Ирина Глебова - Санный след
Так прекрасно Уманцев еще никогда в жизни не отдыхал. Выдающий себя за дворянина, он боялся своего неумения ездить верхом. Однако с первого же раза сел в седло, как влитой. И к охоте у него оказалось настоящее чутье и азарт. Через несколько дней богатые друзья смотрели на него чуть ли ни с преклонением. А уж когда он пару вечеров блестяще обыграл в карты всю компанию, его авторитет подскочил до небес. А он, сам себя приструнив, больше не пускался в игре на шулерские штучки, хотя все равно часто выигрывал — опыт есть опыт.
Наверное, именно это, уже сложившееся высокое мнение о нем, как о смельчаке и человеке с характером, не позволили компании усомниться в его мужских достоинствах, когда он твердо отказался участвовать в играх с девками.
— Я влюблен и намереваюсь просить руки девушки благородного происхождения. — Уманцев был превосходным артистом: губы его дрогнули то ли от волнения, то ли от брезгливости — кто как поймет! — Так что разгульные забавы ничего не дадут хорошего ни душе моей, ни репутации.
Друзья-приятели сразу вспомнили, что перед ними дворянин, хоть и лицедей. Его оставили в покое, хотя кое-кто и пытался по хмельной дружбе допытаться: кто же будущая невеста? Уманцев, конечно, свою отговорку придумал, но… Да, был у него толчок к подобной выдумке. Перед самым закрытием сезона, на двух последних спектаклях — простеньких переводных комедиях, — он видел в зале, в третьем ряду, чудесную девушку. И был уверен, что раньше в поле его зрения она не попадала. И даже перед отъездом сюда на остров, успел выяснить, кто она. Княжна Елена Орешина, дочь покойного предводителя дворянства, недавно вернувшаяся в город из пансиона.
Для него самого — Ильи Круминьша, Гусара, такой интерес к женщине стал неожидан и необъясним. Но, может быть, он, теперь уже Петр Уманцев, иначе смотрит на многое? Не случилось ли некое перерождение? Возможно, и вправду он стал иным, и прежняя склонность — а главное, ненависть к женщинам, — растворились в небытие? Вот эта юная девушка в третьем ряду: какое непривычно светлое чувство греет сердце, когда он даже просто думает о ней!.. Придет ли она осенью на первый спектакль?
Княжна Орешина пришла, сидела там же, в третьем ряду. Уманцев стал уже обдумывать варианты знакомства с ней, но тут в городе появился Лыч.
Глава 36
День был слякотный, да еще пооктябрьскому рано стемнело, когда Уманцев ехал пролеткой из театра домой. Лихач притормозил, поворачивая за угол, и тут Гусар услыхал негромкий свист — особый, хорошо ему знакомый. От стены отделилась фигура человека, побрела, пошатываясь, по улице… Проехав еще немного, Уманцев сказал:
— Останови, приятель, мне тут недалеко осталось, пройдусь пешком.
А через несколько минут свистевший догнал его, облапил за плечи:
— Узнал, малец? Вот и стыкнулись снова.
— Лыч! — Чувства Гусара были противоречивы: и досада, и приятные воспоминания. — Так ты и впрямь ломанул?
— Я своему слову хозяин.
Лыч отвернул воротник добротного пальто, чиркнул спичкой, прикуривая. Гусар увидел на его лице свежий шрам, присвистнул:
— Это кто ж тебе клоуна сделал?
Лыч мимоходом отмахнулся:
— Так, вертухай один… Я его задубарил, так что ловить меня теперь — голяк! Живым не дамся, все одно вышка.
— А меня как нашел? Впрочем, это, верно, не трудно было?
— У одного барыги на хазе газету с твоей фоткой увидел. Актер, значит? Это ты всегда был мастак.
В тот вечер они зашли в ближайший кабак и о многом поговорили. Ненадолго скинув с себя личину Петра Уманцева, Гусар вдруг понял, что он счастлив. Он по-другому дышал, по-другому говорил, по-другому смеялся. Он был самим собой. Катранщик, аферист, каторжник? Да, это он, его жизнь — и, кстати, жизнь, которая ему всегда нравилась. Он прекрасно вжился в роль обедневшего благородного дворянина, но все же это был другой человек, совсем другой. И временами такое накатывало!.. Теперь Гусар ясно осознал: прошло бы еще какое-то время, и он не выдержал, где-то сорвался бы, выдал себя. Но с появлением Лыча и у него появилась отдушина. Рядом с этим человеком он на время станет возвращаться к самому себе. А потом, оборачиваясь Уманцевым, уже не трудно будет стать еще более благородным, чистым, идеальным!
Лыч появился в городе неделю назад, восстановил старые связи, приобрел документы. Стал Тихоном Серковым. Он рассказал Гусару о двух малинах и «Приюте». А вскоре старые приятели побывали в этих местах вместе — вот только Гусар в таком виде, что никто не смог бы узнать в нем Петра Уманцева. Правда, завсегдатаи «малин» в театре и не бывали, но предосторожность никогда не оказывается лишней.
Итак, Илья стал играть как бы в двух театрах: себя самого в привычной жизни, и роль Петра Уманцева. Переход из одной ипостаси в другую давался ему необыкновенно легко. И потом: ушло напряжение, вечное подсознательное ожидание внезапной неприятности. Теперь он знал, как легко исчезнуть из одной жизни и появиться в другой. Но было еще что-то… При каждой встрече с Лычом он ожидал чего-то. Не хотел сам себе признаваться, но ждал. И однажды, встретившись раз в четвертый, Лыч таки спросил его:
— Как твои дела с бабами? Они тебя, такого артиста-красюка, на руках носят, я знаю! Небось, не одну маруху ножичком пофаловал?
При этом разговоре они были одни: Лыч первый раз привел Гусара на заброшенную баржу — в свои собственные владения. Илья, потянув из портсигара папироску и прикуривая, медленно покачал головой:
— Не было у меня с женщинами никаких дел… Честно говоря, боялся.
— Меня ждал! — Бугристое лицо приятеля перекосилось, полоса заживающего шрама задергалась — это он так смеялся. — Помнишь небось наш разговор? Как сподручнее было бы вдвоем?
У Ильи вдруг задрожали руки, судорогой потянуло в паху.
— Помню, — сказал он враз охрипшим голосом. — Всегда помнил.
Уже через несколько дней они входили через черный ход в салон мадам Солье. Был непоздний вечер, но уже темно, слякотно и совершенно безлюдно. Жаклин ждала его в отдаленной комнате — наполовину гардеробной, наполовину будуаре. Она распахнула халатик и оказалась в черном нижнем белье: ей казалось, что полуодетое тело интригует и возбуждает сильнее, чем обнаженное. Но Гусара и притаившегося до поры за дверью Лыча возбуждало совсем иное…
О том, что он — Петр Уманцев, знали двое: Жаклин Солье и Анета Городецкая. Мадам Солье сразу же согласилась держать их свидание в тайне. Во-первых, у нее был надежный постоянный сожитель, лейб-гвардейский поручик, и она не хотела огорчать его… По крайней мере — пока. И потом… «О, тайный возлюбленный — это так романтично!» Стареющая баба, рядящаяся под экзальтированную курсистку! Гусар прекрасно понимал, что тайной романтики ей хватит лишь для первого свидания. Потом она обязательно какой-нибудь подружке похвастается: сам красавец-актер Уманцев у нее в любовниках! Вот только не ведала мадам, что первое свидание станет и последним.
Анна Городецкая сама напрашивалась, ох, как напрашивалась! Дрожала от нетерпения, проходу ему не давала. И получила, чего хотела. Даже больше…
Да, лишь эти двое знали его — Уманцева. Первая и последняя. Остальные девушки не догадывались, он представал перед ними в иных ролях. Впрочем, нет: та девица, как позже выяснилось — дочь какого-то купца, — которую они с Лычом случайно встретили в плавнях у Волги. Они возвращались коротким путем из пригородной «малины» и на одном повороте столкнулись с ней. Девчонка сразу его узнала.
— Артист, Ромео!
Она всплеснула руками и тут же повисла у него на шее. Лыч подмигивал, кивая на густые, в рост человека, травы. Но Гусару не пришлось даже пальцем шевельнуть. Сильно подвыпившая девка сама тащила его в плавни, приговаривая:
— Вот так тебе! Артиста отхвачу! А то думает, дурак, что свет клином на нем…
Она явно хотела кому-то отомстить, и даже присутствие Лыча ее не смущало.
— А дружок твой пусть посторожит, — сказала она.
Лыч, конечно, шухером не ограничился…
Все это время Илья жил двойной жизнью. И не только потому, что в одном обществе был Петром Уманцевым, а в другом — Гусаром. Еще и потому, что, ненавидя женщин, с наслаждением убивал одних, и — в то же время, — нежно любил одну-единственную. Он любил княжну Елену Орешину. Ни в каких фантазиях не представлял он себя влюбленным в женщину и никогда не мечтал о том, чтобы женщина полюбила его. И вот…
Огромные, хрустально-чистые глаза белокурой хрупкой девушки из третьего ряда смотрели на него так преданно, как, наверное, смотрят лишь на божество. Много восторженных и восхищенных женских глаз видел артист Петр Уманцев. Но в этих взглядах — он чувствовал это и содрогался от бешенства! — всегда присутствовало и вожделение. Ему приходилось терпеть и томительный шепот, завлекающий смех, и обещающие прикосновения рук этих дам. Но все было пропитано отвратительным запахом похоти! Взгляд княжны Леночки — так он называл уже ее в мечтах, — пронзал грудь и входил в сердце так легко и прозрачно, как солнечные лучи сквозь облачка или радуга в дождевых брызгах.
