Ингрид Нолль - Головы моих возлюбленных
Как-то после полудня мы начали на пляже не торопясь собирать свое барахло, потому что уже стало холодать. Эмилия, оделяя Пиппо и Белу печеньем, сказала:
– Ты, Кора, у нас вдова, Майя только что потеряла отца, но ни одной из вас и в голову не приходит носить траур. Лично я ношу траур с тех пор, как умер Альберто. Это, по-вашему, правильно?
Мы в один голос ответили: «Конечно, нет» – и продолжали пожирать свои бутерброды.
Эмилия не без зависти окинула взглядом наши белые джинсы и пестрые полосатые пуловеры:
– Такое я вряд ли могла бы носить, живот великоват, но, скажем, просто летнее платье…
Кора рассмеялась:
– Эмилия, как ты у нас расхрабрилась-то!
И мы всем скопом пошли в бутик, где можно было приобрести на распродаже остатки летних товаров. Мы предоставили Эмилии возможность перемерить все, что подходило ей по размеру. Она вообще-то была не толстая, а коренастая и коротконогая. Брюки ей не шли совершенно. Под конец она предстала перед нами в розовом девичьем платьице и при этом прелестно выглядела. Смуглая кожа, черная коса и густые темные брови смотрелись в подобной розовой фантазии хоть и немодно, но очень романтично.
– Ты напоминаешь мне художницу Фриду Калло, – сказала Кора, и Эмилия почувствовала себя польщенной, хоть, конечно, понятия не имела, с кем ее сравнивают.
Мы попытались подбить Эмилию на визит к парикмахеру, чтоб ей там отрезали косу, но тут нам не повезло: у нее и без того были сомнения.
– В таком платье я все равно не смогу бегать по Флоренции, но здесь-то меня никто не знает.
Тогда мы купили ей белые туфли, которые она вполне могла бы надевать во Флоренции, когда ходит за покупками. Мы с Корой от души смеялись над нашим розовым облаком, но Эмилия не обижалась. Ей казалось даже забавным, что теперь она и сама походит на молодую девушку.
Только один раз мы – Эмилия и я – сцепились с Корой, которая пыталась погрузить в машину свиную голову, прибитую волнами к берегу.
– Выражение nature morte надо принимать в буквальном смысле, – утверждала подруга. Но из-за немыслимой вони Кора отказалась от своей затеи.
Наше влияние на Эмилию выразилось только в наглядных формах: босая, она лежала в этом розовом платье на песке и курила.
Существовало, между прочим, и противоположное течение: Эмилия со своей стороны пыталась нас воспитывать. Когда кто-нибудь из нас небрежно просил: «Дай-ка газету», она никак не реагировала на эту просьбу, пока не услышит «пожалуйста». По части обмана, супружеской неверности и даже убийства Эмилия не знала никаких предрассудков, но упаси бог Кору громко сказать: «Вот говно!»
Несколько дней спустя зарядили дожди. Мы засели в гостиничном номере, посидели-посидели и приняли решение вернуться домой. Сводка погоды и на ближайшие дни не обещала ничего хорошего. Сперва за руль села Кора, чтобы хорошо взять с места, я сидела рядом, Эмилия сзади, а при ней Бела и Пиппо. Потом Эмилии стало дурно, потому что Кора гнала как на пожар. Мы поменялись местами: я села за руль, Эмилия рядом, а Кора попыталась уснуть рядом с ребенком. Но вдруг она сказала: «Остановись».
Сквозь струи дождя мелькнула какая-то фигура с рюкзаком и в укороченных джинсах. Насквозь промокший молодой человек радостно плюхнулся на заднее сиденье. Я не стала его разглядывать, при беглом осмотре что-то в нем напомнило мне Йонаса. Но не того Йонаса, который расхаживал как референт-фармаколог в костюме, и не Йонаса – работящего крестьянина, а Йонаса обросшего, одичалого, из жилого вагончика, Йонаса с бородой и провонявшими кроссовками, – словом, того, в которого я когда-то влюбилась.
У меня за спиной шел разговор на английском, а может, и на каком-то схожем языке. Я навострила уши.
Молодого человека звали Дон, и прибыл он из Новой Зеландии. Он уже давно находился в пути и успел осилить Азию.
Эмилия покачала головой и тихо выругалась по-итальянски. Я надеялась, что Дон ее не поймет. После часа напряженной езды под все усиливающимся дождем я углядела в зеркале заднего вида, что Кора расслабилась, прильнула к плечу Дона и заснула. Пиппо спал у нее на коленях, а Белу еще раньше усыпил монотонный звук и пляшущий дворник. Дон нежно гладил Кору по рыжим волосам. Может быть, именно этот жест впервые пробудил во мне новое и в то же время древнее как мир чувство – ревность.
Благодаря богатому жизненному опыту Эмилия сразу учуяла, что, попав в чужое авто, этот чужой мужчина, грязный и мокрый, принесет с собой великое беспокойство. И Кора больше не предлагала мне поменяться местами, хотя обычно крайне неохотно выпускала баранку из рук и не слишком доверяла моим водительским талантам. А я, надо сказать, водила машину куда лучше, чем она, и отнюдь не стремилась подобно ей обгонять каждую машину.
Когда ближе к концу дня мы все-таки добрались домой, я была измучена донельзя, Эмилия брюзжала, зато вторая половина общества была умиротворенная и веселая. Эмилия тотчас кинулась разжигать очаг, ставить на огонь чайник, готовить еду Беле и Пиппо, при этом она непрерывно бормотала проклятия и угрозы. Кора повела Дона показывать дом. Я нашла письмо от Фридриха. Ни его самого, ни Йонаса в доме не оказалось, впрочем, я так и предполагала.
Письмо Фридриха было адресовано нам обеим, Коре и мне, интонация – сплошной упрек. Он поехал в Германию, потому что получил ответ на разосланные им письма и должен самолично представиться той либо иной фирме. Ну ладно, рано или поздно это должно было произойти. Дальше все шло не так гладко: в первый вечер после нашего бегства Фридрих открылся своему собутыльнику. Той же ночью Йонас, вдребезги пьяный, уехал домой. Я пришла в ужас. Не так и не таким способом Йонас должен был об этом узнать, я не имела права таить от него правду.
Завершал Фридрих свое письмо сообщением, что мой отец до сих пор не похоронен. Во-первых, это и вообще моя обязанность, во-вторых, у него для этого не было ни полномочий, ни денег, ни более точных указаний о том, где и как его следует предать земле. Тело покойника хранится в морозильнике, но за хранение тоже надо платить. Мало того, из больницы поступил весьма внушительный счет. Словом, от меня ничего не скрыли. Под письмом Фридриха лежала другая почта – бумаги по наследству, формуляры и тому подобное. Я в голос застонала.
Эмилия, однако, не стала меня жалеть, только велела мне выпустить собаку в сад, а у сына вытащить изо рта зажигалку. Потом в кухню вернулась Кора, одна, без Дона, и вполне довольная. Она отправила его в ванную.
– Он что, и есть с нами будет? – полюбопытствовала Эмилия.
– Боже ты мой, – надменно ответствовала Кора, – да в такую погоду мы даже наше розовое облако на улицу не выгоним.
Эмилия была оскорблена до глубины души.
– А ну, прочти-ка это письмо, – попросила я Кору.
– Потом. Я хочу есть. А после еды буду рисовать. Безумно хочется набросать портрет этого Дона.
Когда на стол подали макароны, появился и сам ослепительно чистый Дон. Из своего рюкзака он извлек индийские безделушки и выложил свои сокровища перед нами. Коре он подарил серебряное кольцо с лунным камнем, мне – фальшивый рубин и спросил невинным голосом, нет ли у нас подружек, которые захотели бы приобрести что-нибудь из этих красивых вещей. Лето он провел чернорабочим в Греции и заработал немного деньжат, но они уже подходят к концу. Я плохо его понимала, да и Кора с трудом.
– И чего это вы, австралийцы, не можете прилично говорить по-английски? – спросила я в раздражении.
Вот тут он обиделся: он-де не австралиец. При этом так мрачно взглянул на меня, что я воочию увидела перед собой оскорбленного Йонаса.
– Он не австралиец, он киви, – вразумляла меня Кора.
Повинуясь бог весть какому порыву, я обняла Дона.
– Благодарю за красивое кольцо, – сказала я.
Кора бросила на меня предостерегающий взгляд, который можно было толковать так: руки прочь! Эмилия все это замечала и накладывала нам полные тарелки. По-английски она не понимала и хотела с помощью вкусной горячей пищи привести нас в мирное настроение. Покуда Кора продолжала болтать с Доном, который с неприличной поспешностью поглощал свою порцию, Эмилия завела продолжительные дебаты со мной на тему, не пора ли обуть Белу в первые для него ботиночки. А тут я услышала, что у родителей Дона есть яблоневая плантация, которую рано или поздно унаследует он. Вот тебе и на – еще один крестьянин!
А что, собственно, происходило со мной? Неужели мне всерьез понравился этот парень? Дон условился со своими родителями, что с будущего года начнет честно и усердно трудиться как фермер, а до тех пор должен объехать мир. Когда в карманах у него становится пусто, ему переводят небольшую сумму. После еды он демонстрировал нам китайский театр теней, что очень рассмешило нас, и особенно Белу. Дон съел довольно много, а Эмилии было жалко для него еды, потому она пораньше удалилась в свою мансарду, к телевизору, и против обыкновения не взяла с собой Белу.
