Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Князь не подал ей руки, потому что, кроме факела, у него была трость, которой он пробовал дорогу, однако, как ни был он занят, Лючия чувствовала, что он исподтишка наблюдает за ней. Сначала казалось, князь следит за каждым ее движением, готовый сразу прийти на помощь, однако уже который раз она едва не упала, а он и движения не сделал в ее сторону. Более того! С трудом удержавшись на ногах, она услышала еле уловимый вздох разочарования. И Лючии не почудилось, нет! Князь был огорчен, что она не упала! Да ведь и выбирал он такую дорогу, чтобы самому идти по ровному, а жене – ковылять по ледяным надолбам.
Ничего себе! Он что, решил таким образом рассчитаться с ней за гневные вспышки? За пренебрежение к матери его сына? Лючия немало наслышана была о мужьях, которые запросто сживали со свету немилых жен. В России, где еще не канули в прошлое теремные нравы, мужчины оставались почти безнаказанными. Ей вспомнились московские сплетни про арапа Ибрагима Ганнибала, любимца Петра Великого. Сей арап, женатый волею царя на прекрасной дочери одного из родовитейших дворян, по буйству варварской крови своей столь дурно обходился с женою, что она не раз помышляла руки на себя наложить. Желая развестись с нею, он обманом постриг ее в монастырь, заточил в келью, где несчастную едва не уморили с голоду… А что, если князь Андрей уже развязал подобные военные действия в отношении своей жены? Что, если… от быстрой и трудной ходьбы Лючия разгорячилась, но сейчас ее вдруг бросило в холод: что, если он нарочно завел ее на реку в надежде загубить? И не торную дорогу выбирает он, тыча в лед своею тростью, а, напротив, ищет промоину, куда бы мог удобно столкнуть навязанную ему жену?
Ноги сами начали заплетаться и уводить Лючию в сторону от мужа. А мысли, страшные мысли все бились в голове: он сунет ее в прорубь, как Лоренцо Анджольери хотел сунуть головой в канал, – и баста, нет больше Александры Казариновой, несчастье отняло, разлучило молодых супругов! Извольский выигрывает пари и одним махом избавляется от обузы. Можно продолжать жить во грехе с Ульяною, можно искать другую невесту, которая больше придется по сердцу, чем Александра, к которой даже плоть его уже не влеклась… И снова воспоминание об их первой ночи ударило Лючию в самое сердце с такой силой, что у нее даже ноги подогнулись. Она качнулась, тяжело оступилась, тут же под ногами у нее затрещал, разошелся лед… она нелепо взмахнула руками – и ухнула в ледяную бездну.
***Она непременно закричала бы, да от холодной воды, охватившей тело сразу до самой груди, дыханье сперло. Лючия безотчетно схватилась за что-то – это оказались края промоины, однако они захрустели, затрещали под ее пальцами, и она ослабила нажим, тем более что первый приступ ужаса рассеялся, и Лючия обнаружила, что больше не погружается в воду, а стоит на твердом песчаном дне.
Только теперь она решилась вздохнуть – но снова замерла, услышав крик князя Андрея:
– Александра! Где вы, Александра? Отвечайте же!
Пальцы Лючии ощущали, как ходит ходуном лед под его быстрыми шагами. Он шел к ней – и паника охватила Лючию с новой силой. Полдела сделано судьбой – она уже в проруби. Теперь князю Андрею достаточно приблизиться, покрепче огреть ее тростью по голове… Единственное спасение – затаиться, промолчать. Может быть, он не найдет ее. Может быть, решит, что она потонула без его помощи. Может быть, ей удастся спастись… Мысли бились в голове, жгли разум и сердце; отчаяние и страх Лючии были таковы, что она почти не чувствовала холода, и только зубы безотчетно, как бы сами собой выбивали дрожь.
– Александра! – позвал князь Андрей совсем близко. – Господи боже, Александра!
Лед затрясся, затрещал – Лючия ощутила это даже не руками, а всем существом своим, – и вдруг, против воли, закричала диким голосом:
– Прорубь, прорубь!
– Что же, что прорубь, – ворчливо ответил князь Андрей, мгновенно успокоившись. – Прорубь, так обойдите ее, да глядите, осторожно!
И он приближался, приближался!
Надо было молчать, но она не смогла – и снова вскрикнула, вне себя от страха, но уже не за себя, а за него:
– Не подходите! Провалитесь!
Темный силуэт возник на фоне чуть более светлого неба – это был князь Андрей. Ахнув, он опустился плашмя на лед и проворно подполз к Лючии, схватил ее за плечи:
– Проклятье! Держитесь, держитесь за меня!
Лючию не надо было приглашать: она вцепилась в полушубок князя с такой силой, что пальцы свело судорогой. Век бы их не расцеплять, век бы ощущать на своем застывшем лице его запыхавшееся дыхание, слышать взволнованный шепот:
– Черт побери! Господи помилуй! Вы живы, слава богу! Ах я, проклятый дурак! Держитесь, держитесь крепче.
Лючия прерывисто вздохнула – холод отнимал дыхание – и с трудом проговорила:
– Н-ни-чего… н-не трев-вожьтесь… я стою на дне.
Горячие губы, бывшие так близко к ее онемелым губам, резко отстранились, голос зазвучал спокойно, почти буднично:
– Стоите? Вот и великолепно, сударыня. Я сейчас дам сигнал своим людям – они помогут мне вас вытащить.
И встал на колени, резко взмахнул факелом – один раз, и другой, и третий: знак опасности.
С берега послышались встревоженные голоса, которые становились все громче.
– Сюда, сюда! – крикнул князь, размахивая факелом.
«Вот сейчас набегут всем скопом – и точно меня утопят», – мрачно подумала Лючия, однако не шевельнулась, не сделала никакой попытки спастись. Сильнее усталости, сильнее холода, сильнее страха была тоска, сковавшая ее сердце, когда губы князя отдалились от ее лица, а голос стал по-всегдашнему равнодушным и чужим.
15
О пользе внезапных возвращений
Разумеется, о продолжении пути не было и речи. Мокрую, как мышь, Лючию отнесли на руках на берег, запихали в карету. Гайдуки взлетели верхами, кучер разбойничьи засвистал – лошади с места пошли рысью, Лючию с силой зашвыряло по диванчику, и до нее долетел голос князя:
– Кто-нибудь – скачите вперед! Горячую ванну княгине! Водкой растереть! Скорее!
Лючия высунулась – ветер хлестнул в лицо – и не поверила глазам, увидав на берегу удаляющуюся фигуру, прощально размахивающую факелом.
Porca Madonna! Он остался. Он остался – чтобы продолжать путь через реку, чтобы явиться-таки на бал!
О, проклятье, проклятье всем мужчинам, их коварству!.. Не единожды с тех пор, как живет на земле род людской, срывался этот вопль с женских уст, но, наверное, ни разу он не был исполнен такой горечи и возмущения!
О, как она была права! Как все угадала! Лючия в гневе заломила руки. Конечно, при чем тут пунктуальность князя? Пунктуальность русского – чушь, чушь какая! Да он нарочно заманил ее на лед. Он и впрямь подталкивал ее к торосам и опасным промоинам в надежде, что она провалится в воду, а нет, так хоть ногу подвернет или сломает. По его все и вышло. Князь хотел, чтобы у него была приличная причина не являться на бале с молодой женой. Почему? Стыдился ее? Опасался, как она воспримет осуждающее лю бопытство собравшихся? Или боялся, что она узнает: Александра Казаринова, родовитая княжна, была всего лишь ставкой в азартной игре, и эта ставка выиграла?
Всякая причина была по-своему извинительна, но не всякая заслуживала прощения. Князь не считался со своей женой, она для него не существовала! Лючия обхватила себя за плечи – озноб бил все сильнее, – да так и обмерла. Все не то, не так! Напротив – он слишком с ней считается! Он боялся ее присутствия на балу. Откроется их венчание, для тайны коего одна причина – любовь, а тут обиженная супруга и закричит, мол, муж вовсе меня не любит, у него открытые шашни с крепостной полюбовницей! Конечно, в железо князя за сие не закуют, а все-таки для человека, который столь блюдет свою пресловутую честь, это урон большой. И, возможно, при сем признании условия пари не будут считаться исполненными. А уж сколько веселья доставлено будет Наяде Шишмаревой-Лихачевой, когда она узнает, что князь у нее, продав собачью свору, собственного сына выкупал… О, конечно, Извольский готов на все, чтобы жена не оказалась на балу – но под благовидным, приличным предлогом.
Черта с два! Лючия в ярости ударила кулаком в бархатное сиденье. Еще один мужчина, который хочет вылепить ее жизнь и смерть по своей воле? Фессалоне, потом Лоренцо Анджольери, Чезаре с его гнусавым голосом – теперь этот русский медведь? А вот не будет этого! Не будет!
Она вцепилась в ворот платья спереди и дернула с такой силой, что тесемки на спине лопнули – и она вылупилась из мокрой, слипшейся одежды, как из скорлупы сваренного вкрутую яйца. Рубашка, мокрая насквозь, тоже была содрана и брезгливо брошена на пол кареты, а Лючия навертела прямо на голое тело все меха, которые были в изобилии набросаны вокруг.
Нет уж, нет! Она не подыграет князю. Ей уже гораздо теплее, а в имении сразу в горячую воду, снова одеваться – и к графу Лямину. Извольский узнает, что нельзя безнаказанно вертеть Лючией Фессалоне, даже если ей и взбрела блажь притвориться Александрой Казариновой. Она появится на балу, произведет там фурор своим прибытием – и князь поймет, что не столько он все это время лгал, сколько сам был обманут.
