Мария Очаковская - Экспонат руками не трогать
– Точно! И чтоб не понял посторонний! – догадалась Катя.
– Афоризм заканчивается словом «ад». Ад, Ахриман, Ангра-Майнью, абсолютное зло – возможно, об этом хотел сказать автор. Подвести, так сказать, к нужной теме, – высказал предположение Малов.
– Донат, ты абсолютно прав. В последних строчках читаем, что это зло, «князь тьмы» уже не так страшен, не так силен, потому что «до времени укрыт Даром Божьим», то есть зарыт, предан земле. Таким образом, стихотворение, поначалу показавшееся нам полной нелепицей, лишенной всякого смысла, оказалось тайным кодом, шифром! И притом так хитро, изобретательно выполненным.
– Гениально! – с уважением поглядев на Мельгунова, произнес Севка.
– Стало быть, над входом беседки была надпись? Этого я, конечно, не помню, – сказала в задумчивости потрясенная Катя.
– А саму беседку помните?
– Конечно, я вам даже фотографию показывала…
– Скажите, Катя, вы случайно не знаете, как давно разобрали беседку? – робко остановил ее Кир. – И кто ее разобрал?
– Да никто, сгнила и завалилась потом сама от ветра или снега. А после гибели сына Кошелеву было не до того, он просто взял да и сжег рухнувший остов.
– Получается, ваш сосед про клад ничего не знал? – подытожил Малов.
– Конечно, не знал. Когда мы нашли труп и увидели яму – она была свежая, туда даже листьев почти не нападало, – подтвердил Сева.
– Получается, что вашего соседа убили из-за истукана. Но о кладе никто не мог знать! – воскликнул Малов.
– Значит, кто-то узнал… – быстро проговорила Катя.
– Дичь какая! Кто? – воскликнул Кир.
– Похоже, дело приобретает совсем другой оборот. Без полиции нам не обойтись, – сказал Малов.
– Ой, только не в полицию. Они все равно ничего не будут делать! – возразила Катя.
– Подождите, у меня в областной прокуратуре работает друг, бывший одноклассник, – обрадовался Мельгунов.
– Слушай, Кирушка! Насколько я понимаю, все необходимые доказательства, что в земле лежала ваша собственность, у тебя имеются. А вдруг в самом деле все отыщется… и станешь ты настоящим богатеем! – сказал Малов.
17. Из дневника Федора Мельгунова. 1933–1940 гг.
Октябрь 1933 г.
Весь сентябрь было много работы. Головы не поднимал. Готовил к выпуску «Антологию персидской поэзии».
Капа тоже днюет и ночует в институте. Толик все время на попечении Наты. Вечерами, когда мы с Капой возвращаемся домой, декламирует нам стихи. У него хорошая память.
Он уже вовсю сам читает и учится писать.
Широко отметили в музее юбилей Денисова. После которого получили приглашение на Ольгин дебютный спектакль. Давали «Евгения Онегина». Что за чудо эта ее Татьяна! Ольга – настоящая звезда. После спектакля большой компанией заехали в «Метрополь». Капа осталась дома, она страшно нервничает по поводу предстоящей защиты (предпол. конец декабря, начало января).
Январь 1934 г.
Под Новый год в Москве начался сильный снегопад. Сугробы чуть не в человеческий рост. А потом еще и подморозило. На бульваре был настоящий каток. Вот и получилось – перед самым подъездом я растянулся и сломал ногу. Как раз накануне Капиной защиты. Говорят, все прошло блестяще. Очень ею горжусь, но, увы, лежа на диване. Теперь у нас в семье на одного кандидата наук больше.
Сразу после защиты Капу вызвали в Ленинград. Шестилетие Толика пришлось праздновать без нее. Были Денисовы в полном составе. Ольга, как она сама выразилась, «берет надо мной шефство». Право слово, неловко, оперная дива, и таскает для меня тяжелые книги из библиотеки. Но ее не переубедить.
Капа недовольна, звонит по телефону и стыдит меня.
А я рад, потому что моя командировка в Кабул сорвалась. До смерти надоело лицедействовать.
В Наркомате постоянные кадровые перетасовки. Из хроники: убийство Кирова, возвращение Толстого из эмиграции?!
Июнь 1935 г.
После нашей последней встречи с Ольгой прошел месяц (она на гастролях с театром в Киеве). Сегодня получил от нее письмо. Теперь все стало ясно. Отчего эти странные намеки, слезы… вот, оказывается, почему ты избегала меня. Какой же я все-таки болван! Как можно жить, ничего не замечая! Боже мой, Оленька… зачем нам все это? Зачем тебе старый, больной пень? Что же ты, красавица, умница, во мне нашла?
Однако, что теперь со всем этим делать? В голове моей полный сумбур… совершенная растерянность.
Сославшись на дела, остался в Москве. Но, кажется, Капа вперед меня во всем уже разобралась. «Не буду тебе мешать, работай». Молча, ничего не спрашивая, собрала вещи в сумку и уехала к Толику в Загорянку. Кричать, скандалить она, разумеется, не станет.
Как же ей объяснить, что дело вовсе не во мне…
Апрель 1936 г.
Навестил Капу в Самарканде. Она уже третий месяц на раскопках. Объяснения мои ни к чему не привели.
– Не унижай ни меня, ни себя, – слушать отказывается, уши ее словно залиты воском.
Глупость, какая глупость… но как ей доказать, что мне, кроме нее и Толика, никто не нужен.
13. VIII.36 г.
Давно не открывал дневника, не мог. Хотя событий было достаточно. Вот уже месяц как я холостяк – Капа с Тошей переехали к Шерышеву. Вчера Липа ездил на дачу забрать оставшиеся вещи Анатолия. По старой памяти пытается за меня заступиться. Я знаю, что виноват. Просил простить, но, увы, все бессмысленно… Ответ один:
– Я устала тебя прощать!
Через неделю поездка в Тегеран. Ехать не хочется. Противно, но необходимо. Говорят, что мое участие не обсуждается.
20. VI.37 г.
О как невыразимо гадко
Все сознавать, все понимать,
И знать, что жизни всей разгадка —
Необходимость умирать!
От Денисова по-прежнему никаких вестей. «Без права переписки» – этим все сказано. Виделся с его Аленой. Боже мой, как же она изменилась. Была красавица, теперь – совсем старуха. Передал гостинцы для сына. Не понимаю, чем они живут. После отказа написать «публичное отречение» от мужа из института ее уволили. Алена говорит, что со дня на день за ней явятся тоже. В лучшем случае – поселение. Что будет с детьми? Как же страшно сознавать собственное бессилие…
Ночью снова мучился бессонницей. Уже под утро озарило: случись что со мной – мы с Капой в разводе, а стало быть, их с Толиком не тронут. Быть может, Капа оказалась права, настояв тогда на том, чтобы все было оформлено официально.
Слышал, что Барченко тоже арестован.
25. VI.37 г.
Сегодня заходил в Музей Востока. Новый директор как-то все время подозрительно занят. Так что официального ответа на мой запрос получить не удалось, кроме невнятицы от секретаря: «По решению Наркомпроса сроки выставки продлены». Смешно! «Временное экспонирование» на четыре года!
Встретил в вестибюле Соболева с группой экскурсанток, прядильщиц из Иваново. Измученные бабы с авоськами и тюками понуро бродят по залам древнего Ирана. Слабо верится, что среди них найдутся ценители персидской миниатюры.
Прискорбно, что в залах я не нашел и половины того, что было временно (!) передано музею из папиной коллекции. Только иллюстрации к пятикнижию Низами.
По словам Соболева, остальное хранится здесь же, в запасниках. Вероятно, мне еще повезло. А то ведь растащат все по городам и весям, как было с собранием Тардова.
Что от надежды остается,
Когда, закончив жизни путь,
Последний час судьбой пробьется
И сердце скажет «Все забудь»!
30. VI.37 г.
Виделся с Липой. Он рассказал, что Капа только вернулась из Ленинграда – ее включили в состав экспедиции в Гур-Эмир по вскрытию захоронений Тамерлана и его сыновей. Похоже, что золото «Великого хромого» вскружило буйные кремлевские головы. Горжусь бывшей женой издалека. Толя снова в пионерлагере (нелепица!), а дача в Загорянке пустует. Неужели не удастся уговорить Капитолину?! Липа по-прежнему страшно мучается из-за этой истории с «временным экспонированием» и во всем винит себя. Милый, трогательный и такой принципиальный Липа. Гуляли с ним по Сретенскому бульвару, потом оказались на Лубянке. Проходя мимо известного дома, он поспешно перешел на другую сторону улицы. Ах, Липа, Липа! Я бы тоже мечтал быть «на другой стороне» и от этого дома, и от всех них. Но для меня это означает лишение права заниматься любимым делом, которое есть единственное спасение и убежище от происходящего…
7. IX.40 г.
Третий день как вернулся из Стамбула. Хвораю. Сказываются последствия афганской лихорадки. Завтра жду Анатолия. Не виделись около года. Очень соскучился. Надеюсь, подарки ему придутся по душе. Капа снова в командировке в Ленинграде – экспедицию в Самарканд опять отложили. Я ей писал, но письма мои оставлены без ответа. Ах, Капа, Капа, отчего ты так и не научилась прощать… Почему даже о Липе ничего не написала. Его арестовали еще летом, осудили на восемь лет. Несчастный старик, как же он там! Я сразу написал ходатайство в Академию и в правительство, но хорошо, что не успел отправить. А то ведь мог навредить… после этой истории со статьей.
