Салла Симукка - Алый как кровь
Белоснежка не знала, сколько времени наносила удары. Она смотрела на себя, словно издали, со стороны. На девочку, у которой по щекам и подбородку текли выплаканные слезы и сопли. Руки которой поднимались раз за разом все более обессилено. Это действительно она? Разве эта экспозиции не абсолютно безумна? Анна-София постанывала и закрывала лицо руками. Ванесса держалась за живот и кричала, чтобы она прекратила. Белоснежка вернулась, как будто прыгнула обратно в прежнюю себя, почувствовала мягкое, покорившееся тело Анны-Софии под собой, и в этот момент злость ушла.
Она поднялась. Ноги дрожали. Руки безнадежно висели. Мороз покалывал пальцы. Она вытерла влагу со щек. Анна-София поднялась и села, согнувшись, а Ванесса присела рядом с ней. Они не смотрели Белоснежке в глаза. Белоснежка не смотрела им в глаза. Никто не проронил ни слова. Тишина была красноречивее слов.
Белоснежка отправилась домой дрожащим уставшим шагом. Она не боялась, что девочки будут следить за ней и мстить. Она ничего не боялась, не чувствовала, не думала. На полпути домой она остановилась с краю дороги, и ее вырвало. Удивительно, но гороховый суп выглядел так же, как до того, как его съели.
Дома она сразу же отправилась в туалет, прежде чем родители ее увидели. Из зеркала на нее смотрела девочка, с которой она была не знакома. На щеке кровоподтек. Белоснежка удивленно подняла руку и коснулась щеки. Девочка в зеркале сделала то же самое. Кровь не ее. Это кровь Анны-Софии, которую она стерла с лица рукой. Белоснежка помыла лицо раз, второй, третий, четвертый, такой горячей водой, какую только смогла вытерпеть. Она терла себя мылом до тех пор, пока оно не начало щипать.
Попав вечером в кровать, она сразу же уснула — и спала долго, до самого утра, без снов. Когда запищал будильник на мобильнике, Белоснежка чувствовала себя хуже, чем когда-либо. Хуже, чем когда накануне ее били и толкали.
Белоснежка была уверена, что они так это не оставят. Анна-София и Ванесса разовьют эту тему. Она будет наказана, так или иначе — и официально, и неофициально. Они не останутся неотомщенными.
Прошел день, второй, третий, неделя, месяц. Ничего не произошло. Анна-София и Ванесса просто оставили ее в покое. Конечно, ее изолировали от других одноклассников, и никто добровольно не хотел с ней разговаривать, но никто больше и не бил. Ни одного обзывательства, ни одной эсэмэски с угрозой убить ее.
Все закончилось как об стену.
Постепенно Белоснежка поверила в это. Дышать стало легче. Наступила весна, пришло раннее лето, света стало больше, а школьных дней меньше. Слушая, как другие поют «Летнюю песнь», Белоснежка чувствовала, как что-то черное и тяжелое отпускает ее. Она шла после праздника, сжимая в руках аттестат девятого класса, во всепоглощающий свет, лето, свободу.
Снег засиял желтым цветом. Затем — оранжевым. Через секунду — зеленым. Белоснежка видела огни, слышала грохот. С неба сыпались золотые звезды. Затем родилась гигантская роза, лепестки которой открывались, плавились, испарялись. К лунному свету пронесся единорог. Планеты танцевали друг с другом.
Салют.
В честь Белого Медведя.
Наверное, уже около полпервого.
Белоснежка подумала о маленьком навигаторе, который притаился под подвязкой чулка на бедре. Она подумала об указаниях, которые даст Элизе в том случае, если не вернется с вечеринки или не даст о себе знать до полуночи. Надо отправиться с вечеринки, прежде чем часы пробьют двенадцать раз.
Но это, вроде, другая сказка? О Золушке?
Шум продолжался. Белоснежка качалась на разноцветных волнах. Ей было хорошо. И клонило в сон.
Каждый вечер, когда гаснет лампа и наступает настоящая ночь.
Синий сон.
Синий, синий, сверкающе-синий.
Белоснежка задумалась на секунду, что салют еще не кончился. Затем она поняла, что не слышит грохота. А слышит визг.
Белая стена. Запах стерильности. Яркий свет.
Отвратительная пульсирующая боль где-то вдалеке. У Белоснежки не было сил думать об этом. Во рту вкус антибиотиков.
Кап, кап, кап. В нее что-то вливалось. Ее к чему-то подключили. Она смутно помнила названия всех предметов, окружавших ее.
На свету движутся образы.
Знакомые лица.
Мама. Папа.
Голоса издалека, за стеклом, за поверхностью воды, за стенкой.
— Врач же сказал, что состояние улучшается. Больше не плачь, дорогая. Älskling[57]… Девочка выздоровеет. Она у нас борец.
— Не могу об этом не думать. Не смогла бы вынести, если бы мы и ее потеряли.
— Не потеряем. Тсс, тсс…
И ее? Кого потеряли мама и папа? Белоснежка хотела спросить, но не смогла образовать ни слова. Открывание рта было работой не по ее силам.
Она хотела только спать. Надо не забыть спросить позже. Когда-нибудь позже. Но сначала она проспит сто лет.
Но это, вроде, другая сказка? О Спящей Красавице?
Белоснежка чувствовала, как тонет в кровати, в ее мягкости; но вот она прорвалась сквозь кровать, как сквозь слой облаков на небе, и полетела.
Эпилог
Спустя четыре месяца
На открытке черно-белая фотография голого, мускулистого мужчины, который прикрывает стратегическое место котенком. Белоснежке даже не надо переворачивать открытку, чтобы сказать, от кого она.
Приветики!
Здесь все окей. Мама больше не нервничает так, как раньше, и я тоже могу спокойно спать ночами и ходить по улицам, не оглядываясь все время назад. Мне полезно быть свободной. Я подала документы в школу парикмахеров. Если поступлю, то начну учиться осенью. Я верю, что это может быть моим призванием.
Йенна.
P.S. Я уже привыкла к своему новому имени. Я больше не оглядываюсь, если кто-то окликнет меня старым именем.
P.S.2 Больше не хожу навещать папочку. Может быть, когда-нибудь потом. Еще не могу. Ну, ты понимаешь. Не могу даже ничего разумного об этом написать, сразу начинаю плакать.
P.S.3 Я связала тебе митенки. Они придут по почте позже. Извини за задержку. Если они тебе не понадобятся, тогда пойдут на следующую осень.
Белоснежка расплылась в улыбке. Она выглянула в окно. Элиза — точнее, ныне Йенна — права. Был уже конец июня, невозможно жаркого июня. Все цвело, благоухало, сияло.
Приятно узнать, что у девушки все хорошо. Ее отец попал в тюрьму, как и Борис Соколов. Разбор дела прошел на редкость быстро. Видимо, полиции хотелось, чтобы стол разобрали как можно скорее, чтобы начать запланированную чистку. Оба получили большой срок. Также в тюрьме оказался помощник Соколова Линнарт Каск. Элиза с матерью переехали в другую область и сменили имена. В данной ситуации это было разумнее всего.
Элиза клялась и божилась в службе опеки, что наркотики для нее остались в прошлом. Белоснежка этому верила. Элиза и ее мать были вынуждены искать совсем другие способы проводить время и быть семьей. Это определенно неплохо.
Левая рука Белоснежки начала теребить ежик волос на затылке. Она еще не привыкла к короткой стрижке, хотя чувствовала себя с нею более свободно. Когда пробились корни покрашенного в черный каре, она выглядела так, будто облысела. Тогда Белоснежка приняла решение. Поддерживать цвет было для нее совершенно не соблазнительно, да и не нравилась ей подчеркнутая связь волос и имени. Суперкороткие волосы и собственный, естественный цвет. Простота привлекала Белоснежку.
Кроме того, казалось более безопасным, когда из зеркала на нее смотрела совсем не такая девушка, как на вечеринке Белого Медведя. Не то, чтобы она боялась, что кто-то с вечеринки узнает ее на улице. Странно, что люди становятся слепы, когда их зрительные ощущения отделяют объект от его изначального контекста. Потому что никто не может себе представить, что обутая в потертые армейские ботинки, одетая в парку цвета хаки, ненакрашенная девчонка смогла посетить элитную вечеринку. Вывод очевиден: она не была там. Человеческое мышление работает так просто, так глупо — и ей на пользу.
Элиза иногда и раньше отправляла Белоснежке открытки в конверте. Белоснежка хранила их в верхнем ящике комода своей бывшей комнаты, в секретном отсеке.
Итак, она снова жила дома. Точнее, в Риихимяки, в доме ее детства. После зимних событий ее сначала допрашивала полиция, затем родители. Обоим она рассказала только самое необходимое. Родители потребовали, чтобы она вернулась — «по крайней мере, временно». Белоснежка стерпела это, несмотря на то, что ее детская комната напоминала о прошлом и казалась маленькой. Она ездила в школу на поезде, хотя это означало негуманно ранние подъемы.
Временно.
Белоснежка верила: за лето она сможет убедить родителей в том, что в Тампере жить безопасно.
В школе на нее косо не смотрели, так как никто ничего не знал. Каспера и Туукку отчислили, когда всплыли нарковечеринки и взлом школы. Все было сделано как можно тише. По школе поползли слухи, но Белоснежку не могли к ним приплести. Слухи были один страннее другого, но ни один из них даже не приблизился к сумасшедшей реальности.
