Елена Яковлева - Со мной не соскучишься
— Ну вот, наконец ты сам признаешь, что мозги у тебя набекрень, — торжественно провозгласил Корчинский. — Извини, парень, ничего не поделаешь: хронический алкоголизм разрушает личность до основания.
Поликарпов только кивнул, на его и без того испещренном морщинами лбу залегла глубокая складка. Мои симпатии по-прежнему оставались на его стороне, ведь я по себе знала, каково быть загнанным в угол, да еще когда все вокруг кричат: «Ату, ату его!»
Воцарилась продолжительная пауза, из всех присутствующих только лицо Мальчика сохраняло абсолютно индифферентное выражение. Рунов и Корчинский пребывали в задумчивости, а Лапик шумно дышал.
— Когда же будет об Ольге? — снова напомнил Рунов.
Поликарпов точно очнулся от сна:
— Об Ольге? Ах да… Так я все о ней, о ней…
— Да какое отношение она имеет к этому черепу?
— Не будь ее, я бы, наверное, до сих пор оставался нормальным и каждый день ходил на службу. Перевернула она мою жизнь, так получается. Но я все-таки выяснил, какое отношение она, добрая, чистая девушка, имела к парочке неоперившихся юнцов, задумавших весьма нетрадиционным образом покинуть родные пределы…
Я невольно насторожилась: Поликарпов затронул вопрос, давно мучивший меня, — как же все было с этим захватом самолета?
А Поликарпов точно впал в транс, настолько спокойно, размеренно и бесстрастно лилась его речь.
— Что интересно, главное доказательство я обнаружил в той самой психушке, в которую меня запихнули. Именно там я встретился с матерью Сергея Петрова…
Я могу поклясться, что, услышав это имя, Рунов вздрогнул!
— Оказывается, кто-то устроил путевочку и для нее в то же самое богоугодное заведение. Ну, тут вы, пожалуй, погорячились, позволив нам встретиться, потому что история, и без того не дающая мне покоя много лет, приобрела постоянную подпитку в виде воспоминаний и жалоб убитой горем матери. А ведь я и раньше не находил себе места, пытаясь найти объяснение странной логике, с которой была предпринята попытка угона самолета. Ну, скажи, Рунов, почему ты не вошел в салон вместе с Петровым, а спокойно коротал время в буфете аэропорта, пока твой приятель рисковал жизнью и в конце концов бесславно с ней расстался? На суде ты объяснил свое поведение тем, что в последнюю минуту отказался от безумной идеи захвата самолета и даже отговаривал от нее Петрова, который-де тебя не послушал. Однако среди пассажиров нашлись свидетели, видевшие, что ты и твой приятель коротко обменялись несколькими фразами и разошлись в разных направлениях: он двинул на посадку в самолет, а ты в буфет.
— Но когда же будет об Ольге? — взорвался Рунов. — Кажется, мы еще не идиоты, чтобы выслушивать байки о вашем героическом боевом прошлом. Все, что меня интересует: как погибла Ольга? Остальное можете оставить при себе.
— Так я об этом и рассказываю, — сделал круглые глаза ветеран спецслужбы. — Мы все ближе и ближе подбираемся к роковому моменту. Итак, на чем я остановился? Ага, на том, что ты неспроста остался в буфете, ты намеревался присоединиться к своему приятелю позже, когда он захватит самолет и выставит в обмен на безопасность пассажиров свои условия. Условия, надо думать, предполагались следующие: позволить тебе, Рунов, подняться на борт лайнера, который, в свою очередь, должен был взять курс в нужную страну. Но все сорвалось. Прежде всего, Петрову не удалось осуществить ваш план, этого вчерашнего студента художественного училища попросту подстрелили, ведь тогда хорошие снайперы еще не ушли в киллеры. Кроме того, ты не получил того, что тебе должны были доставить в буфет аэропорта. — Он помолчал. — А теперь переходим вплотную к Ольге, потому что именно она должна была приехать к тебе в аэропорт и привезти нечто очень важное. Она не приехала и скорее всего сделала это сознательно, а через несколько часов выпала из окна, унеся с собой свою тайну. Вопрос состоит в том, что же это все-таки было: убийство или самоубийство? Теперь я убежден, что убийство.
— Да он же сочиняет на ходу, нашел кого слушать, — прошипел Корчинский, нервно барабаня пальцами по подлокотнику.
Поликарпов сидел, устало склонив голову, словно заново переживая то, о чем рассказывал. Наконец он заговорил снова:
— Ну что, крестничек, тебя еще интересует, как умерла Ольга? Тогда я продолжу. Хотя, собственно, зачем тебе знать, неужто совесть мучит? Ну ладно, твое дело. Тогда спроси вот его.
Поликарпов показал рукой на Лапика, который подпирал спиной стену, уставившись в пространство пустыми, рыбьими глазами.
— Этого? — удивился Рунов.
— Да, никто лучше его не знает, — спокойно пояснил Поликарпов, — ведь это он помог Ольге взобраться на подоконник, он вместе со своим напарником, но тот уже года три как откинул копыта — врезался на машине в столб по пьяной лавочке.
Лапик впервые за все время подал голос:
— Никого я не убивал и ничего не знаю.
Врать он совершенно не умел, не в том смысле, что был честным человеком, просто, чтобы обманывать, тоже нужны в какой-то степени тренированные мозги, а у Лапика, похоже, они давно атрофировались за ненадобностью. До сих пор он молчал и бездействовал, как выключенная машина, теперь же твердил одно и то же, не переставая:
— Не знаю, не знаю, в первый раз слышу…
Складывалось впечатление, что его запрограммировали на одну-единственную короткую фразу «не знаю». У меня даже мелькнула шальная мысль, обычно возникающая у людей нетерпеливых и технически отсталых: не стукнуть ли его как следует — вдруг винтики в его несложном механизме встанут на место, и он выдаст что-нибудь еще из своего нехитрого словарного запаса.
Рунов оказался изобретательнее меня, он сделал знак Мальчику, который покрутил перед носом у Лапика пистолетом. Лапик покосился на пистолет, потом на замершего в напряженной позе Корчинского и, набычившись, уставился в устланный ковром пол. Рунов его не торопил, наверное, тоже понимая, что Лапик решает, как ему поступить. Я наблюдала за всей этой сценой с интересом зрителя, попавшего впервые в театр, Поликарпов, кажется, забавлялся не меньше меня.
Лапик еще раз визуально оценил пистолет, который уверенно сжимал в руке Мальчик, и, видимо, окончательно уверился в том, что это вовсе не игрушка из «Детского мира», хватанул ртом побольше воздуха, выдохнул и невинным тоном произнес:
— Мы ее хотели только попугать, а она соскользнула… Там был иней, скользко…
— Ну вот, крестничек, теперь тебе все ясно? — уточнил Поликарпов.
Рунов стиснул руками голову:
— Ну, положим, это объясняет, почему она не приехала в аэропорт, но все остальное… Черт побери, Поликарпов, ты же знаешь, что именно нас всех здесь интересует. Чего ты хочешь: денег, гарантий безопасности?
Поликарпов выдержал эффектную паузу. Не спеша засмолил очередную «беломорину», в помещении висела мертвая тишина. Наконец, выпустив струю едкого дыма, произнес:
— Да уж, конечно, обстоятельства смерти Ольги интересуют вас, гражданин Рунов, но только по одной причине: вы хотите выяснить, куда при этом девалось то, что она должна была привезти в аэропорт. Вот почему вы не торопитесь поинтересоваться ролью уважаемого маэстро Корчинского во всем этом деле и заранее готовы со всем примириться, лишь бы докопаться, где сейчас Евангелие…
Несомненно, то было ключевое слово — я сразу ощутила разлившееся в воздухе напряжение. Дальше Поликарпов рассказывал, глядя мне в глаза, словно то, что он говорил, предназначалось исключительно для меня.
— Это Ольга принесла о нем весть, не правда ли? Однажды проболталась юному художнику Олегу Рунову, что у коллекционера Иратова, которому она помогала по вечерам, хранится уникальная вещь — Евангелие, написанное глаголицей. То самое, что упоминается в «Житии святого Кирилла», Евангелие, которым предположительно владел народ, именовавший себя русами, задолго до формального крещения Руси. Во всяком случае, Кирилл, если верить тому же «Житию», видел его еще в девятом веке в Корсуни, где останавливался по пути в Хазарию.
Я так и замерла с открытым ртом, а Поликарпов продолжал:
— Надо сказать, что юный Олег Рунов к тому времени вынашивал план махнуть в какую-нибудь благополучную и свободную западную страну, но он прекрасно понимал, что даже там без денег плохо. То ли дело захватить с собой нечто, имеющее художественную или историческую ценность… Тут и подвернулась Ольга с ее рассказом о Евангелии. Сагитировать бывшего однокашника по художественному училищу Сергея Петрова, который, между прочим, судя по оставшимся после него картинам, мог стать отличным художником, было, я думаю, несложно, то же самое можно сказать и о влюбленной в Рунова Ольге! Итак, Ольга похитила Евангелие, а вы с Петровым инсценировали ограбление квартиры Иратова, чтобы на нее не пало подозрение. Но Иратов, похоже, тоже питавший к ней определенные чувства, и не собирался грешить на нее, а обвинил во всем собственного сына, который в тот же день погиб в автомобильной аварии в двух кварталах от отцовского дома, чуть ли не у него на глазах. Расстроенный и возбужденный после тяжелого разговора с отцом, парень попросту не справился с управлением автомобиля…
