Ричард Касл - Жестокая жара
— Думаю, основная масса принадлежит охотникам за запчастями, — сказал Каньеро. — Боже мой, эта машина выглядит так, как будто ее обглодал косяк пираний.
— Забрали даже видеорегистратор с приборной панели и жесткий диск, так что изображения убийцы не будет.
— Много крови на сиденьях? — с надеждой спросила Хит.
— На каких сиденьях? — усмехнулся в ответ Таррелл.
— Он еще на свободе, детектив Хит. Будь осторожна.
Она сунула телефон в карман; оказалось, что продавец уже выбил чек на ее покупку — турецкий коврик размером метр на два, рисунком и цветом напоминавший тот, который пришлось выбросить. Никки заплатила, и продавец спросил:
— Доставка вам не нужна? Сейчас мы уже закрываемся, но можем привезти его вам завтра, прямо с утра.
Хит улыбнулась и закинула сверток на плечо.
— Здесь всего три квартала.
Было восемь вечера, и последние лучи заходящего солнца освещали небо в западном конце 23-й улицы. Зажглись огни в витрине благотворительного магазина,[67]и Никки остановилась, чтобы рассмотреть понравившуюся лампу. Она решила прийти утром, когда магазин откроется, и взглянуть на вещь еще раз. В блестящем медном основании лампы отразилось какое-то движение. Никки резко обернулась.
Никого. Она снова повернулась к витрине и едва не задела ковром проходившего мимо разносчика листовок с пачкой бумажек, рекламирующих мужские костюмы. Никки вздохнула с облегчением — ей все-таки удалось избежать сцены, уместной только в фильме «Три балбеса»,[68]— и завернула за угол, на Лексингтон-авеню. Возможно, на нее повлияло предостережение Каньеро насчет того, что убийца еще на свободе, а может быть, взяла верх инстинктивная осторожность. Магазины с освещенными витринами закончились, начались жилые дома, и Хит решила поймать такси. Идя по краю тротуара, Никки подняла руку, но мимо проехали только два такси, и оба были заняты, так что, миновав Восточную 22-ю, она опустила руку — идти оставалось всего два квартала.
Пройдя половину расстояния до 21-й улицы, она услышала визг шин, сердитый гудок и женский голос: «Идиот, куда прешься на красный?!» Никки обернулась, но увидела лишь задние огни автомобиля, исчезавшие на западе, и серебристое свечение небоскреба Крайслер-билдинг, расположенного в миле к северу. Она пошла дальше, но в памяти уже воскресали события минувшей ночи: она слышала шаги убийцы в капюшоне, бегущего по крыше ее дома, топот по доскам лесов, шаги по асфальту Южной Парк-авеню. Может быть, она просто на взводе после бессонной ночи или это на самом деле повторяется? Человек ни о чем другом не может думать, когда знает, что некто желает его смерти и ждет новой возможности убить. Какая глупость — идти одной по улице, в темноте! Хит так не хватало сейчас приятной тяжести оружия на поясе; однако пистолет пришлось отдать капитану Айронсу. Запасное оружие, «беретта 950», лежало в ящике письменного стола в квартире. Никки ускорила шаг.
Она перебежала Восточную 20-ю улицу в неположенном месте, и в этот момент до нее отчетливо донеслись чьи-то шаги. Хит остановилась; звук шагов стих. Она резко развернулась — тротуар за спиной был пуст. У нее мелькнула мысль оставить ковер, однако до дома было рукой подать, и Никки пустилась бежать на запад, вдоль кованой железной ограды Грамерси Парка.
В голову ей пришла мысль о засаде. Если у убийцы есть сообщник, который сейчас подстерегает ее на крыльце, тогда она бежит прямо в ловушку. Хит прикинула, что иметь дело с одним противником будет проще, особенно если она сейчас сделает неожиданный ход и повернет ему навстречу. Сквер закончился; ограда плавно поворачивала вправо. Зайдя за угол, Никки остановилась и присела.
Она прислушалась в ожидании преследователя. И действительно — послышался топот бегущего человека, однако метрах в пятнадцати от угла неизвестный остановился. Хит не видела его из-за кустов, но услышала тяжелое дыхание. Потом мужчина откашлялся. Опершись ладонью о вымощенный каменными плитами тротуар, Никки вытянула шею и сумела разглядеть его искаженное отражение в окне находившегося через дорогу ресторана. В свете фонарей можно было различить лишь смутную фигуру, но она заметила толстовку с капюшоном и бейсболку. Он двинулся вперед, и Хит приготовилась к схватке.
Преследователь трусцой выбежал из-за угла, Никки резко вскочила на ноги, замахнулась тяжелым ковром, свернутым в трубку… И узнала Рука.
Хит в последний момент успела отклониться в сторону, и Рук не получил по голове, однако отшатнулся с криком: «Эй, нет, не надо!» — замахал руками и потерял равновесие. Несмотря на отчаянные попытки удержаться на ногах, он ничком рухнул на каменные плиты и воскликнул: «Ох!», но успел заслонить руками лицо.
— Боже мой, Рук, ты свихнулся? Что ты здесь делаешь?
— Тебя охраняю, — донесся голос, приглушенный рукавом.
Затем журналист перевернулся и сел. Из его носа текла кровь.
Когда они вошли в квартиру, Никки сказала:
— Только, пожалуйста, не запачкай кровью пол, я его только что вымыла.
— Ты, как всегда, полна сострадания. За меня не беспокойся. Со мной все будет нормально.
Она посадила его на высокий табурет у кухонной стойки, дала коробку с бумажными платочками и вытерла ему лицо влажными салфетками, которые оставила Лорен Пэрри. Осторожно смывая запекшуюся кровь с его верхней губы и носа, она упрекнула его:
— Рук, вспомни прошлый год. Неужели ты еще не усвоил, что за мной лучше не следить?
— Видимо, нет. Ой!
— Извини.
— А ты, видимо, тоже до сих пор не усвоила, что если за тобой кто-то следует, то это может быть поддержка. В лице меня.
— В моем лице.
— Давай не будем занудами, хорошо? — Он отнял от лица скомканную бумажку, посмотрел, нет ли свежей крови, и, удовлетворенный результатом, бросил платочек в мусорное ведро. — Что с нами такое, Никки? Почему у нас не получается встретиться, как в фильме Вуди Аллена? Двое бывших влюбленных, так и не разобравшихся в своих отношениях, натыкаются друг на друга на нью-йоркском тротуаре…
— Ты хочешь сказать, — усмехнулась она, — что это было бы лучше, чем наткнуться на тротуар?
— Я не сломал себе нос?
— Сейчас посмотрим. — Она протянула руку к его лицу, и Рук отпрянул.
— Нет. Достаточно с меня страданий на сегодня. — Он поднялся и взглянул на свое отражение в чайнике. — Слишком искажает, так что ничего не разобрать. — Он пожал плечами. — Ну что ж, даже если он сломан, горбинка придаст мне шарма. Моя красота только выиграет — станет мужественнее.
— Только до тех пор, пока люди не узнают, как именно ты сломал нос.
Ее слова заставили Рука снова повернуться к чайнику и присмотреться к своему лицу. Пока он разглядывал нос, Никки сказала:
— Спасибо за то, что пытался меня охранять. Мне кажется, ты не так уж зол, просто прикидываешься.
Он выпрямился и повернулся к ней.
— Ты в этом уверена?
Но взгляд его сказал, что гнев, по крайней мере, немного утих.
— И я тебя не виню. Я понимаю, ты чувствовал себя так, как будто тебя предали.
— С чего бы это? Неужели только из-за того, что ты послала меня подальше, а всего через пару часов я обнаружил в твоей квартире голого мужчину? А когда осмелился спросить, что это значит, ты отделалась от меня фразой о том, что все сложно, и послала меня еще дальше?
— Ну, хорошо, допускаю, что ты все еще рассержен на меня.
— А если бы мы поменялись ролями? А что, если бы ты пришла ко мне домой и увидела бы на коврике голую Там Швайда с мозгами, разбрызганными по всему коридору? Допустим, мозгов там не особенно много, но все равно, ты понимаешь, о чем я.
Воцарилось напряженное молчание, и разделявшая их пропасть, казалось, расширялась с каждой секундой. Никки знала, что ей сейчас следует нарушить тишину — или же продолжать молчать. Она поняла, что наступил критический момент, после которого возврата не будет, и устремилась вперед.
— Ты можешь со мной не согласиться, — начала она, — потому что ты таким… нелепым образом повредил себе нос, но сегодняшняя неожиданная встреча произошла как раз вовремя. Психоаналитик посоветовал мне наладить с тобой отношения.
— Все-таки похоже на фильм Вуди Аллена. Ты ходила к психоаналитику? — и для большей выразительности повторил: — Ты?
— По приказу начальства. Это долгая история, в которой фигурирует капитан Айронс… в общем, мне действительно велели сходить к полицейскому психологу. — Никки с трудом перевела дух. Она добровольно ступила на тонкий лед. Открыть душу другому человеку значило для нее стать уязвимой, но Никки сделала это — безоружная, беззащитная, она отдалась ему на милость. — Я охотно тебе все объясню, если ты согласишься меня выслушать.
И в этот момент тот Джеймсон Рук, которого она считала настоящим, которого любила больше всего, тот, кто бросался под пули, чтобы защитить ее, наконец смягчился. Поддавшись порыву сочувствия, он протянул ей руку и сказал:
