Анна и Сергей Литвиновы - Ныряльщица за жемчугом
«Да, — мелькнуло у Полуянова, — фантазия у девушки небогатая».
— Я ей, конечно, скандал закатил, а она в слезы. Искренне ничего не понимала, кричала: «Что такого я сделала? Подумаешь, какие-то рыбки! Я тебе новых куплю!» Ну, это и стало последней каплей. Я ей велел собрать чемодан и убираться.
— Когда это случилось?
— Пару месяцев назад.
«То есть до начала всех неприятностей с Изабель».
Полуянову вдруг стало жаль нескладного, несчастного толстяка. Утешить бы его сейчас, не допрашивать. Однако он решительно произнес:
— Вы знакомы с Изабель Истоминой?
— С проклятой черномазой? — усмехнулся Золотой. И в ответ на Димин недоуменный взгляд пояснил: — Это Ирка ее так называла. Они когда-то подругами по команде были. Синхронным плаванием занимались, подавали большие надежды. Но однажды Изабель чего-то там напортачила, и их обеих из сборной выгнали. Истомина — та вроде даже и не расстроилась, она все равно из спорта уходить собиралась. А Ирина мечтала выйти в чемпионки. Но, повторюсь, из-за проклятой черномазой путь к высшим достижениям ей оказался закрыт. — Фотограф снова потянулся к своей чудо-фляге.
— Минуточку, Георгий Васильевич, — перехватил емкость Полуянов. — Еще два вопроса, а потом пей хоть до дна.
— Слушай, кто ты все-таки такой? — раздраженно произнес толстяк. — На мента не похож. Журналюга?
— Нет, — открестился Дима от любимой профессии. — Меня Истомина наняла.
И коротко, емко — по-журналистски! — рассказал фотографу о злоключениях Изабель.
Толстяк слушал, разинув рот. Когда Дима умолк, потряс головой:
— Бред какой-то! Натурально, психический бред. Вы думаете, это Ирка забавляется? Хотя… почерк ее, чего спорить. Мстит за давние обиды? Но они обе со спортом лет десять назад покончили, не меньше! Почему вдруг сейчас?
— Не знаю, — вздохнул Полуянов.
— Впрочем… — Фотограф теперь разговаривал будто бы сам с собой. — У сумасшедших голова как-то по-особому устроена… Мы ведь с Ириной не только из-за творческих разногласий расстались. Я ее в последнее время просто бояться начал. Могла взорваться из-за любой мелочи, чашки, например, разбитой. Кричала, на пол падала. Полагаю, в ней давно уже сидела болезнь. Мне бы ей врача хорошего найти — а я ее просто выгнал…
— Как далеко Стеклова может зайти в своих забавах? — хмуро спросил Полуянов.
— Однажды во время скарфинга она меня едва не задушила. Очень даже по-настоящему. «Скорую» пришлось вызывать. Все, Дима. Два вопроса ты задал. Возвращай флягу.
— Золотой, а ты любил ее? — Полуянов не сводил с толстяка глаз.
Тот сглотнул, опустил голову.
— Соврать тебе, что ли? Ладно, не буду. Все ж таки выпивали вместе. Да, любил. И боялся. А сейчас — не люблю. И еще больше боюсь.
Глава восьмая
Мужчины — существа поразительные. Даже лучшие из лучших — такие, как Димочка Полуянов.
Вчера заявился домой в два часа ночи и пьяненький. Ну ладно, это объяснил: выпить для дела пришлось, с фотографом Золотым.
Но дальше — хлеще!
С утра ластится, будто кот:
— Надюшка, солнце мое! Машина-то моя в Бибиреве осталась. Куда мне было в таком виде за руль? Может, перегонишь, а? Ты ведь все равно в отпуске.
— Дима, — сдвинула брови Митрофанова, — я вообще-то отпуск брала для того, чтобы вещи упаковать!
— А я тебе со сборами помогу! Вот клянусь, сегодня и завтра весь вечер помогать буду!
Надя опять поверила. Машину пригнала — полдня на это убила.
А Полуянов вечером является и радостно заявляет:
— Меня в командировку посылают! Прямо завтра.
— Ты с ума сошел?
— Надюш, да я пытался им объяснить, что не могу, квартирный вопрос в разгаре… Но командировка-то в Париж!
— Вот гад! — ахнула Надя. — Я — в свой собственный законный отпуск! — целыми днями дышу пылью, пакую коробки! Твою машину перегоняю. А ты, значит, в Париж!
— Ну, я всего на два дня! И поездка по бизнес-классу, жаль отказываться! Зато готов исполнить любой твой каприз. Кольцо от Тиффани? Босоножки от Джимми Чу? Или… или хочешь какой-нибудь торшер французский? Дизайнерский, для новой квартиры!
У Нади на языке так и вертелось посоветовать Диме засунуть торшер в одно известное место, однако, прежде чем развязывать ссору, сосчитала до пяти — и ругаться не стала. Все равно от Полуянова по большому счету во время сборов толку мало. Начинает книжки складывать в коробку — обязательно возьмет один из томиков, откроет и зачитается. Оборачивал посуду газетами — ее любимую чашку разбил. Да еще вздыхает горестно, словно он на каторге.
Может, и лучше ей будет, если любимый Димочка пару дней не станет путаться под ногами.
Но — чтоб не расслаблялся — взглянула хмуро и произнесла:
— Торшером не обойдешься. Я тебе целый список напишу. Помнишь, мы очень стильную хлебницу видели в «Галери Лафайетт» и еще такой высокий стульчик смешной?
— Надь, но я ведь в составе делегации бизнесменов! — взмолился журналист. — А полечу с торшером и стульчиком, как мешочник!
— Ничего, — отрезала Митрофанова. — Сейчас все прогрессивное человечество мебель за границей заказывает. Со стулом, правда, сначала проверить надо. Я его хотела на кухню, в уголок к окну втиснуть. Но не знаю, влезет он туда или нет. Сегодня поздно звонить, а завтра попрошу Изабель измерить.
— Я утром улетаю, — торопливо сообщил Дима, — в шесть утра надо из дома выйти!
— Ничего, — усмехнулась Надежда. — Я тебе эсэмэску пришлю. Прямо в Париж.
Дима предпринял последнюю попытку увильнуть:
— Надя! Неужели ты не знаешь, что в «Галери Лафайетт» коллекции каждый месяц меняют! Мы в Париж полгода назад ездили. Нет там давно ни хлебницы, ни этого стула!
Однако Надя была неумолима:
— Ничего. Фотографию покажешь и спросишь, где есть. Если надо, поедешь за город, в сток-центр.
Она давно усвоила: с Димой (да и с любым мужчиной, наверно) большую часть времени нужно быть пушистой и мягкой. Но изредка сильный пол просто необходимо построить. А то скажешь сейчас, покорной овцой: «Конечно, милый, лети в свой Париж!» — он и пустится в городе всех влюбленных во все тяжкие. В то время как она бесконечные коробки пакует. Пусть лучше, чем из бара в бар перемещаться, хозяйственные поручения выполняет.
Но хоть и злилась она на Димину командировку, и немного завидовала, встала в пять утра. Приготовила яичницу, сварила кофе. И подала завтрак — в кружевной наколке, белых чулочках и прозрачном передничке на голое тело. Дима, естественно, равнодушным не остался. А Надя и сама удовольствие получила, и на душе спокойно, что твой мужчина сбросил напряжение — перед одинокой поездкой в Париж.
Расстались они нежно. Надя расслабилась настолько, что после его ухода сразу упала в постель и проспала аж до десяти.
А едва проснулась, тут же набрала номер Изабель. Вежливо, но сухо изложила свою просьбу.
— Место под стульчик промерить? Да никаких проблем! — прочирикала красавица. — Только я уже из квартиры вышла!
Эх, надо было раньше позвонить!
— А когда вернешься?
— Понятия не имею! — легкомысленно отозвалась Изабель. — Меня, представляешь, Иришка пригласила. Мириться!
— Иришка?
— Ну, Стеклова, я рассказывала про нее. С которой мы сто лет назад — после Японии! — рассорились.
Надя про себя ахнула и на всякий случай уточнила:
— Это та самая, кто фотографии мертвецов шлет? И рыбок убивает?
— Да не шлет она мне ничего! — возразила Истомина. — Я решила, что вокруг да около ходить, и задала ей вопрос напрямую. Так она обиделась ужасно. За кого, говорит, ты меня принимаешь? И вообще, сказала, что ее в Москве целый месяц не было, она только вчера вернулась.
Ох, с Димкой бы посоветоваться. Но тот (Надя взглянула на часы) еще в воздухе, любуется с высоты птичьего полета видами парижских предместий.
— Изабель, подожди. Стеклова, она сама тебе позвонила?
— Ну да!
— Когда?
— Да час назад.
— И о чем вы говорили? Можешь пересказать дословно?
— Она сказала, что фотографии просматривала. Старые, где мы с ней на соревнованиях, на сборах. Ну, и поняла, насколько соскучилась. Мы и договорились прямо сейчас встретиться, поболтать и старые обиды — вон.
— Как-то очень вовремя она позвонила, — пробормотала Надежда.
— Ну что ты, Надь, у меня тоже так бывает, — серьезно отозвалась Изабель. — Старые фотки перебираешь, и вдруг так захочется с кем-то из давних знакомых повидаться! Вот прямо немедленно!
М-да. Градус простодушия у Изабель просто зашкаливает.
«Но почему я должна о ней беспокоиться?» — раздраженно подумала Митрофанова.
Снова взглянула на часы: Димкин самолет должен бы уже приземлиться. Сейчас любимый позвонит, а у нее телефон занят.
