Екатерина Лесина - Хризантема императрицы
Поворот ключа, открытая дверь, еще один раскат и вспышка молнии. Темнота.
Темнота?
Да! Это знак. Благословение. Указание правильности пути, и теперь он точно не отступит.
Вельский вышел на лестницу, сжимая топор обеими руками. Ладони вспотели, шея зудела и во рту поселилась характерная сухость, появляющаяся после длительной попойки. Лестница уходила вниз и вверх, но из темноты проступали лишь первые несколько ступенек, прикрытых дорожкой. Слабые отблески лунного света скорее сгущали, чем разгоняли сумерки.
Было страшно.
Было прекрасно. Колотилось сердце, бурлила кровь, и только замерзшие пальцы покалывало, точно иглами.
Где-то высоко вверху скрипнула дверь, выпуская свет и голос, но Вельский не разобрал ни слова да и человека не узнал. Но остановился, вжимаясь в стену, замер то ли в испуге, то ли в предвкушении. Скоро уже, совсем скоро.
Дверь хлопнула и внизу, совсем рядом. Шелест, шорох складываемого зонта.
– Да... да, дорогой, ну а что я могу сделать? Интерес? Ну естественно, у старухи есть какой-то интерес, знать бы еще какой. А что Герман? Да он просто лох, которого Императрица на цепь посадила и при себе держит. Даже странно, что он купился на обещания... ну будет видно, не торопись, все идет по плану. Главное действовать аккуратно. Что с моим? Да дрыхнет, небось, скотина... ну я тебе сразу говорила, что единственное, на что он способен – упиться до белой горячки. Не волнуйся, это даже на руку, кто поверит алкоголику? Вот и я о том же. Нет, солнышко, приезжать не надо, ты же сам говорил... ничего, я сама справлюсь. И да, милый, я тоже очень сильно тебя люблю. Целую.
Вельский окаменел. Этот голос, эти интонации с грассирующим «р» и шипяще-змеиным «с», с переходами от нежного мурлыканья до предвещающих взрыв и истерику ноток. Этот голос не мог быть здесь!
Или мог? Она пришла! За ним пришла, чтобы упрекнуть, ткнуть в лицо его беспомощностью, посмеяться, как делала это всю жизнь. Стерва! Даже после смерти не оставит его в покое.
А была ли смерть?
Не было! Ничего не было! Догадка ослепила и обездвижила. И только новый раскат грома, в котором Вельскому почудились отголоски демонического смеха, вернул способность думать.
Женька не умирала. Женька-стерва-тварь-паразитка-дура жива. Она обманула его, она смеялась над ним, она звонила, а потом, когда он сидел на кухне полумертвый от страха и унижения, хохотала где-то там, далеко или рядом, не суть важно. Главное, что она смеялась. И любовник ее тоже.
Все они!
Ничего, он еще покажет, он еще отомстит, он превратит смех в слезы.
Вельский сжал топор. Приподняв, закинул на плечо. Осторожно, стараясь не нарушить тишину подъезда неосторожным звуком, спустился на ступеньку. И еще на одну.
Тишина.
Почему она там стоит? Кого ждет? Услышала? Почувствовала незримое приближение смерти? На этот раз все будет по-настоящему.
Глухой стук каблуков о прикрытые ковром ступени. Бормотание. Вздох. Свет, слабый, с экрана мобильного телефона, но все же заставивший замереть, затаив дыхание. Жертва не должна услышать охотника.
Жертва приближалась. Вот она... и еще немного... он узнал длинный плащ с нарочито широкими рукавами и белой оторочкой по воротнику. И завязанные в узел волосы, и запах духов, пусть размытый дождем, но знакомый, с нотами имбиря и сандала.
Когда расстояние сократилось до трех ступенек, Вельский вышел из темноты и громко, грозно сказал:
– Ну, здравствуй, дорогая!
Она отшатнулась. Жаль, что лица не разглядеть, а ему хотелось бы увидеть ужас и раскаяние за все, что она с ним сделала.
– Страшно? Да, пусть теперь будет страшно тебе... – он наступал нарочито медленно и топор приподнял, демонстрируя. – Ты же мертва, призрак, а призраку ничего не будет, если я убью его еще раз. Вот так...
Он замахнулся и зажмурился. Медлил. И только когда Женька, слабо вскрикнув, толкнула в грудь, вместе с тем пнув в коленку, Вельский пошатнулся и, не глядя, опустил топор. Лезвие с глухим звуком вошло во что-то твердое и застряло.
А он, не открывая глаз, разжал руки и поскакал вниз, перепрыгивая через ступеньки, грохоча и плача.
Не хотел он убивать! Но сделал, сумел, отомстил... почему так плохо-то?
* * *Милочка пришел в квартиру с коричневым чемоданом, курткой с продранными рукавами, коробкой из-под обуви и пятью баночками боярышниковой настойки. Все пять он опрокинул сначала в кружку, потом в желудок.
И ведь за сердце не боится, гаденыш.
– Че смотришь? – Милочка заглянул под крышку, понюхав суп, скривился. – Скис.
– Свари свежий, – Дашка давила в себе злость. Нужно быть осторожной, дружелюбной, нужно все сделать как можно быстрее. А боярышник... хорошо, она не станет выкидывать эти баночки. Пять – это много.
За два дня количество баночек выросло втрое. Дашка, преодолевая брезгливость, выуживала их из мусорного ведра и складывала в нижний ящик шкафа. Тот стоял в Милочкиной комнате, но поскольку ящик был без ручки, Милочка в жизни не стал бы возиться, открывая его гвоздем.
Впрочем, ручка у Даши тоже имелась. Она приделает ее позже.
Спустя недели две по дому пронесся слух, который менялся от квартиры к квартире, обрастая все новыми и новыми подробностями. И если факты поначалу были хоть более-менее достоверными, то уже к вечеру они извратились, в совокупности своей создавая историю жуткую и завораживающую.
Милослав Скужацкий убил мачеху.
– А от завсегда гаденышем был, – гневно бряцала кастрюлями Клавка, и молоко на плите вскипало желтоватой пенкой. – От Дашка – хорошая девка, жалостливая. За мачехой-то вона сколько лет глядела, хотя ж никто и не обязывал. И дальше б глядела, только ж этот ирод приперся. Ну да, приняла и приписала, так сестра ж, и жалостливая, говорю...
– Ну да, добрая девочка, не то что родственники ее, – шептала Манька, отводя глаза. И стыдно ей было, что зятя выгнала, и страшно – а ну когда б он ее потравить вздумал? Из мести? И еще не по себе слегка – что остальные скажут? – Добрая и вежливая всегда была. И да, давно переехала жить, годиков пять как. Чего-то у них там с братухой не заладилось, та-то фифа, известно, а Дашка – скромненькая, тихенькая... ох, а когда б и ее...
– Милослав? Отравить? – Серж был хмур и зол, но больше оттого, что выходка эта предвещала неприятности, чем от беспокойства за брата. – Помилуйте, у него мозгов на сложный план не хватит. Что он ей подсунул? Крысиный яд? В банке от боярышника? Тогда, пожалуй, нет. Вы не поймите превратно, я не думаю, что мой брат способен на преступление, но говорите нашли два десятка аналогичных баночек? Он выпивает, да, об этом я знал, пытался воздействовать, но увы... И пакет с ядом? А откуда он... ах дворником работал, выдавали для борьбы с грызунами. Ну простите, я вряд ли чем могу помочь. Дарья? Она точно ни при чем, моя сестра не глупа, если бы она и вздумала травить Анжелу, то сделала бы это иначе. Она же у нас медик, с ядами работает. Нет, нет, я точно не знаю. Подайте запрос – вам ответят. Извините, помог, чем сумел.
И только Милочка все отрицал, клялся, что не виноват, что в жизни не стал бы, а разговоры его про квартиру – глупость и вообще с пьяных глаз, а кому по пьяни-то верить можно? И яд он не знает откуда, и банки эти... Но его слова ничего не изменили. Был суд, был приговор, на удивление мягкий – Серж не кинул брата, – и долгие годы Дашкиного спокойствия.
Наконец, она могла заняться наукой.
* * *Звонок в дверь раздался в четверть первого, когда Дашка, отложив расчеты, которые все равно не ладились, решила отправиться спать.
– Привет. Можно поговорить? – На пороге стоял Серж. Дашка кивнула. Она не ощущала ни смятения, ни растерянности, ни даже удивления, более того, она ждала этого визита сразу после суда, но прошел месяц, другой, третий...
– Здесь все по-прежнему, – сказал он, оглядываясь.
Ну да, а чего он ждал? Перемен в одночасье? Это он изменился, постарел, обрюзг, раздался в талии и оттого казался уже в плечах. Три подбородка спереди, три складки под затылком сзади, выпяченная губа, и ранние залысины.
– На кухню проходи, – велела Дашка. Смутилась вдруг – она уже давно не разговаривала с ним. Случайные встречи в подъезде. Вежливые вопросы. Вежливые ответы. Неискреннее приглашение зайти в гости и привычная отговорка про занятость. – Чай будешь?
– Спасибо, нет. Поздно, и не засну потом.
– Ну как знаешь. – Убрав блокнот – вот он, оказывается, где – и отогнав несвоевременную мысль о том, что при расчете следовало обращать внимание не только на количество сокращений и интенсивность, но и на ритмичность, Дашка села на табурет.
– Дарья, мне кажется, что мы должны серьезно поговорить. То, что случилось с Милославом, закономерно, но... нелогично. И да, это я помог ему, воспользовался кой-какими старыми связями. И сделал это отнюдь не потому, что так уж люблю родственника.
