Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
– Бедняжка Фели, – произнесла я и умолкла.
– Ей будет лучше, когда мы поженимся, – продолжил Дитер. – Тогда она сможет уехать из Букшоу. Там так много призраков.
Призраков? Я никогда не размышляла об этом в таком ключе. Любой действительно уважающий себя призрак скорее умрет, чем поселится в Букшоу.
И я призадумалась. Когда мертвецы умирают, они возвращаются к жизни? Именно об этом воскрешение – о смерти мертвых?
Хотя я потерпела неудачу в своей попытке воскресить Харриет и вернуть ее в лоно семьи, меня вряд ли можно винить за это. Мой эксперимент прервали люди из министерства внутренних дел, и я знаю, что второго шанса у меня не будет. Харриет похоронят, и на этом все закончится.
Как печально, что мы так и не узнаем друг друга.
Это не просто печально, это, черт побери, ужасно.
Мы ненадолго остановились у угла стены из красного кирпича, окружавшей огород.
– Выше нос, – сказала я и, произнося эти слова, осознала, что примерно то же самое сказала Даффи. – Как поживают ваши учительские планы?
Больше всего в жизни, за исключением разве что руки моей сестрицы, Дитер хочет преподавать в Англии английскую литературу. Он с детства является преданным поклонником сестер Бронте и рвется поделиться своим энтузиазмом в классной комнате.
Он сразу же просиял.
– Вы умеете хранить тайны? – спросил он.
Я чуть не рассмеялась ему прямо в лицо. Из миллиардов людей, когда-либо топтавших лицо планеты Земля, никто – ни единый! – не умел так хорошо держать рот на замке, как Флавия де Люс.
Я перекрестила сердце и губы и сделала двумя пальцами знак победы.
– Клянусь на крови, – сказала я. Это клятва, известная немногим.
– Ваш отец замолвил за меня словечко в Грейминстере. Я должен начать преподавать там осенью.
Я обняла его. Не смогла удержаться. Я знала, что во время Пасхи Дитер уезжал на какое-то загадочное собеседование, но ничего больше не слышала.
– Яруууу! – прокричала я. – Замечательно! Поздравляю, Дитер!
– Но держи это при себе. Мы не хотим объявлять об этом до похорон.
Я сразу же обратила внимание на словечко «мы».
Я снова обняла его.
– Эй, мистер! Не бойтесь. Ваш секрет в безопасности.
Дитер одарил меня широкой улыбкой и предложил руку.
– Пойдемте? – предложил он. – Я объявлю всем, что вы нашлись.
Несмотря на чудесную погоду, внутри дома ощущалась зябкость, которую я не могла легко объяснить. Как будто мир вступил в новый ледниковый период: перемена, которая застала всех врасплох, погрузив в некую разновидность летаргии.
В вестибюле последние гости, пришедшие попрощаться с Харриет, потрясенно смотрели друг на друга, как будто внезапно потеряли способность узнавать своих соседей.
Царила неловкая тишина, прерываемая только шарканьем туфель по черно-белому мрамору и сдавленными всхлипываниями женщины, которую я никогда раньше не видела.
Я думаю, мы все осознали, что приближается время похорон Харриет.
День предстоит ужасный.
* * *Я обнаружила Фели в гостиной, она сидела за роялем с белым лицом и краснющими глазами. Ее пальцы двигались по клавишам, но инструмент не издавал ни звука. Такое ощущение, будто у нее нет сил извлечь музыку из инструмента. Я постояла секунду-другую, пытаясь угадать по движению ее пальцев, что за беззвучную мелодию она играет.
Меньшее, что я могла сделать, – это начать разговор на культурной ноте.
– Мне так жаль, Фели, – произнесла я. – Понимаю, как тебе тяжело.
Ее голова медленно повернулась, и опухшие глаза неуверенно сосредоточили взгляд на мне.
– Правда? – спросила она. И после очень долгой паузы добавила: – Я рада.
Было совсем непохоже, что она радуется.
Обычно, хотя я никогда ей этого не говорю, моя сестра Фели поразительно красива. Ее волосы отливают золотистым блеском, голубые глаза ярко сверкают. Цвет лица – по крайней мере с тех пор как утихла вулканическая активность, – превращается в то, что киножурналы именуют «английским персиком со сливками».
Но сейчас, когда Фели сгорбилась за клавиатурой, я мельком уловила, как она будет выглядеть в старости, и картина оказалась неприятная. Даже пугающая.
Что еще хуже, меня охватила ошеломляющая волна жалости.
Я так хотела рассказать ей, что пыталась вернуть Харриет к жизни, чтобы мы все – она, отец, Даффи и я, а также Доггер и миссис Мюллет, – конечно же, жили вместе долго и счастливо.
На самом деле эта история была сродни сказке доктора Киссинга: полуправда, полувымысел. Но какая часть истории к чему относится?
Я больше не знала.
– Могу что-нибудь сделать? – спросила я, сражаясь с подводными течениями своего уставшего разума.
Я осознала, как мало пала и как сильно на меня это повлияло.
– Да, – ответила Фели, – есть. Сегодня днем не делай ничего такого, что может поставить нас в неловкое положение.
Как будто я бродяга у кухонной двери.
Думаю, больше всего меня ранило это «нас». Еще одно слово с длинными тенями: три простые буквы, «н», «а» и «с», превратившие меня из сестры в чужака.
– Тетушка Фелисити еще не говорила с тобой? – внезапно ее голос стал холодным, как лед.
– Говорила? На какую тему?
Фели повернулась обратно к клавиатуре, и ее руки извлекли из инструмента серию самых грубых, скрежущих, мучительных аккордов, которые только можно представить.
Я закрыла уши руками и выбежала из комнаты.
Пронеслась по коридору и вестибюлю – к черту зевак-плакальщиков! – и взлетела по лестнице в восточное крыло.
Распахнула дверь в свою лабораторию, вбежала внутрь и захлопнула дверь, прижавшись к ней спиной.
Высокий мужчина повернулся ко мне, и в его руке я увидела пробирку, которую он внимательно изучал.
Это был сэр Перегрин Дарвин.
25
– Думаю, это цианид, – сказал он с совершенно нелюбезным видом.
Я кивнула. Вряд ли я могу отрицать это – особенно перед лицом человека, чья профессия – определять цианид.
– Эта лаборатория принадлежала моему внучатому дедушке Тарквину де Люсу. Может, вы о нем слышали?
Я рисковала, я знаю, но это было лучшее, что я смогла сейчас придумать. Возможно, сэр Перегрин, подумала я, был в Оксфорде вместе с дядюшкой Таром – хотя нет, он недостаточно стар. Но он наверняка должен был слышать о трудах дядюшки Тара, может, он даже боготворил его в детстве.
В среде химиков кровь играет роль – по крайней мере, я на это надеялась.
Но бесполезно. Сэр Перегрин не клюнул на наживку. Он поставил цианид на место с осторожностью, от которой я пришла в восхищение.
Этот человек знает, что делает.
– Гроб вашей матери был вскрыт с помощью пары десятидюймовых ножниц для резки металла, – обвиняюще произнес он.
Я попыталась изобразить неверие.
– Да, вы оставили свое оружие на месте происшествия. Мы отправили их в Лондон для анализа и только что получили сообщение, что ваши отпечатки – и только ваши – на них повсюду. Объяснитесь.
Что ж! У них хранятся мои отпечатки пальцев? Должна признать, я польщена. Видимо, им прислали их из полицейского участка в Хинли.
Тем не менее надо отдать этому человеку должное. Он наверняка не станет тянуть волынку. Если он смог в течение нескольких часов организовать доставку улики из Букшоу в Лондон, анализ и получение информации, он явно расторопный человек. Инспектор Хьюитт позеленел бы от зависти. Скорее бы рассказать ему.
– Ну?
Он ждал, и выражение его лица можно было описать только как «ухмылка».
– Если вы не осознаете этого, мисс де Люс, помеха подготовки к похоронам – это не…
– Я не мешала! – перебила я, и кровь прилила к моему лицу. – Я ее не трогала.
– Тогда могу поинтересоваться, что вы делали?
– Это же моя мать. Я никогда не видела ее лица. Мне хотелось посмотреть на нее до похорон.
Я попыталась сыграть с ним в гляделки, но моя нижняя губа задрожала.
Сэр Перегрин не отвел взгляд.
Он медленно двинулся в мою сторону, словно становясь выше с каждым шагом, и в конце навис надо мной, как хищная птица.
Я поймала себя на том, что отпрянула от него и съежилась.
– Перегрин! – голос разрезал воздух, словно брошенный кинжал.
Я резко обернулась.
– Тетушка Фелисити!
– Фелисити! – сказал сэр Перегрин.
– Что ты делаешь с ребенком?
Я приободрилась, пусть даже она совершила непростительный грех.
– Ну, Перегрин? Объяснись!
– Я просто делаю то, что от меня требует правительство Его Величества.
– Вздор. Ты пытался вогнать девочку в замешательство. Тебе должно быть стыдно!
– Фелисити…
Сэр Перегрин имел такой вид, будто перед ним явились фурии собственной персоной, мстительные богини подземного мира в черных одеяниях, с налитыми кровью глазами и развевающимися волосами, создания, работа которых – карать злодеев.
– Пойдем, Флавия, – сказала тетушка Фелисити, чуть не выдернув мою руку из сустава, когда схватила меня за локоть и повлекла из комнаты. – Нам надо поговорить.
