Ю Несбё - Полет летучей мыши
От этой прогулки они так вспотели, что решили искупаться. Полотенца, плавки и купальники остались в рюкзаках, и купаться пришлось в нижнем белье. Кристине нужна была чистая одежда, и Харри дал ей одни из своих надежных мужских трусов. И они, весело смеясь, плескались в Средиземном море, среди дорогих трусиков танга и золотых загорелых тел.
Харри вспомнил, как потом лежал на песке, а рядом стояла Кристина с повязанной на талии футболкой и снимала мокрые трусы. Ему нравилась ее кожа, блестевшая на солнце каплями воды, футболка на ее длинных загорелых бедрах, мягкие изгибы ее тела, то, как поглядывали на нее французы и как посмотрела на него она, поймала его взгляд, улыбнулась и, глядя на него, медленно надела джинсы. Собираясь застегнуть молнию на джинсах, сунула руку за майку, но там ее и оставила, запрокинула голову, закрыла глаза… Потом дразнящим красным кончиком языка облизнула губы – и, рассмеявшись, упала на Харри.
Потом они обедали в непомерно дорогом ресторане с видом на море, а на закате обнимались на пляже, и Кристина плакала оттого, что все было так красиво. Они решили снять номер в отеле «Карлтон», по возможности погостить в нем те два дня, которые хотели провести в Париже, и сбежать, не заплатив.
Когда Харри думал о Кристине, он всегда сначала вспоминал об этом. Все происходило так бурно, и потом стало понятно, что причина – в предчувствии расставания. Но Харри не помнил, думал ли он об этом тогда.
Той осенью его призвали в армию, а в декабре Кристина встретила музыканта и уехала с ним в Лондон.
Харри, Лебье и Уодкинс сидели в открытом кафе на углу Кемпбелл-Парейд и Лэмрок-авеню. Было поздно, и их столик уже окутала вечерняя тень, но темные очки еще не вызывали ни у кого подозрения. Гораздо хуже смотрелись в такую жару их пиджаки, но надень они рубашки с коротким рукавом, все бы видели их портупеи. Говорить было не о чем. Они просто ждали.
Красивое желтое здание театра Сент-Джордж, где должен был выступать Отто Рехтнагель, находилось по дороге от Кемпбелл-Парейд к пляжу.
– Раньше стрелял из браунинга «хай-па-уэр»? – спросил Уодкинс.
Харри покачал головой. Ему показали, как заряжать, досылать патроны и прицеливаться. Но Харри не думал, что все настолько опасно. Вряд ли Отто начнет косить их из автомата.
Лебье посмотрел на часы.
– Пора, – сказал он. Его бритая голова уже покрылась потом.
Уодкинс откашлялся:
– Хорошо. Последняя репетиция. Когда все выйдут на прощальный поклон, Харри и я заходим в боковую дверь. Она будет открыта – с охраной я договорился. На двери гримерки Рехтнагеля прибили большую табличку с именем. Подождем, пока он подойдет, – и берем его. Сразу в наручники. Оружия без необходимости не применять. У заднего входа ждет машина. Когда Рехтнагель уйдет со сцены, Лебье, дашь сигнал по рации. И если он что-то учует и пойдет через зал – тоже. А теперь – по местам. Только бы у них были кондиционеры!
В маленьком уютном зале театра Сент-Джордж был аншлаг. Раздались аплодисменты, и поднялся занавес. Точнее, не поднялся, а упал. Поначалу клоуны стояли и удивленно смотрели на потолок, откуда свалился занавес, потом затеяли шумную дискуссию и наконец беспорядочно засуетились, стараясь убрать его со сцены, то и дело толкаясь и извиняясь перед публикой. Публика отвечала смехом и ободряющими криками. Казалось, в зале у актеров много друзей и знакомых.
Сцену расчистили и соорудили на ней эшафот. Под барабанные звуки похоронного марша появился Отто. Увидев гильотину, Харри сразу понял: номер будет тот же, что он уже видел в «Энергетике». Похоже, сегодня на экзекуцию отправлялась королева, потому что Отто был в бальном платье, ужасно длинном белом парике и с напудренным лицом. На палаче тоже был другой костюм: черный, облегающий, с большими ушами и перепонками под мышками, что делало его похожим на дьявола.
Или нетопыря, подумал Харри.
Поднялся нож гильотины, под него положили тыкву, и нож со стуком рухнул вниз. Палач торжественно показал ликующим зрителям половинки разрубленного овоща. После душераздирающих сцен со слезами и мольбами о пощаде королеву, к радости публики, уложили на плаху. Было видно, как дергаются ее ноги. Нож снова подняли, послышалась барабанная дробь, все быстрее и быстрее, огни на сцене стали гаснуть.
Уодкинс шепнул Харри на ухо:
– Он что, и на сцене убивает блондинок?
Барабанная дробь все ускорялась. Харри посмотрел вокруг: публика сидела как на иголках. Некоторые, открыв рты, подались вперед, другие отпрянули с остекленевшими глазами. Так, с радостью и ужасом, эту сцену наблюдали поколения людей.
Уодкинс снова шепнул:
– Насилие похоже на кока-колу и Библию. Как сказал классик.
Барабанная дробь продолжалась, и Харри подумал, что сцена затягивается. Ведь в первый раз, когда он смотрел этот номер, нож опустили почти сразу.
Вдруг, без предупреждения, просвистело лезвие.
Харри замер. Раздался хруст, нож перерубил шею. Барабанная дробь прекратилась, голова со стуком упала на пол.
Секунду стояла полная тишина, потом женщина, сидящая перед Уодкинсом и Харри, закричала. Паника прокатилась по залу. Харри вглядывался в темноту, но не увидел ничего, кроме палача, который пятился назад.
– О Господи! – процедил Уодкинс.
Со сцены послышалось, будто кто-то хлопает в ладоши. И Харри увидел: из перерезанной шеи торчал белый обрубок позвоночника, будто белая змея, покачивающая головой. Оттуда на сцену бил фонтан крови.
– Он догадывался о наших планах! – прошептал Уодкинс. – Он знал, что мы придем! И оделся, как одна из растерзанных им жертв! – Он повернулся к Харри: – Черт, Хоули! Черт, черт!
Харри вдруг ощутил тошноту – то ли из-за этой крови, то ли из-за словечка «растерзанных», то ли оттого, что у Уодкинса дурно пахло изо рта.
В следующее мгновение палач, видимо в шоковом состоянии, прыгнул, чтобы подхватить голову, но поскользнулся в луже крови и грохнулся на пол, а двое других клоунов выбежали на сцену с криками «Включите свет!» и «Занавес!».
Еще двое прибежали с занавесом, и все четверо поочередно забирались друг другу на плечи, пытаясь закрепить занавес на потолке. Из-за сцены кто-то крикнул, освещение мигнуло, послышался громкий щелчок, и в зале стало абсолютно темно.
– Пойдем-ка, Хоули! Не нравится мне это. – Уодкинс встал и потянул Харри за рукав.
– Тише! – Харри усадил его снова.
– Что такое?
Снова зажгли свет. Там, где несколько секунд назад в хаосе смешались кровь, клоуны, занавесы, гильотины и отрубленные головы, не было никого – кроме палача и Отто Рехтнагеля с головой королевы под мышкой. Ответом на их поклон стал восторженный рев зала.
– I’ll be damned[56], —прошипел Уодкинс.
В перерыве Уодкинс позволил себе кружку пива.
– Этот первый номер душу из меня вынул, – признался он. – Черт, я еще дрожу. Может, взять его сейчас? Я с ума сойду, пока дождусь конца.
Харри пожал плечами:
– Почему? Бежать он не собирается, ничего не подозревает. Действуем по плану.
Уодкинс тайком проверил, на месте ли рация. Лебье, безопасности ради, остался в зале. Полицейская машина стояла у заднего выхода.
Признавая нововведения весьма эффектными, Харри все же не понимал, зачем Отто заменил Людовика XVI на неизвестную блондинку. Конечно, он рассчитывал, что Харри, получив бесплатный билет, обязательно придет. Игра с полицией? Харри читал, что серийные убийцы смелеют, если долго остаются непойманными. Или просьба остановить его?
Но возможен и третий вариант: просто цирковой номер с некоторыми изменениями.
Звонок.
– Here we до again[57], – сказал Уодкинс. – Надеюсь, больше сегодня никого не убьют.
Отто появился снова в небольшой сценке во втором акте, одетый охотником и с пистолетом в руке. Навстречу катились деревья, он что-то высматривал между ними, насвистывая как птица. Потом прицелился. Громкий хлопок, от пистолета поднялось облачко дыма, с одного дерева на сцену шлепнулось что-то черное. Охотник подбежал и с удивлением поднял черную кошку! Тяжело вздохнув, Отто под аплодисменты покинул сцену.
– Я не понял, – шепотом пожаловался Уодкинс.
Если бы нервы у Харри не были так взвинчены, возможно, он и оценил бы номер. Но он глядел больше на часы, чем на сцену. К тому же в основе большинства номеров была местная политическая сатира, которую не понимал Харри, но очень ценили зрители. Музыка заиграла громче, мигнули огни, и все артисты вышли на сцену.
Харри и Уодкинс с извинениями протиснулись вперед и направились к двери сбоку от сцены, открытой, как и было условлено. Они оказались в коридоре, полукругом огибающем сцену. Найдя дверь с табличкой «Отто Рехтнагель, клоун», стали ждать. От музыки и аплодисментов содрогались стены, но Уодкинс расслышал слабый писк рации и выудил ее из кармана.
