Дик Фрэнсис - Перелом
Энсо несколько раз резко кивнул головой, явно удовлетворенный, но в глазах его горела прежняя ненависть, и у меня не было никакой уверенности, что сегодняшнее представление окончено. Он с сожалением посмотрел на пистолет, отвернул глушитель и отдал оба предмета Кэлу, который сунул их под макинтош. Энсо подошел ко мне, провел рукой по моей щеке и растер пот между большим и указательным пальцами.
— Алессандро будет жокеем на Архангеле в скачках на приз в две тысячи гиней, — сказал он. — Если этого не произойдет, я точно так же сломаю вторую твою руку.
Я ничего не ответил. Не мог ничего ответить.
Карло расстегнул пряжку, освободив мою правую руку, и положил ремень вместе с дубинкой в рюкзак; затем Энсо и два его костолома повернулись ко мне спиной и пошли через поле к «Мерседесу», ожидавшему их в лесу.
Дюйм за дюймом передвигал я правую руку к левой — прошла вечность, прежде чем мне удалось отстегнуть второй ремень. Освободившись, я уселся на землю, привалился к столбу и стал ждать, когда мне хоть чуть-чуть полегчает. Не полегчало.
Я посмотрел на часы — восемь вечера. В «Форбэри Инн» — послеобеденное время. Энсо, вероятно, сидит за столом и с завидным аппетитом уплетает одно кушанье за другим.
В теории, чтобы выиграть начавшуюся между нами схватку, проще всего было переманить его сына на мою сторону. На практике — тут я осторожно дотронулся до разламывающеюся от боли плеча — я сильно сомневался, стоит ли заблудшая душа Алессандро таких усилий. Наглый, испорченный, маленький предатель... но упорный, не трус и, безусловно, талантливый. Этакая пешка на доске, разрывающаяся на части между преданностью отцу и желанием самой устроить свою жизнь. Пешка, которую передвигают в борьбе за власть. Но пешка проходная... и тот, кто снимет ее с поля, выиграет битву.
Я вздохнул и, морщась от боли, медленно поднялся на ноги.
Идти до дому было меньше мили. И все же очень далеко. Добравшись до конторы, я позвонил по телефону — престарелый врач, к счастью, оказался на месте — Как это вас сбросила лошадь и вы сломали ключицу? — не поверил он. — Сейчас? Я думал, все проездки заканчиваются к четырем часам дня.
— Послушайте, — устало ответил я. — Я сломал ключицу. Можете вы прийти и помочь мне?
— Ммм... — протянул он. — Ну хорошо. Он приехал через полчаса и вытащил из сумки нечто похожее на кольца для метания. «Специально для ключицы», — пояснил он, надевая мне на каждое плечо по кольцу и стягивая их за моей спиной.
— Чертовски неудобно, — сказал я.
— Ну, если вас сбросила лошадь... — Он окинул дело рук своих профессиональным взглядом. Перевязывать сломанные ключицы в Ньюмаркете ему доводилось так же часто, как выписывать капли от кашля. — Принимайте кодеин, — посоветовал он. — У вас есть?
— Не знаю.
Он прищелкнул языком, вытащил из сумки пачку таблеток и протянул мне.
— По две каждые четыре часа.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Пожалуйста. — Он кивнул, закрыл сумку и щелкнул языком.
— Может, рюмку виски? — предложил я, когда он помог мне надеть рубашку.
— Разве что глоточек. Думал, вы не догадаетесь, — ответил он, улыбаясь. Я составил ему компанию, потом принял две таблетки кодеина, после чего мне резко полегчало.
— Кстати, — спросил я, когда он отставил рюмку в сторону, — вы не можете мне сказать, какая болезнь вызывает стерильность?
— Что? — На лице его отразилось изумление, но он ответил, не колеблясь. — Свинка. И еще венерические заболевания. Но свинка крайне редко дает полную стерильность. Как правило, поражается только один семенник. Сифилис — единственное заболевание, которое гарантирует стерильность, но при современных методах лечения, если вовремя обратиться к врачу, этого удается избежать.
— Вы не можете рассказать поподробнее?
— Гипотетически? — спросил он. — Я имею в виду, вы сами не думаете, что заразились? Потому что в таком случае...
— Ну что вы, конечно, нет, — перебил я. — Чисто гипотетически.
— Хорошо... — Он промолчал. — Сифилис — болезнь прогрессирующая, но она может не проявляться долгие годы, медленно разрушая организм человека, который даже об этом не подозревает. Стерильность может наступить через несколько лет после заражения, но пока этого не произошло, вполне возможно зачатие детей, пораженных заболеванием прямо в утробе матери. Как правило, они являются на свет мертворожденными. Некоторые выживают, но каждый из них обязательно чем-то болен.
Алессандро сказал, что Энсо заболел уже после его рождения, значит, с ним все было в порядке. Но венерическое заболевание объясняло скандалы, которые устраивала его мать, и их бурный развод.
— Генрих VIII, — терпеливо повторил он, — был болен сифилисом. Екатерина Арагонская принесла ему дюжину мертворожденных младенцев, а ее единственная выжившая дочь, Мария, была бесплодной. Его болезненный сын, Эдуард, умер молодым. Ничего не могу сказать о Елизавете, слишком мало данных. Он все время упрекал своих бедных жен в том, что они не приносят ему наследников, хотя виноват был сам. Изувер, фанатик — в своем стремлении иметь сына... он рубил головы направо и налево... навязчивые идеи, типичные при подобном заболевании.
— То есть как?
— Перечный король, — ответил врач, как будто мне все сразу должно было стать ясно.
— О боже, при чем здесь перец?
— Да нет, не Генрих VIII, — раздраженно сказал он. — Перечный король — совсем другая личность. Как бы вам объяснить... в медицинских учебниках, при описании прогрессирующих осложнений, которые могут возникать в результате сифилитической болезни, упоминается перечный король. Он был обычным человеком с манией величия, и у него появилась навязчивая идея насчет перца. Он поставил перед собой цель скупить все запасы перца в мире и стать его единственным обладателем, а так как он был фанатиком, ему это удалось.
Я попытался хоть немного разобраться в том, что он говорил.
— Вы хотите сказать, что в следующей после стерильности стадии заболевания нашему гипотетическому больному ничего не стоит убедить себя, что он может горы свернуть?
— И не только убедить, — ответил он, кивая, — но и на самом деле сворачивать горы. До поры до времени, конечно. Рано или поздно и эта стадия кончается.
— А потом?
— Паралич нервной системы. Полная потеря разума.
— Неизбежно?
— Да. Но не у всех больных наступает паралич, и не у всех параличных наблюдалась мания величия. Я привел вам в пример частные случаи... крайне редкие осложнения.
— Только это меня и радует, — произнес я с воодушевлением.
— Вы правы. Если когда-нибудь вам повстречается больной с манией величия, бегите он него как можно дальше. И как можно скорее: эти люди крайне опасны. Существует гипотеза, что Гитлер был именно таким человеком... — Доктор внимательно посмотрел на меня, и его слезящиеся глаза широко открылись. Взгляд его скользнул по повязке, на которой висела моя рука, и когда он вновь обратился ко мне, видно было, что он сам не верит тому, что говорит.
— Вы убежали недостаточно быстро...
— Меня сбросила лошадь, — сказал я. Он покачал головой.
— Это был прямой удар. Я видел... но не поверил собственным глазам. Честно говоря, сначала не мог понять, в чем дело.
— Меня сбросила лошадь, — повторил я. Доктор посмотрел на меня с прежним любопытством.
— Как хотите. Вас сбросила лошадь... Так и запишем в книге вызовов. — Он встал с кресла. — Только не становитесь больше на его пути. Я говорю совершенно серьезно, молодой Нейл. Не забывайте, что Генрих VIII отрубил очень много голов.
— Не забуду, — ответил я. Как будто я мог забыть.
* * *Я пересмотрел версию «меня сбросила лошадь» и ради Этти поменял ее на «я свалился с лестницы».
— Какая досада, — посочувствовала она, совершенно искренне посчитав меня растяпой. — Я отвезу вас на проездку в «Лендровере».
Я поблагодарил ее, и, пока конюхи готовили лошадей, мы пошли проведать Архангела. Впрочем, я наведывался к нему настолько часто, что это вошло у меня в привычку.
Архангела содержал в самом безопасном деннике самой безопасной конюшни, и с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, этот денник охранялся днем и ночью. Этти считала, что я переусердствовал, но мне пришлось настоять на своем.
Днем в конюшне номер один всегда было несколько человек. Ночью — фотоэлемент предупреждал о появлении нежелательных лиц. Двое специально приглашенных из агентства безопасности людей дежурили по очереди, наблюдая за денником Архангела из окна комнаты владельцев, которое выходило прямо на конюшни, а их восточно-европейская овчарка была посажена на длинную цепь перед входом в конюшню и рычала на каждого, кто пытался войти внутрь.
Конюхи высказывали мне претензии по поводу овчарки, потому что каждый раз, когда им нужно было зайти в конюшню к какой-нибудь лошади, приходилось обращаться к охраннику за помощью. «Во всех остальных помещениях, — справедливо указывали они, — собаки дежурят только по ночам».
