Лилия Беляева - Убийца-юморист
Далее следовало действовать самым решительным способом, резать по живому, так сказать.
— Я вам сейчас покажу одну фотографию, — перебила я даму, только-только взявшую разговорный разбег, — а вы скажите мне, знаком ли вам этот человек…
И я вынула из сумки снимок рокового брюнета, «в миру Люсьена Дюпре»… И полковничья вдова взвилась как фейерверке, вся превратившись в бурную радость:
— Да как же нет! Да это же наш Толик! Моего двоюродного брата сынок! Он одно время совсем нас, нашу линию, не признавал! К нам ни ногой! В большие же люди вышел! Со сцены в зале Чайковского поет! Но осознал, что не годится перед родней хвастать… Мало ли, что отец у тебя в университете профессор, а и мы не лыком шиты, не всякий солдатик в полковники выбивается… Гляжу — стоит! Как самый простой! Вон там, за калиткой! В джинсах и кремовой рубахе — красавец! «Я, — говорит, — тетя, к тебе… надо, тетя, родниться…» А я что? А я ничего. Я ему борща тарелку, котлету с макаронами…
Только редкозубый заборишко отделял усадьбу Пестряковых от усадьбы полковничьей вдовы, только этот заборишко…
— Небось, все девчонки, что вокруг, сразу повлюблялись в такого кабальеро? — плеснула я маслица в огонь.
— А как же! — сейчас ж и загордилась она и руки в боки и прошлась павой туда-сюда. — И красавец, и любезный, и голосом как запоет… А у тебя откуда его фотография? — вдруг посуровела и насторожилась.
Я смутилась как бы ужасно-преужасно и еле слышно молвила…
— Очень он мне нравится…
— Не целься! — потребовала. — Если не хочешь себе нажить беды. Хоть он мне и родня, но я по-честному говорю — с ним связываться не надо, а лучше бежать прочь от беды.
— Но как же… если люблю…
— Дурочка! Послушай меня, брось эту мысль, брось немедленно. Он же только со стороны хорош. А в жизни — одно идиотство. Если уж совсем начистоту, его первая жена от любви-измены в петлю полезла. Не успели вынуть. Третья, тоже молоденькая совсем, вены себе в ванне резала. Эту спасли. А взять пестряковскую Любочку… Ведь она тоже как увидала его, так и влипла, как банный лист в стекло…
Не знаю, почему я не бросилась и не расцеловала громкоголосую даму в пшеничного замеса щеки! Но так хотелось!
— И что с Любочкой? — пролепетала еле слышно, раскрывая перед наставницей широкие просторы для назиданий.
— А то! — торжествовала она филигранную правоту своих взглядов и убеждений. — Он с ней погулял с недельки две, походил по здешним полям-лесам и испарился!
— Но, может, в Москве они видятся?
— Ну и что? Люба ведь невеста на выданье. Она хотела замуж. Я это всем сердцем чувствовала. А ему она — забава. Он и не таких обламывал. Вот и тебе мой совет: беги от него и не оглядывайся.
Золото истинное вот такие дамы для всякого рода «дознавателей!. Надо лишь являть перед ними образ мало чего смыслящей персоны. Чтоб они могли всласть поучить вас уму-разуму.
— А правда, — я подняла на полковничью вдову невинные, глуповатые очи, — а правда, что Любочка вдруг на этой даче от любви отравилась? Стала пить из какой-то бутылки и…
— Ну наплетут же люди, ну наплетут, — не на шутку разгневалась дама. Ничего толком не знают, а язык узлом завязать не желают! Дед её тут умер! Дед! Писатель Пестряков! Пил, пил и умер…
— Да вы что? Да как же это-то?!
Таким женщинам, как моя собеседница, следует заказывать песни, что лично для них пел их любимый певец… От неё я ушла, узнав, что:
1. Пестряков, конечно, не полный пьяница, но в вечер, когда нашли его труп, она, Капитолина Матвеевна, лично докрашивала свою калитку и видела, что писатель вошел на территорию своей дачи с неким нездешним человеком. Скорее всего, молодым. Вы черных брюках и серой рубашке. До этого он говорил, что собирается рамы менять, а то они совсем прогнили. Здесь все дачники то и дело приводят к себе кто печников, кто столяров, кто плотников. Дом же ухода требует, а то вовсе развалится. Вот почему она не придала особого значения тому, что сосед вернулся домой с посторонним человеком. Но никаких криков она из дачных окошек писателя не слыхала в тот вечер. И не видала, когда посторонний мужчина ушел. А вот когда Любочка объявилась — помнит. В синем свитерочке и серых брючках. Но пробыла на даче недолго. С полчаса всего. И ушла. С сумкой. Со спортивной, тяжелой. Она с ней часто ходила. Летом яблоки в ней носила. А что уж понесла весной — кто знает. Если у неё спросить… Вышла на улицу одна, ноне через калитку, а через дыру в заборе. Так быстрее выскочить на шоссе. Уже было около девяти вечера. Дед её не провожал. Хотя обычно стоял на крыльце, смотрел вслед. На Тихой и вокруг было очень тихо в этот светлый ещё час, и она, Капитолина Матвеевна, слышала шипение шин по шоссе, и как Любочкин голос сказал кому-то: «Ну ты и юморист…» И как хлопнула дверца машины. Тоже ничего особенного. У Любочки были кавалеры с машинами. А кто из них и почему «юморист» — ей, Капитолине Матвеевне, разбираться нет причины.
— А мог это быть ваш племянник Анатолий Козырев? — спросила я так, на всякий случай.
— А почему нет? В этой жизни все непредсказуемо, — был ответ. Анатолий, по моему мнению, и есть самый рассамый юморист. Заморочит девку и бросает. Хочешь хохочи, хочешь — плачь…
Мысль нежданная, грубая: «А что если, все-таки, все-таки, Любочка со своей свирепой, роковой любовью к этому тенору виновата… мягко скажем… в смерти старика Пестрякова?»
Но тогда… тогда рассыпается вся лесенка из предположений, что и детская поэтесса Нина Николаевна Никандрова, и драматург Семен Григорьевич Шор, и Д. С. Пестряков-Боткин были убиты, то есть отравлены, в связи с какой-то одной, общей для них причиной… Тогда листок с тремя их фамилиями на кресте могилы В. С. Михайлова — сущая ерунда, случайность, совпадение…
Однако так просто расстаться с версией, что все трое погибли не случайно, не по разным причинам, — не хотелось, душа не велела. Душа настаивала: трагический конец трех старых писателей связан с какой-то злой, роковой тайной.
… Тарелочка луны с отколотым краем сияла с пронзительной яркостью, отчего, казалось, и цветущий куст жасмина под окном утраивал свой дневной аромат, отчего и в голову ко мне пришло простое, как мычание, и такое же конкретное, убедительное соображение: «Вдовица Михайлова плюс суперкрасавец-тенор плюс Любочка. Все они, выходит, как-то, для чего-то встретились… Как-то связаны-повязаны…
Но как? Но чем? Но почему? Вот загадка…
Люблю сидеть перед окном, распахнутым в теплую летнюю лунную ночь… Кажется, длись это долго-долго, ничего больше не надо… Но особенно уместно чувствуешь себя в этом чарующем мире в те минуты, когда точно знаешь, чем следует заняться завтра, с какой стороны ждет удача.
Мне мнилось в лунном сиянии и жасминовом аромате, что завтра мы встретимся с Любочкой Пестряковой, и я смогу уточнить, почему она оказалась на даче своего дедушки именно в тот вечер, когда дедушка был убит и почему она сразу не сказала мне об этом… Какие причины замалчивать? Если ты не убийца… то чего там, договаривай до конца.
Однако сорвалось. Я имею привычку раскрывать газеты сразу у почтового ящика и пробегать взглядом заголовки первой полосы… На этот раз мои глаза уткнулись почти сразу в черный набор букв: «Девушка в полете с восьмого этажа». Сердце окаменело. Предчувствие обдало жаром. Но Правда взяла нож и резанула по сердцу: «Любовь Пестрякова, искусствовед, упала сама или с чьей-то помощью с восьмого этажа гостиницы «Орбита». Там, в ресторане, проходила тусовка интеллигенции, связанная с рекламой нового ансамбля отечественных герлс под названием «Бархатные глазки». Здесь тусовались певцы, певицы, юмористы, киноактрисы и прочая. Рассказывают что девушка выпала из окна в тот момент, когда все умирали со смеха, глядя на известнейшего нашего юмориста Михаила Шаина: он показывал в лицах, как Билл Клинтон открещивается от взаимоотношений с барышней Моникой Левински, и как барышня Моника Левински демонстрирует все сексуальные позы, в которых они с Биллом находились, когда последний одновременно снимал телефонную трубку и отвечал государственным чиновникам на вопросы государственной важности…
Врачи «скорой помощи» увезли тело в Склиф. Там были сделаны сложнейшие операции. Однако девушка до сих пор находится без сознания. От гибели её спасло лишь то, что она упала на крону тополя, которая спружинила, а не на асфальт.»
Я читала и перечитывала, упершись лбом в металлический холод почтового ящика, и мне было по фигу, что мимо, вблизи, прогрохотало яростное рычание местной «собаки Баскервилей», а точнее — криволапого урода питбуля, натасканного бритоголовым парнем для собачьих боев. Хотя обычно вся живность, и я вместе с ней, стремительно пряталась, когда «отморозок» с глазами, вырезанными из жестяного ведра, и его умственно увечная животина выбредали, так сказать, на прогулку. «Что, что могло быть причиной того, что красавица Любовь Пестрякова бросилась с восьмого этажа? Или что, какие нешуточные поводы заставили кого-то там из тусовщиков столкнуть её в пропасть?» — вертелось в моей голове.
