Леонид Словин - Время дождей
Все обернулись: Пашков с инспектором по особо важным делам Ненюковым входили в милицию.
— Бежит время! — Мацура взглянул на часы. — Надо идти.
Только старичок администратор оставался безучастным.
— Заявку прислали: к нам боксеры едут, на май обещались гандболисты… — Он кивнул на опутанную проводами автомашину съемочной группы: — Как подумаешь, какой ужас творили здесь…
Огромная автомашина «Урал» давала ток расставленным вдоль тротуаров осветительным приборам.
Старичок поднял узкую ладошку.
По дороге Буторин несколько раз оглядывался — Пашков так и не появился.
Из-за съемок обед подали раньше. Первыми кормили участвующих в массовых сценах солдат войск Прикарпатского военного округа. Легче обычного порхали по залу официантки.
Наконец солдаты показались в вестибюле. На площади раздались команды к построению. Взвод за взводом проходил мимо замка, выламывались мальчишеские голоса:
— Не пла-а-ачь, девчо-о-онка, пройдут до-ожди!…
Сразу же в ресторан пригласили отъезжавших с дневным автобусом. По традиции их столы украшали букетиками первых цветов и открытками с пожеланиями: «Счастливого пути! Приезжайте в Клайчево!»
Обед прошел скучно. Пашков к столу опоздал и сидел молча, не вступая в разговор. Один раз он все же заговорил — намекнул на возможные с его стороны публичные извинения, но Антонин Львович сухо поджал губы. Вероники и Шкляра в ресторане не было. Кремер к столу не спускался.
После обеда Терновский сразу исчез — его потертый портфель и замшевая развевающаяся курточка быстро промелькнули в дверях.
Пашков заперся в номере.
«Кривляка! Хвастун! — Он сам напросился на неприятный разговор с сотрудниками уголовного розыска. — О, эта унизительная привычка тянуться за чужим вниманием!»
Перед обедом, когда он вышел из гостиницы, ему показалось, что проходивший мимо Ненюков посмотрел на него внимательнее обычного.
— Владимир Афанасьевич? — не выдержал он.
— Вы в центр?
— Я провожу вас…
По дороге он не умолкал: запас удачных наблюдений, сентенций — собственных и чужих — израсходовал в несколько минут. Все, что говорил, представлялось необычным и удивительным.
Опомнился у милицейского дома.
— Заходите, — предложил Ненюков.
Они поднялись в кабинет, выходивший окнами на центральную площадь. Начальник уголовного розыска встал из-за стола, Пашков крепко, как знакомому, пожал ему руку.
— Володя Пашков.
— Помню, — Молнар показал на стул рядом со столиком, сам отошел к стене, к висевшей в простенке цветной фотографии эрдельтерьера.
— Я хочу спросить, — Ненюков не сел, поправил накрахмаленную сорочку, одернул манжеты. Пашков давно заметил, что инспектор предпочитает чистый хлопок, а запонки Ненюков и Гонта носят одинаковые — с изображением античной богини. Однако вопрос не имел отношения к его наблюдениям. — Скажите, та проверка Терновского после лекции…
Пашков насторожился.
— Вы смотрели телеспектакль «Мари-Октябрь», я понимаю. Что означала вся эта инсценировка?!
— Владимир Афанасьевич! — Он что-то лепетал, все звучало наивно. — Найти шедевры!… Хотелось узнать, как прореагируют на свидетеля! Мы все здесь не доглядели!
Ненюков прошелся по кабинету.
— А древние иконы, которые вы предлагаете?
— Никаких икон! — Он поднял ладонь, вторую прижал к груди. — Клянусь!
— Что с часами?
— Дело не в них. Такое преступление… Понимаете? А вокруг все чего-то ждут, едят, пьют. Тордоксой занимались Ассоль и Мацура. Ассоль — человек глубоко порядочный!
— Вы присваиваете функции должностных лиц.
— Но не для себя же я стараюсь! — у него навернулись слезы.
— Какое наивное представление о расследовании! Кто с кем переглянулся, кто покраснел… — Молнар покачал головой.
— Мы запрещаем подобную деятельность, — сказал Ненюков. — Кроме того, это сейчас становится опасным!
— Для меня?
Вдалеке глухо ударил пушечный выстрел.
— Началось! — послышалось внизу.
Центральная площадь была освобождена от зрителей, лишь сбоку, у автостанции откуда должен был отправиться тринадцатичасовой автобус, собирались пассажиры.
Вспыхнувший серебристый свет «юпитеров» на мгновение придал площади странный сказочный вид. Зрители на тротуарах заволновались. Высвеченные прожекторами участники съемок занимали свои места.
5
День быстро набирал силу, асфальт парил. До Клайчева оставалось не меньше половины пути. В зеркальце сзади Гонта увидел лицо Бржзовски — набухшие веки, белое, словно под слоем белил, лицо. Женщина ехала с закрытыми глазами.
— Смотрите! — шофер показал на дорогу.
Позади дорожного знака «Кемпинг 200 м» съезжал на шоссе знакомый «Москвич».
— Они! — сказал Гонта. — Дайте сигнал остановиться.
Бржзовска за его спиной тихо охнула.
«Москвич» приближался. Люди, сидевшие в нем, и не думали тормозить. Отсвечивавшая полоса на лобовом стекле мешала рассмотреть их лица.
— Беру по осевой, — предупредил шофер.
«Москвич» проскочил у самой обочины. Второй раз за эти сутки Гонта увидел размытые скоростью физиономии находившихся в «Москвиче» людей.
— Шкляр! — крикнул шофер-милиционер, — крепче сжимая руль. — На заднем сиденье!
Гонта и сам заметил промелькнувшее в долю секунды бородатое лицо.
— На разворот? — спросил шофер.
Гонта оглянулся.
— Поступайте, как будто меня нет! — Бржзовска откинулась к спинке сиденья.
— Разворачиваемся!
Спрут все-таки навязал им свою игру.
На повороте машину слегка занесло, брызги щебенки прогрохотали по кузову. Ленточка на спидометре быстро сползла вправо к стокилометровой отметке. «Москвич» мелькнул на изгибе шоссе и тут же скрылся: водитель бросил машину в вираж, не снижая скорости.
Гонта включил микрофон.
— Явор-три! Как слышите?
— Я — Явор-три! — откликнулись с ближайшего поста ГАИ. — У меня все спокойно.
Взревев, машина взяла поворот, но «Москвича» там уже не было.
— У них движок от «Волги»! — шофер скинул шляпу на сиденье. — Ну, дело будет!
— Явор-три! Я — Седьмой, преследую «Москвич», квадрат «Борис-6»…
До поста ГАИ оставалось не более шести — восьми километров.
— Вон они! — крикнул шофер и осекся.
«Москвич» развернулся и теперь двигался навстречу со скоростью, какую позволял ему мотор. Пустое шоссе было безлюдно. «Москвич» быстро приближался.
— Они пьяные!
— Включите сирену, — приказал Гонта.
Сирена сурово взвыла.
— Водитель машины двадцать два тринадцать, — успел крикнуть Гонта в микрофон, — приказываю остановиться! Приказываю…
Прогрохотало эхо:
— И-ха! И-ха-ху! И-ха!
— Остановиться!
Сзади Гонта почувствовал впившиеся в спинку сиденья пальцы Бржзовски.
— Ложитесь! — крикнул он.
На мгновение стали необычно ясно видны лица людей в машине. Тот, что сидел за рулем, спустился вниз, чтобы во время столкновения избежать удара рулевой колонки. Только глаза и лоб мелькнули в стекле. Его спутника не было видно совсем, и лишь Шкляр смотрел на дорогу невидящим равнодушным взглядом.
— Я Явор-три, вас вижу! — донесла рация.
За несколько метров до точки, где машины должны были встретиться, обе боковые дверцы «Москвича» приоткрылись. Все, что разыгрывалось на шоссе, было актом полнейшего безумия, на переднем сиденье никого не было. Внезапно, в последнюю долю секунды, над рулем появились руки Шкляра. «Москвич» вильнул в сторону у самого крыла милицейской машины, не удержался, влетел в кювет.
Когда Гонта вместе с водителем подбежали к машине, из нее на четвереньках выползал совершенно пьяный пухлый человек.
Рядом взвизгнули тормоза.
— Требуется помощь? — спросил автоинспектор «Явор-три».
Серьезных повреждений ни у кого не было: пьяных судьба бережет. Пока «Явор-три» с сержантом занимались автомобилистами, Гонта помог художнику выбраться из кювета.
— Плечо немножко… — сказал Шкляр.
— Переходите в нашу машину. Лотерейный билет с вами?
— Он фальшивый, я его сжег, — скрывать не имело смысла. — Покупатели знают, вот и хватили с горя…
Гонта посмотрел на часы, времени оставалось в обрез.
— Может, успеем!…
— А вдруг я не узнаю его? — спросила Бржзовска. Едва художник оказался в безопасности, она утратила ко всему интерес и лишь мельком взглянула на Шкляра, когда тот сел рядом. Впереди ждало Клайчево. — Ведь почти тридцать лет прошло…
6
И вот Ненюкову поступили по рации первые сообщения: человек, вступивший в переговоры с Кремером, взят под наблюдение. Из бухгалтерии гостиницы, откуда он звонил писателю, человек почти бегом направился в кафе под красным металлическим петухом, где за столиком его ждал «сам». Голландское полотно и другое, что требовал Кремер в обмен на «Апостола Петра», ожидавший за столиком должен был лично в портфеле доставить на автостанцию. Спрут и его сообщники спешили.
