Александра Маринина - Благие намерения
Певец продолжал задушевным голосом петь про девчонку, которой он смотрит вслед и в которой «ничего нет», и Люба подумала о том, что в ней ведь тоже ничего нет, и раньше она всегда об этом думала и из-за этого расстраивалась, а вот выходит, если послушать песню, что и таким девчонкам смотрят вслед и глаз отвести не могут.
И еще она совсем некстати подумала, что, если бы у нее был модный плащ-болонья, как вон у той девушки, которая переходит дорогу, ей не пришлось бы париться сейчас в тяжелом драповом демисезонном пальто. Октябрь стоял теплый, и Люба, промчавшись бегом от дома до остановки, взмокла в мамином платье из плотной ткани и в этом старом пальто, которому сто лет в обед.
Наконец пришел автобус, но от остановки до остановки он тащился так медленно, что Любе впору было выскакивать и бежать впереди него. Через четыре остановки она вышла и села на метро и уже через двадцать минут звонила в дверь Романовым. Впрочем, она могла бы и не звонить – дверь была не заперта.
Открыл ей Родик, лицо серое, губы дрожат.
– Папу увезли, – только и сказал он.
– Как быстро! – удивилась Люба. – А я еще удивилась, что возле подъезда кареты «Скорой» нет, думала, они еще не приезжали. В какую больницу его увезли?
– Его в морг увезли, – выдавил Родик. – Хорошо, что ты приехала, мне с тобой легче. Мама там, – он махнул рукой в сторону гостиной, – плачет. Я не знаю, что делать.
Люба в первый момент оцепенела, но быстро взяла себя в руки, едва услышав «я не знаю, что делать». Конечно, у людей такое горе, такое большое внезапное горе, совершенно естественно, что они растерялись и не знают, что делать, потому она, Люба, здесь и находится, чтобы прийти на помощь, успокоить, утешить, сделать все, что нужно. Она постаралась вспомнить все, что рассказывала Тамара о смерти Михаила Михайловича.
– Справку о смерти вам выписали? – деловито спросила она.
– Да… кажется… они какую-то бумажку написали, но я не смотрел…
Люба решительно взяла Родика за руку и повела в комнату. Надо обязательно что-нибудь говорить и заставить его что-нибудь делать, чтобы вывести из шока, этому ее еще Бабаня учила, давно-давно.
В комнате на диване сидела Клара Степановна и смотрела перед собой ничего не видящим взглядом. Люба остановилась в замешательстве, ей очень хотелось подойти к женщине, обнять, поцеловать, посочувствовать, сказать что-нибудь ласковое и утешительное, но Бабаня говорила, что делать этого ни в коем случае нельзя, что нельзя, нельзя позволять человеку сосредоточиваться на своем горе, надо тормошить его, отвлекать и заставлять жить дальше. И еще Любе хотелось обнять Родика, и чтобы он заплакал у нее на плече, но раз нельзя – значит, нельзя.
– Клара Степановна, вам дали справку о смерти? – спросила она, словно не видя, в каком состоянии мать Родика.
– Справку… да, там лежит… – безразличным голосом произнесла Клара.
Люба нашла документ, аккуратно сложила пополам и сунула в свою сумку.
– Значит, так. Мы с Родиком завтра пойдем в ЗАГС, получим свидетельство о смерти, и тогда уже, когда свидетельство будет на руках, поедем в бюро ритуальных услуг договариваться насчет похорон.
– Не надо, – слабо махнула рукой Клара, – кафедра все сделает, Евгений там столько лет проработал…
– Ну хорошо, – согласилась Люба, – но свидетельство все равно мы должны получить. И надо подумать, в чем хоронить, костюм, рубашка, ботинки, носки, платок носовой обязательно.
– Господи, какая ерунда, – простонала Клара. – Платок-то зачем?
– Так положено, – строго ответила Люба. – Есть правила. Вы кому-нибудь уже сообщили?
– Я… нет… я не могу, – и Клара Степановна зарыдала.
Люба вывела Родика из гостиной и прошла вместе с ним в кабинет Евгения Христофоровича.
– Где папина записная книжка? – спросила она. – Надо найти телефоны его сотрудников и позвонить, сообщить о несчастье. Во-первых, чтобы завтра они его не ждали на работу, а во-вторых, чтобы завтра прямо с утра начали заниматься организацией панихиды и похорон. С панихидой знаешь сколько хлопот! Надо, чтобы зал был, и зал надо подготовить, зеркала закрыть, украшения снять и все такое, так что надо людей предупредить заранее. Кстати, зеркала и в квартире надо закрыть.
– Зачем?
– Так положено, есть правила, – повторила Люба. – Поминки тоже университет будет устраивать?
– Не знаю, – растерялся Родик.
– На всякий случай надо подготовиться к тому, что поминки будут у вас дома. Скорее всего, так и случится, панихиду и похороны организует университет, а уж поминки устраивает семья, если человек не одинокий. А если одинокий, то друзья или родственники. Значит…
Родислав не дослушал ее, опустился в отцовское кресло и беззвучно заплакал. И снова Любе захотелось обнять его, прижать к себе, пожалеть, но каким-то двадцатым чувством она поняла, что делать этого не стоит. Родик, конечно, размякнет в ее объятиях, заплачет сильнее, может быть, даже разрыдается, но потом его трудно будет успокоить, и он не простит себе своей слабости и того, что допустил эту слабость в ее присутствии. Хотя мало ли слабостей он при ней допускал? Не впервой. Но все равно, – подсказал Любе внутренний голос, – не надо. Делай вид, что ничего не случилось и ты ничего не заметила, продолжай все время что-нибудь говорить, чтобы ему волей-неволей пришлось тебя слушать и вникать, тогда он не уйдет в свое горе с головой. «Чужой голос, даже если он мелет сущую ерунду, – это как спасательный круг для тонущего, когда человек в шоке», – учила Бабаня. Люба, когда была маленькой, не понимала, зачем Анна Серафимовна учит ее таким вещам, и только теперь поняла всю пользу бабушкиной науки. А вот насчет зала для панихиды и его подготовки Люба узнала, когда умерла Юлия Марковна, и мысленно похвалила себя за то, что не забыла и об этом.
– Значит, так, – деловито продолжала она, – мы с тобой сейчас поищем у вас в шкафах, чем можно закрыть зеркала, а маме скажи, пусть готовит костюм и все прочее для папы. Потом я посмотрю, что у вас в холодильнике делается, и приготовлю обед. Но первым делом, конечно, надо обзвонить людей.
Она взяла с письменного стола перетянутую аптечной резинкой записную книжку Евгения Христофоровича в потертой кожаной обложке и с выпадающими страницами. Самой разобраться Любе не удалось, почерк у профессора был мелким и невнятным, она нашла на букву К слово «кафедра», но сообразила, что в воскресенье там, наверное, никого нет. На всякий случай набрала номер, но ей никто, конечно, не ответил.
– Ты помнишь фамилии папиных сотрудников?
– Что? – тупо переспросил Родик.
– Я спрашиваю, ты знаешь по фамилиям тех людей, которые с ним работают? Мне нужно найти в книжке их телефоны.
– А… да…
Он назвал несколько фамилий, Люба отыскала номера телефонов, позвонила, вежливо представилась и сообщила печальную весть. Ее заверили, что семья не должна ни о чем беспокоиться, все будет сделано, подготовка к похоронам заслуженного ученого начнется немедленно, только документ – свидетельство о смерти – надо будет подвезти в деканат факультета или прямо на кафедру. Люба пообещала, что завтра с утра этим займется.
Они долго искали в шкафах подходящую материю, потом закрывали зеркала, возились со стремянкой, без которой невозможно было справиться с высоким, под потолок, старинным зеркалом, стоящим в прихожей, и Родик как будто немного ожил. Клара Степановна продолжала в оцепенении сидеть на диване, и Любе пришлось самой искать похоронную одежду для Евгения Христофоровича, но мало-помалу ей все-таки удалось хотя бы чуть-чуть растормошить мать Родика.
– Клара Степановна, посмотрите, какой костюм, этот, темно-синий в полоску, или коричневый?
– Клара Степановна, вот я подобрала три рубашки, посмотрите, какую из них взять?
– Клара Степановна, как вы считаете, ботинки взять новые или ношеные?
– А носки взять целые или можно с дырочкой? Или хотите, я дырочку сейчас заштопаю?
– Где у вас носовые платки? Нет, стираные не годятся, нужно обязательно новый. Нету? Ладно, я завтра куплю.
– У вас есть черный платок или шарф, голову покрыть? На похороны нужно. Где он лежит? Давайте я приготовлю вам заранее, а то вы потом забудете или не найдете.
– У вас есть черное платье? Нет? А черная юбка и черная кофточка? Хорошо, я сейчас все найду, поглажу, приготовлю. Ой, а кофточка у вас несвежая, ее надо постирать, сейчас я быстренько выстираю, а завтра поглажу. Какую Родику одежду приготовить?
– Спасибо тебе, Любочка, ты так хлопочешь, – наконец проговорила Клара. – У меня ни на что нет сил, кажется, я с этого дивана никогда не смогу подняться. Все так неожиданно случилось… Господи, еще утром все было хорошо, я так радовалась, что ты придешь к нам на воскресный обед, побежала в магазин, а там длинная очередь за мясом… В воскресенье все магазины в округе закрыты, только этот гастроном работает, так в нем всегда такие очереди… Будь он проклят, этот магазин! Если бы не очередь, я бы раньше вернулась домой и, может быть… – она не договорила и снова заплакала.
