Петр Галицкий - Цена Шагала
— Ну, раз уж был, то непременно встречался, — сказал Трегубец. — Тем более, что…
— Что? — прервал его Пакин.
— Впрочем, это не важно. Одним словом, я уверен: встречался.
— Хорошо. Что тебя интересует по поводу этого джентльмена?
— Чем он занимается? Не томи, Дмитрий Владимирович. Целый день пытаюсь выяснить, никак понять не могу.
— Никто понять не может. Снаружи это довольно простая фирма: есть издательский концерн — холдинг, как это нынче принято называть, издает какую-то никому не нужную рекламную продукцию, что-то о природе, что-то о погоде и тому подобное, то есть то, что бесплатно в аэропортах распространяется.
— Понимаю, далее.
— Далее интересней. Видишь ли, выпускают они один занятный журнальчик, тоже бесплатный, причем, я бы сказал, «спецраспространения»: для крупных коммерсантов, для заводов, фирм.
— Какова же тематика?
— А вот это — самое любопытное, — улыбнулся впервые за весь вечер Пакин. — Журнальчик называется «Война и мир».
— То есть? — удивился Трегубец.
— А то и есть: война, то есть средство нападения, и мир, то есть средство защиты.
— Любопытно.
— Само по себе издание безобидное: печатают статьи каких-то инженеров, что-то таскают из Интернета, что-то — из устаревших научных справочников, ну, объявления всякие о международных салонах, о предложениях заводов-изготовителей и так далее. Но печатают они его — закачаешься!
— За рубежом? — спросил Трегубец.
— Именно. В Италии. Есть там на севере одна маленькая типография. С нашими издателями практически не контактирует, с итальянскими тоже. Но зато имеет плотные контакты с Югославией и, как ни странно, с Ираном.
— Кораны издают? — усмехнулся Трегубец.
— У-гу, — кивнул Пакин, — со специллюстрациями. Видишь ли, Василий Семенович, для тебя это материи тонкие и, вероятно, мало знакомые. Но несколько моих ребят по-тихому покопались в издательских сметах этого журнальчика «Война и мир». И очень любопытно: себестоимость каждого номера выползает долларам аж к десяти, то есть отпускная в таком случае со всеми таможенными издержками должна быть никак не меньше тринадцати. А ты представляешь себе журнал стоимостью в триста-четыреста рублей, который бесплатно — заметь, бесплатно — распространяется?
— На что не пойдешь ради рекламы, — сказал Трегубец.
— Это конечно. Но вот интересно: рекламы чего? Содержать такое убыточное издание, ставя под удар всю свою финансовую политику — не такую, я тебе скажу, и сильную, — есть ли смысл?
— Действительно, смысл не ясен, — согласился Трегубец.
— Только на первый взгляд, — парировал Пакин. — Ну, предположим, все остальные его газетки и журнальчики приносят…
— Но как? Ты же говоришь, они бесплатные?
— Ах, боже мой, какие же вы, милиционеры, наивные! До седых волос дожил, а про оплаченные материалы не слыхивал!
— Чего же? — обиделся Трегубец. — Ну, один материал, ну, два.
— Весь журнал, — сказал Пакин.
— Пусть так, — согласился Василий Семенович. — И что из этого следует?
— Следует хотя бы то, что каждый номер рекламного издания приносит ему свой доход. А доход этот, по подсчетам моих ребятишек, весьма незначительный. А фирма у него ой-ей-ей какая серьезная.
— Да, мне тут уже один тамошний работник рассказывал: и охрана, и пропускной режим.
— Вот-вот, видишь, ты уже в курсе.
— Не пойму, к чему ты клонишь?
— Подумай еще раз. Ермилов — типография — Югославия — Иран…
— Оружие? — удивился Трегубец.
— Я тебе ничего не говорил, — ответил Пакин. Потом пожевал губами и добавил: — Вариант не исключенный. — После чего он сам потянулся к бутылке, налил себе и Трегубцу по рюмке, молча предложил выпить и после того, как они опрокинули стопочки, сказал: — Вот что, Вася. Ты, конечно, не дитя малое и учить тебя, наверное, поздно, но мой тебе добрый совет: не вяжись ты с этим человеком.
— Даже так? — спросил Трегубец.
— Именно. Если я прав, а я редко ошибаюсь, не в свои сани ты метишь. Переедут полозьями, и следа не останется.
— Ну, это мы будем посмотреть, — сказал Трегубец, немножко бравируя.
— Кто посмотрит, а кто полежит, — ответил Пакин, мрачнея.
— Хорошо, Дима, — перешел на более спокойный, дружеский тон Трегубец. — Представим, что ты прав — только представим, — и завязки у него с этим делом плотные. Откуда у него дровишки-то?
— Ты имеешь в виду технику? — переспросил Пакин.
— Естественно.
— Это государственные дела.
— А поприжать его, чтобы он занервничал, невозможно?
— Я в эти игры не играю, — ответил Пакин.
— Не ерепенься, обожди. Я же не имею в виду, что у тебя есть прямой выход на министра обороны.
— А и был бы — не пошел бы, — ответил Дмитрий Владимирович.
— Меня другое интересует. Ну, государственные игры — государственными. Но должен же человек себе что-то в карман прятать.
— Думаешь, от государства ничего не укроешь? — усмехнулся Пакин.
— Я не об этом. По нынешним временам, по их характерам — ну, никогда я не поверю, чтобы сделки они все честно между собой проводили.
— Хочешь сказать, что Ермилов может работать еще и в темную, на свой карман, так сказать?
— Вот, вот, вот.
— Есть глухие сведения, — поморщился Пакин, — только и это тебе не по зубам.
— Говори, говори, не томи.
— Понимаешь, Васенька, в его окружении мелькает один темный человечек. Такой Цуладзе — ничего не говорит тебе это имя?
— Грузин какой-то? — спросил Трегубец.
— Грузин-то грузин, да не совсем. Зовут этого Цуладзе Аслан.
— Ну и что? Нормальное грузинское имя.
— Не грузинское имя: у него, понимаешь ли, отец грузин, а мать — чеченка.
— Опаньки! — сказал Трегубец. — Намекаешь на связи?
— Намекаю, намекаю. Он, конечно, не очень светится, да и вообще в Москве бывает наездами, но человек весьма занятный: то его в Тбилиси видят, то он в Грозном появляется, а то в Париже возникает. И приблизительно раз в месяц с твоим Ермиловым встречается, перезванивается, беседует, одним словом.
— Ты хочешь сказать… — начал Трегубец.
— Я ничего не хочу сказать. Но если бы тебе удалось каким-то образом их теплую компанию нарушить, может быть, это тебе и помогло бы.
— А ты?
— На мою помощь не рассчитывай. Я как машина-компьютер: ты у меня спросишь, — если, конечно, пароль знаешь, — я тебе расскажу. А бегать за бандитами я не умею.
— Как мне найти этого Цуладзе?
— Эх, подведешь ты меня под монастырь, Василий Семенович!
— Ты же меня знаешь, Дмитрий Владимирович, я — человек-могила.
— Вот в одной с тобой и окажусь. Я тебе так скажу: встреча эта у нас с тобой последняя, более мне не звони, и я к тебе не подойду. А если и напорешься, я тебя не узнаю.
— Уяснил, — ответил Трегубец.
— А теперь тебе — мой прощальный поклон, запоминай. — И, едва шевеля губами, Пакин назвал Трегубцу номер мобильного телефона Цуладзе. — Все, — сказал он, завершив диктовку. — Запомнил?
— Запомнил, запомнил, — ответил Трегубец.
— Я ухожу. За обед, извини, расплатишься сам.
— За твои добрые слова я бы тебя еще тремя обедами накормил.
— В следующей жизни, — ответил Пакин. — Будь.
Он поднял со стула видавший виды ветхий портфельчик, быстро накинул кашне, курточку, и был таков.
«Да, — сказал себе Трегубец, выливая остатки водки, которую им принесла официантка, в рюмку, — недаром говорится: «многие знания — многие печали». Ладно, господин Ермилов, посмотрим, кому чару пить, кому здраву быть».
— Эй, девушка, будьте добры, посчитайте мне, — подозвал он официантку.
Если для Сорина и Трегубца день оказался насыщенным и интересным, то Геннадию Андреевичу он принес осложнения. Прослушав сообщение Павла о происшедшем в сквере у андреевского памятника, он сразу же понял, что спутал его пасьянс следователь по особо важным делам Трегубец. «Больше некому, — сказал себе Геннадий Андреевич. — Что-то мне этот мент стал надоедать. На Полозкова в данном случае надежда не велика: что старик может? Уволить? Как бы не за что: пойди докажи его участие. Постращать, выговор влепить? Да мне это не спасение. Нет, конечно, мне надо подходить кардинально. Жалко, Славочки нет: вот уж кого совесть не мучила. Паша, конечно, мальчик тоже расторопный, но слишком молодой еще. Тут надо что-то хитренькое придумать, чтобы комар носа, так сказать… Впрочем, валить его сразу нет резона. Раз Сорин к нему попал, значит, из цепких ментовских объятий вряд ли скоро вырвется. Мне бы поговорить с этим, как его? — Он покопался в досье, скопированном с личного дела Трегубца, и нашел имя. — Василием Семеновичем. Мне бы с этим Василием Семеновичем потолковать сперва, куда же он этого юношу заныкал. Ох, нервно все это, глупо, а отступаться нельзя».
