Эд Макбейн - Златовласка
– Мы в театре встречались с его женой.
– С его женой?
– Агатой Хеммингз.
Так в первый раз ее имя прозвучало у нас в доме. Сенсации не произошло, но тем не менее оно разорвалось в комнате, шрапнелью разлетаясь по углам – «Агата Хеммингз!..» – рикошетом отлетая от стен – «Агата Хеммингз!» – калеча и сокрушая все и вся на своем пути.
– Я ее не помню, – заметил я.
– Кажется, мистер Хеммингз считает, что у тебя с ней роман.
– Что такое ты несешь?!
– Агата Хеммингз… Кажется, так считает ее муж…
– Да, я слушаю тебя. Но…
– …но, конечно же, это выдумки.
– Послушай, Сьюзен, я не знаю, кто позвонил тебе в такое время, но…
– Мне позвонил мистер Хеммингз!
– Или же кто-то, кто назвался мистером Хеммингзом.
– Да, конечно, и этот кто-то весьма правдоподобно от имени мистера Хеммингза рассказал мне, как ты трахал его жену.
– Сьюзен, клянусь Богом, я ничего не понимаю.
– Не клянись, Мэттью. А то Бог испепелит тебя молнией.
– Я рад, что ты находишь это забавным. Глубокой ночью тебе звонит неизвестный мужчина…
– О да, все это чрезвычайно забавно.
– Ну, я безусловно рад…
– Я бы даже сказала точнее – безумно весело. Я даже поинтересовалась у мистера Хеммингза – может, это своего рода шутка? Это потому, что мне это показалось просто уморительным, Мэттью. Однако мистер Хеммингз не нашел в этом ничего смешного. В течение всего нашего разговора он плакал, Мэттью. Временами я даже не могла разобрать, что такое он говорит. Но суть уяснила. Мне все-таки удалось ее уяснить. Хочешь послушать, Мэттью?
– Нет, я хочу лечь спать. Мы поговорим об этом…
– Мы поговорим об этом сейчас, и немедленно, сукин ты сын!
– Не о чем говорить, Сьюзен.
– Правильно, Мэттью. После сегодняшней ночи больше не о чем говорить. Но это-то мы и должны обсудить сейчас.
– Я не желаю ничего слушать.
– Тебе придется выслушать, или я разбужу Джоанну и все ей расскажу. Ты хочешь, чтобы твоя дочь все это услышала, Мэттью?
– Что тебе нужно, Сьюзен? Если ты так уверена, что тот, кто тебе позвонил, сказал правду…
– Он сказал правду.
– Что ж, отлично. Ты веришь этому, – ну и ладно!
– Она пыталась покончить с собой, Мэттью.
– Что?!
– Она проглотила половину упаковки снотворного.
– Кто… Это он тебе сказал?
– Да.
– Я тебе не верю.
– Позвони ей. Спроси.
– С какой стати… Я с ней не знаком. Я даже не помню, что мы встречались…
– Мэттью, она пыталась покончить с собой! Ради всего святого, ты все еще собираешься продолжать?..
– Ладно, – устало сказал я.
– Ага.
– Когда он позвонил?
– Минут десять назад.
– С ней… с ней все в порядке?
– Я уже думала, ты так и не спросишь.
– Послушай, Сьюзен…
– Не смей называть меня так, негодяй!
– Что же все-таки произошло? Ты можешь мне рассказать, что произошло, или…
– Он смотрел телевизор. А когда в одиннадцать отправился спать, то обнаружил, что она без сознания.
– Он вызвал врача?
– Нет.
– Почему?
– Понял, в чем дело – по всему полу были разбросаны таблетки. Он постарался, чтобы ее вырвало, засунул ее под холодный душ, а потом заставил ходить взад-вперед по спальне. Вот тогда она ему все и рассказала, Мэттью. Пока они ходили туда-сюда, туда-сюда. – Она сделала ударение на последних словах «туда-сюда», изображая это хождение на крышке стола при помощи указательного и среднего пальцев правой руки, через стопку бумаги, ножницы и обратно к телефону. Вот так: «Туда-сюда, туда-сюда». Я наблюдал за движением ее пальцев и представлял себе Эгги, цепляющуюся за своего мужа, и его, беспрерывной ходьбой старающегося ослабить действие злополучных таблеток. Ее волосы, должно быть, еще влажные от душа, лицо мертвенно-бледное, темно-серые глаза широко раскрыты. И она говорит. Рассказывает, еле шевеля языком.
– Ладно, – сказал я.
– Ладно? – Сьюзен прекратила маршировать пальцами, стиснула правую руку в кулак и ударила себя по коленке. – Что ты хочешь сказать этим словом «ладно», Мэттью?
– Значит, ладно, теперь мне известно, что произошло.
– Но ты не знаешь, почему это произошло? Ни сном ни духом. Ты не знаешь, почему она приняла эти таблетки, не так ли?
– Почему же, Сьюзен?
– Потому что была убеждена, что ты не осмелишься просить у меня развода, – ответила Сьюзен и разразилась смехом. Ее смех напугал меня. У меня внезапно появилось предчувствие, что сейчас начнется еще один кошмар, что, возможно, он уже начался в тот самый момент, когда я вошел в дом и увидел, что в кабинете горит свет. А может, раньше – пронзительно звонит телефон, и Сьюзен, обнаженная, спешит через холл в кабинет, чтобы поднять трубку. «Извините, мистер Хеммингз, но его нет дома» – и этот кошмар обрушивается на нее, на нас, на наш дом…
Я быстро обошел вокруг стола, чтобы прекратить этот истерический смех, прежде чем проснется Джоанна. Я положил руку ей на плечо, а она вдруг отпрянула, как будто по руке у нее проползла змея. Истерический хохот внезапно оборвался, но тут же сменился чем-то более грозным и опасным. Она вдруг схватила ножницы. Ее рука взметнулась вверх, и в то же время Сьюзен вылетела из-за стола, так что оба движения слились воедино.
Она сжимала ножницы как кинжал. Охваченная яростью, она без раздумий и колебаний атаковала меня. Острые концы ножниц были всего в дюйме от моего живота, когда я перехватил ее руку и блокировал прямой удар. Она вырвала руку, снова сделала выпад, и на этот раз ей удалось распороть мне рукав пиджака. Она хрипло и прерывисто дышала. Я уже не был уверен, помнит ли она еще о причине своей ярости. Но она продолжала размахивать ножницами, снова и снова пытаясь нанести удар. В конце концов, она притиснула меня к книжному шкафу. Я никак не мог перехватить ее кисть, она слишком быстро размахивала ножницами. Она зацепила лацкан пиджака, мгновенно высвободила ножницы и снова бросилась на меня. Я выставил левую руку, и внезапно у меня через всю ладонь зазиял порез до самого запястья. Я почувствовал мгновенную слабость и оперся на стол в поисках опоры, нечаянно смахнув на пол телефон. Она снова бросилась на меня, а я вспомнил, как Джейми описывал спальню своего дома, стены в крови…
И тут раздался крик.
На какое-то мгновенье я подумал, что это кричу я. Я вытянул кровоточащую ладонь навстречу Сьюзен, рот у меня был открыт – так что было бы естественным, если бы кричал я. Но кричали позади меня. Я метнулся влево – отчасти, чтобы избежать очередного удара ножниц, а отчасти – чтобы выяснить, кто же там кричит. В дверях стояла моя дочь Джоанна в длинной ночной рубашке. Глаза у нее были широко раскрыты, рот распахнут в крике, и этот ее вопль поднял бы мертвых из могилы. Этот вопль, полный ужаса и неверия в происходящее. Он заполнил комнату и остановил кошмар. Ножницы опустились. Сьюзен, словно не веря, уставилась на свою правую руку. И рука и ножницы ходили ходуном, как в лихорадке. Сьюзен уронила их на пол…
– Убирайся, – глухо пробормотала она. – Убирайся отсюда, негодяй!
Джоанна бросилась к ней в объятия.
Через частично приоткрытые шторы пробивалось солнце. Я открыл глаза и зажмурился. Я лежал на кушетке в своем кабинете. На часах было 8.15 утра. Ночной кошмар закончился.
Я посмотрел на забинтованную левую руку. Повязка была насквозь пропитана кровью. Вставать не хотелось. Казалось, идти было некуда. Перед моими глазами встала картина: дочь в объятиях Сьюзен. Я потряс головой, желая освободиться от этого навязчивого образа, с усилием поднялся с кушетки и снова посмотрел на часы. Одежда моя была в полнейшем беспорядке: я спал не раздеваясь. На ногах ничего не было. Туфли с засунутыми внутрь носками стояли возле стола. Меня бросило в дрожь при мысли о том, что придется принять душ, а потом одеться в тот же костюм, в котором я был вчера. Но я ушел из дому, не взяв с собой ничего. Повернулся, вышел из кабинета, прошел по коридору к двери, и дверь со щелчком захлопнулась за мной. Щелк! Моя дочь в объятиях Сьюзен. В объятиях своей матери, а не в моих!
Я пересек кабинет, открыл дверь и прошел по коридору в душ. Костюм я повесил на крючок в надежде, что под воздействием пара часть морщин разгладится. Насчет рубашки что-либо предпринимать было бесполезно: придется одевать так, как есть. Но что меня беспокоило – так это носки: ведь я проходил в них весь предыдущий день. Даже если их постирать, они все равно не успеют высохнуть к началу рабочего дня. Стоя под душем, я размышлял, с чего мне начать день. Вода была горячей, и пар дремотно обволакивал меня. Мне придется позвонить Эгги. Джеральд с детьми к тому времени уйдет – хотя какое это имеет значение? Джеральд теперь и так знает. А может, позвонить и просто сказать: «Привет, это Мэттью Хоуп, могу я поговорить с Эгги?»
Я попытался убедить себя, что прошлой ночью ничего из ряда вон выходящего не случилось.
Пар поднимался кверху, заволакивая, казалось, туманом весь мир. Я думал о своей дочери, о том, как она, не раздумывая, бросилась в объятия Сьюзен. Неужели все дети после развода или разрыва бросаются к матерям? Карин Парчейз не пожелала звонить своему отцу, а вот своей матери позвонила сразу же, как только получила письмо Майкла. Она пыталась дозвониться ей и следующим вечером, хотя не удосужилась позвонить своему отцу. Несмотря на то, что находилась здесь, в Калузе. Всего-то поднять трубку да набрать номер: «Привет, пап, это Карин». Так нет же! Позвонит ли мне когда-нибудь Джоанна?
