыпал. А она шла к детям…
Когда Василий вернулся, они попили чаю, а потом долго молились, стоя на коленях перед иконами. Мария бездумно повторяла слова молитв за мужем, не вдумываясь и не понимая их смысла. После каждого убийства, а Мария никогда не говорила этого слова и даже не произносила его в мыслях, принесение молитв Николаю-угоднику и Пресвятой Деве Марии с Младенцем было для них как некий ритуал. Словно Господь Бог мог очистить их души, простить содеянное ими и дать Свое благословение на последующие подобные действия.
Отмолившись, с полегчавшей душой принялись за дело. Вынесли мешок с трупом, погрузили в пролетку и, отвезя к Москве-реке, столкнули его с откоса в воду. Вернувшись, сразу пошли спать…
Глава 10. Детская пеленка с разводами
— Вернулись? — встретил Осипова и Стрельцова старший инспектор Бахматов. — Ну и что вы выходили?
— Ничего, Леонид Лаврентьевич, — устало признался Николай. — Всю Шаболовку вдоль и поперек прошли. Правда, есть один подозрительный дом. Но хозяин был в отлучке, так что…
— Ясно, — не дал договорить Коле Бахматов. — Тогда собирайтесь. У нас еще один труп в мешке…
Картина, что предстала перед бригадой Бахматова, почти полностью напоминала предыдущую, когда был найден восемнадцатый по счету труп в мешке. И место было похожее: Москва-река, крутой склон с Нескучной набережной, с которой мешок с телом просто столкнули в воду.
— А наш преступник разнообразием не отличается, — заметил Осипов, помогая Георгию вытащить мешок на сухое место. — Действует, как машина какая: убивает человека, связывает, заталкивает в мешок и выбрасывает потом его, как какой-нибудь хлам.
— Это от безнаказанности, — буркнул Леонид Лаврентьевич, хмуро наблюдая, как Осипов и Стрельцов, развязав мешок, высвобождают от него тело. — Ничего, — зло добавил он, — недолго ему осталось жизни людские безнаказанно отнимать…
Труп был связан, как и предыдущие: ноги и голова стянуты веревками к животу, руки заведены за спину и тоже связаны, на шее явственно различимы следы веревки. Никакого сомнения в том, что это дело рук убийцы-лошадника, не имелось.
— Ну что, грузим тело и в морг? — нетерпеливо проговорил Осипов.
— Погоди-ка, Коля, — задумчиво протянул Леонид Лаврентьевич и подошел к телу. Какое-то время он смотрел на него, будто видел такое впервые, а потом произнес: — Что-то тут не так…
— Да что не так-то? — недоуменно посмотрел на него Николай. — Вот мешок из-под фуража. Вот веревки, которыми стянут труп, чтоб его можно было уместить в мешок. Веревки завязаны извозчичьими узлами, что заметил еще в прошлый раз наш эксперт-опознаватель Саушкин. Вот следы от удушения на шее. Вот разбитая голова. Почерк-то один и тот же, вне всякого сомнения…
