Вера Белоусова - Жил на свете рыцарь бедный
Гаврюшин потянулся, как сытый кот, и кивнул.
— Как следует! — сообщил он с довольным видом.
— Вы, Женя, — как тигр после удачной охоты, — усмехнулся Мышкин, сознательно повысив сытого кота в ранге. — Расскажите, пожалуйста.
— Сначала он огрызался, — сообщил Гаврюшин. — И еще как! Но я его быстренько… Так и так, говорю, Роговы рассказали нам о вашем посещении… Так что, говорю, подумайте, не лучше ли нам поговорить серьезно. Он, надо сказать, позеленел… но сначала все-таки рыпнулся. «Роговы ваши, говорит, наркоманы, темные личности. Кто им поверит?» А я ему: «Ничего подобного. Проблемы с наркотиками только у Татьяны. И кстати, ее недееспособной тоже никто не признавал, а Илья — так вообще полноценный член общества. Так что, говорю, два свидетеля против вас. А кроме того, говорю, скажите, пожалуйста, откуда это вам известно про наркотики? Выходит, вы за ними следили? Очень, говорю, все это странно. То, что вы пытаетесь утопить Дерюгина, не подлежит сомнению. Вопрос в том, зачем вам это нужно. Чтобы выгородить себя или для других целей?» Вот тут он шухернулся, инспектор. То ли он допер, что сам под подозрением, то ли понял, что за Роговых тоже по головке не погладят… В общем, не вдаваясь в подробности… Чайковский его нанял, две недели назад. Можно было сообразить… Насчет аукциона-то вы правильно угадали. История такая… Этот Чайковский вроде бы сдался заранее — так вышло, что у Дерюгина были все козыри, но ему, Чайковскому, эта история была как кость в горле. Где-то он там просчитался и не мог успокоиться. Убивать он Дерюгина не собирался — у них там, знаете, свои отношения… правила… Он хотел убрать его с дороги на время, совсем ненадолго. Заметьте, что у Дерюгина с Зуевым отношения непростые — это, оказывается, кому надо, давно известно. И вот этот Чайковский каким-то образом выходит на Зуева и говорит: «Помоги мне!» То есть не говорит, ясное дело, а требует. «Ты, говорит, дерюгинский мозговой центр — вот ты и думай. Дерюгина ты хорошо знаешь…»
— Постойте, Женя, — перебил заинтригованный Мышкин. — Он его что, купил?
— А хрен его знает! — пожал плечами Гаврюшин. — Зуев говорит — не купил, а угрожал. У него сын… Может, и правда. А может, и купил. Хотя он вроде и так не бедствует.
— Понятно, — кивнул Мышкин. — И что же? Он согласился?
— Вот тут любопытный момент, — сказал Гаврюшин. — Он не отказался, но ничего не придумал. Не смог. Дрожал как овечий хвост — сам говорит. Все это, инспектор, как вы понимаете, его версия… Сына хотел за границу переправить, в какую-нибудь закрытую школу. Как раз договаривался, когда ездил. А все равно страшно. А тут вдруг такая история, такое совпадение. Неслабо, согласитесь. Зуев прямо-таки счастлив — с того самого момента, как у козловского подъезда народ сообщает ему, что Козлову убили и Дерюгин как раз сейчас там… Козлову ему, может, и жалко, но, с другой стороны, она его уже несколько раз посылала куда подальше… Я его спрашиваю, между прочим: «Чего же вас туда опять понесло?» Ну, тут он, инспектор, сказал матом, не для ваших нежных ушей. «А фиг его знает, говорит, зачем. Как магнитом тянуло, как медом намазано… Наговорил ей с три короба — будто у меня к ней дело…» Ну, не важно. В общем, он думал, проблема решилась сама собой. И тут — мы с вами, с нашим алиби, то есть не с нашим, разумеется, а с его. Ну, он и решил вмешаться и подправить… в меру сил и разумения. Конечно, думал, что Роговы побоятся высунуться… Повторяю, инспектор: это его версия. Очень может быть, что все вранье, от первого до последнего слова…
— Разумеется, — задумчиво кивнул Мышкин. — Но если это правда… то вот что любопытно… Получается, что он действительно думал, что это Дерюгин. Так ведь?
— Так, — подтвердил Гаврюшин. — Ну и что с того?
— Нет, это странно. Можно подумать, что убийство из ревности — самое обычное дело и встречается в наше время на каждом шагу. «От прав моих не откажусь или хоть мщеньем наслажусь!» И никого это не удивляет. Надо же! Между тем это случается не так часто и скорее в другом социальном слое, причем действующие лица, как правило, пребывают в состоянии опьянения.
— Дерюгин — горяч… — напомнил Гаврюшин. — Как нам разъяснили сведущие люди… Специально держит Василия, чтоб тот его охолаживал…
— Не совсем так, я думаю… На одних эмоциях таких денег не сделаешь. Не охолаживал, я думаю, а проверял расчеты. Это ведь не одно и то же… Ну, не знаю…
— Я вам больше скажу, — задумчиво добавил Гаврюшин. — Очень может быть, что он к Роговым шел, действительно считая, что они подкуплены и врут. Потому что иначе на что же он рассчитывал?.. Я ему говорю: «У нас есть основания полагать, что они говорят правду». Это я с ваших слов, инспектор, заметьте. Основания-то тоже, прямо скажем, не фонтан. Ну ладно… «А я, говорит, им не верю…» И все тут.
— Вот я и говорю, что это странно. Сплошные романтики кругом. Убийство из ревности не исключено, — я только хочу сказать, что это все-таки не самый стандартный вариант… И я не понимаю, почему их это не удивляет…
— Их? — насторожился Гаврюшин. — Что, «жених» тоже на Дерюгина катит?
— Ну да, — кивнул Мышкин и вкратце пересказал ему свой разговор с Алешей. Некоторые детали он при этом все-таки опустил — не потому, что хотел держать их в секрете, а потому, что не хотел обсуждать, не разобравшись. Рассказывая, он снова испытал острейшую потребность остаться в одиночестве, чтобы все как следует обдумать и сопоставить.
Гаврюшин, по-видимому, испытывал нечто подобное — во всяком случае, выслушав мышкинский рассказ, он вдруг объявил, что у него есть дела и кое-какие соображения, которые хорошо бы обдумать, поэтому он, пожалуй, пошел бы к себе и поработал, если, конечно, инспектор не возражает. Инспектор не только не возражал, но в ответ на это объявил с величайшим энтузиазмом, что он и сам тоже… ужасно устал и, пожалуй, возьмет да и поедет сейчас прямо домой. На том они и порешили и разошлись до следующего рабочего дня.
Аня возвращалась домой из библиотеки. Угрозыск угрозыском, а сессию все-таки нужно было сдавать. День, впрочем, прошел совершенно впустую. «И все из-за дурацкой мнительности, — ворчала она про себя, шагая по темной улице и стараясь дышать в воротник. — Надо же, холодина какая! Если мне и дальше будет мерещиться — пожалуй, вылечу из университета… или просто попаду в психушку…»
Сперва ей показалось, что девочки в библиотеке, на выдаче, смотрят на нее как-то… особенно заинтересованно. Но об этом она довольно быстро забыла и, может быть, и не вспомнила бы, если бы не буфетчица. Потому что буфетчица, безусловно, смотрела на нее с особенным выражением, просто ела ее глазами и даже, кажется, собиралась что-то сказать, но в последний момент передумала.
«Называется — мания преследования», — сказала себе Аня, входя во двор своего дома, и, вздрогнув, застыла на месте. В глубине, у подъезда, ей померещилась темная фигура. Секунду она стояла не двигаясь и изо всех сил вглядывалась в морозную мглу, пока не заслезились глаза. У подъезда царили полная тишина и неподвижность. «Вот я и говорю — мания преследования», — сердито сказала себе Аня и двинулась вперед — впрочем, все-таки с некоторой опаской. Темная фигура отделилась от стены в тот момент, когда она поравнялась с подъездом. Аня судорожно вцепилась в ручку двери и хотела закричать, но тут фигура повернулась так, что висевшая над дверью лампа осветила лицо, и она узнала Алешу. Она машинально рванула дверь на себя, инстинктивно желая одного — проскочить мимо, не видеть, не слышать, нету этого человека, нету… Но Алеша успел удержать ее за локоть.
— Аня, — сказал он, — ровно два слова…
Она растерялась, опустила голову и застыла.
— Аня, я был у Мышкина — это… в угрозыске…
— Я знаю, — прошептала она одними губами.
— Он сказал, что Катя тебе звонила… что она звала тебя прийти… вместе со мной…
Аня молчала.
— Я не знал… Значит, это из-за тебя… то есть ей нужно было, чтобы ты… на тебя было рассчитано?..
— Ну, я думаю, не только… — Эти слова Аня проговорила с великолепным издевательским великодушием. Что-то такое начинало подниматься у нее в душе, какая-то волна… раздражение? злорадство?
Алеша не почувствовал подвоха.
— Ну, может, не только… Наверное, не только, но все-таки…
— А я знаю, где ты был в тот день, — медленно проговорила Аня. — Куда ты ходил… Я шла за тобой… всю дорогу… Хотела поговорить… но так и не смогла решиться…
— А я знаю, как ты ее ненавидела… Там… Сологуб валялся… Серия «Серебряный вихрь»…
Оба умолкли, как-то дико глядя друг на друга.
— Прости меня, Анечка, — вдруг сказал Алеша. — Ради бога, прости… за все…
И вот тут она сняла варежку, задумчиво посмотрела на свою ладонь, а потом размахнулась и влепила ему пощечину, настоящую пощечину, увесистую пощечину оскорбленной женщины, испытывая при этом несказанное наслаждение. Потом она быстро развернулась и вошла в подъезд, но почему-то не поехала на лифте, а побежала вверх по ступенькам, приговаривая про себя: «И, как гром, его угроза поражала мусульман» — что было на первый взгляд совершенно некстати.
