Мэри Стюарт - Лунные прядильщицы
Четвертый след оказался просто красавцем. Отпечатался во влажной грязи под кустом, как раз у меня перед глазами. Но не на тропинке. Марк ушел вверх по ущелью сквозь заросли деревьев у воды. Он не пробирался к каяку. Направился под прикрытием к избушке пастуха.
Я взмахом подняла сумку на плечо и нагнулась, чтобы пробираться за ним. Чтобы прятаться, здесь самое подходящее место. Узкую щель утоптанной земли под деревьями едва ли можно назвать тропинкой. Может, раньше только крысы по ней ходили, а потом появились случайные следы веревочных подошв. Деревья были веретенообразные, с узкими стволами и легкими листьями. Осины и белые тополя и какие-то мне неизвестные деревья с круглыми тонкими листьями пропускали свет пятнами мерцающей зелени. Между стволами буйно росли кусты, но, к счастью, они в большинстве своем были разновидностями жимолости и ломоноса. Там, где приходилось протискиваться, я замечала следы, которые Марк тоже оставил, пробираясь здесь. Старые бдительные глаза Аргуса, думала я торжествующе. Девушка Крузо собственной персоной. Не такой уж он молодец в этих делах. Марку пришлось бы допустить… И тут настроение резко упало до мрачной серости. Я тяжело побрела вперед.
Подъем становился круче, путь запутаннее. Следы исчезли, а если бы и нет, я бы их не увидела. Воздух на дне ущелья неподвижен, а легкое укрытие листьев пропускает слишком много солнечного света и жара. Я остановилась, чтобы еще попить, но вместо этого отвернулась от воды с внезапной решимостью, села в тени на сухой ствол поваленного дерева и открыла сумку. Жарко, устала и измучена угнетенным настроением. Если я погибну здесь, это никому не поможет. Если новость, которую я несу, вытряхнет из меня внутренности, то уж лучше привести их сначала в нормальное состояние. Я открыла бутылку «Короля Миноса» и, молча благословляя Фрэнсис, которая заставила меня ее взять, присосалась к вину, как пиявка. После этого я почувствовала себя настолько лучше, что решила принести жертву богам и капнула несколько капель вина на землю, а затем энергично взялась за завтрак с чувством, похожим на аппетит. Фрэнсис отдала мне по крайней мере две трети щедрого угощения, приготовленного Тони в дорогу. С помощью «Короля Миноса» я съела пару свежих булочек с жареной бараниной, несколько олив из пергаментного мешочка и невкусное яблоко. На апельсин я глядеть уже не могла и опустила его обратно в сумку.
Легкий ветер шевельнул верхушки деревьев, солнечные зайчики ослепительно побежали по воде, а по камням заскользили тени. Пара бабочек, которые пили воду у края озерца, взлетели, как несомые ветром листья. Щегол, взметнув бриллиантовыми крыльями, быстро понесся над головой в высокие кусты на скале. Я лениво наблюдала за ним. Еще одно легкое движение, шевеление чего-то светлого среди булыжников под нависающей скалой, словно двинулся камень. Ягненок или овца лежит под жимолостью. Ветер шевелит шерсть, и она поднимается над камнями.
Я внимательно наблюдала. Снова ветер проносится над шерстью, поднимает ее, свет ловит ее концы. Мгновение она сияет у камня, как цветок. Значит, я не права. Это отпечатки ноги не Марка. Где-то поблизости овцы, и с ними, несомненно, пастух. Я начала быстро собирать остатки завтрака, думая в полном замешательстве, что лучше вернуться к первоначальному плану и направиться к кипарисовой роще. Устало поднялась, постояла, прислушиваясь. Ни звука, кроме плеска воды и слабого шелеста ветра в листьях и щебета щеглов где-то вне поля зрения…
Я шла вниз вдоль ручья, чтобы найти место, где легче выкарабкаться из ущелья, когда мне пришло в голову, что овца была странно спокойна и молчалива все время, пока я ела. Я оглянулась. Овца лежала по другую сторону ручья немного выше меня, наполовину под выступом. Должно быть, подскользнулась и упала оттуда, а пастух не заметил, и вполне возможно она мертва. Но если она просто попала спиной в западню или ее удерживают шипы, понадобится только несколько минут, чтобы освободить ее. По крайней мере, нужно посмотреть.
Я шагнула через ручей и вскарабкалась к валунам.
Овца действительно была мертва. Умерла задолго до этого. С нее сняли шкуру, обработали, а теперь ее использовал как покрывало мальчик, который, свернувшись, крепко спал под кустом в тени валунов. Изношенные голубые джинсы и грязная голубая рубашка, а шкура наброшена на одно плечо, как это делают греческие пастухи. Она закреплена куском потершейся веревки. Это, а не Марк, была добыча, к которой я подкрадывалась. Грязь на его ботинках с веревочными подошвами едва просохла.
Шум моего приближения не побеспокоил его. Он спал глубоким сном. Муха села ему на щеку и поползла по глазу, а он и не шевельнулся. Глубокое и ровное дыхание. Было бы очень легко отползти и не разбудить его. Но я не пыталась этого сделать. Такой сон я уже видела раньше, совсем недавно… Эту почти яростную концентрацию отдыха. И видела, как такие же ресницы опускаются во сне на смуглые щеки. И волосы знакомые.
Густые ресницы поднялись, мальчик в упор посмотрел на меня. Голубые глаза. Тревога. Любой испугается, если проснется, а рядом стоит незнакомец. Напряжение во взгляде ослабело, он заметил, что я безобидна. Я откашлялась, и мне удалось хрипло произнести: «Хайре». Это сельское приветствие, и если литературно сказать, оно означает «Радуйся».
С минуту он смотрел на меня, моргая, затем ответил общепринятым приветствием: «Кали мера». Голос прозвучал глухо и неразборчиво. Затем он протер глаза суставами пальцев и рывком сел. Я подумала, что он двигается с трудом.
Я облизала губы и нерешительно произнесла: 'Ты из Агиос Георгиос?" Я все еще говорила по-гречески.
Он устало рассматривал меня, как застенчивое животное. Отрицание еле слышно. Неясное бормотанье. Быстро стал на одно колено и пощупал под кустом, куда положил свой пастуший посох. Это было подлинное изделие, шишковатое, из смоковницы, отполированное многолетним употреблением. Потрясенная моментальным сомнением, я отрывисто сказала: « Пожалуйста… не уходи. Я бы хотела поговорить с тобой… пожалуйста…»
Тело мальчика напряглось, но только на секунду. Затем он вытащил посох и попытался встать на ноги. Обратил на меня взгляд полнейшей и непробиваемой тупости, которую иногда видишь в крестьянах. Это обычно бывает, когда они торгуются о цене на товар, за который запросили чрезмерную цену. «Не понимаю, до свидания», – сказал он по-гречески и прыгнул к берегу ручья. Вокруг запястья – грубая повязка из полотна с красно-зеленым рисунком.
«Колин», – сказала я потрясенно.
Резко остановился. Медленно, словно ожидая удара, повернулся. Его лицо меня напугало. Оно все еще выглядело глупым, и теперь я видела, что это действительно так. Отсутствующий взгляд человека, бесчувственного к наказаниям, кто уже давно перестал спрашивать, за что его наказывают. Я приступила прямо к делу и перешла на английский. «Марк жив. У него было только ранение в мышцы, и когда я видела его в последний раз, с ним было все в порядке. Это было вчера. Сейчас я ищу его, я… его друг. И, думаю, я знаю, где он, если ты не будешь против пойти со мной?»
Не понадобились слова, его лицо сказало мне все, что я хотела знать. Я быстро села на булыжник, посмотрела в сторону и нагнулась за носовым платком, чтобы высморкаться.
Глава 14
«Wonder of time» quath she, «this is my spite,
That, thoubeingdead, the day should yetbetight.»
Shakespear: Venus and Adonis«Ты сейчас себя лучше чувствуешь?» – спросила я немного позже. Я заставила его сесть у ручья, выпить немного вина и съесть оставшуюся пищу. Пока он ел и пил, я рассказала все об истории Марка и своей роли в ней, но не задавала вопросов. Он говорил очень мало, но ел, как молодой волк. В плену его кормили, но он не мог много есть. Больше он ничего не сообщил, но как только узнал о Марке, изменился просто замечательно, выглядел совсем другим. Из глаз исчезла побитость, и к тому времени, как он выпил половину вина, они даже засверкали, а щеки зарделись. «А теперь, – сказала я, когда он последний раз отпил из бутылки, закрыл ее пробкой и поместил среди клочков газеты (это все, что осталось от моего завтрака), – твоя очередь говорить. Только позволь спрятать весь этот мусор, и сможешь рассказывать на ходу. Ты был в мельнице?»
«Был, связанный, как цыпленок, и брошенный на кучу хлама, – сказал с жаром Колин. – Имей в виду, я и не догадывался, где я, когда меня в первый раз туда отвели. Было темно. Я, пока не ушел оттуда, не знал ничего, мне только казалось, что я в круглой башне. Все время были закрыты ставни, думаю, чтобы я их не увидел. Что ты делаешь?»
«Оставляю крошки для мышей».
«Крошки для мышей?»
Я засмеялась. «Ты бы удивился, если бы узнал, как много сделали мыши сегодня для нас. Неважно, не обращай внимания. Как ты спасся? Нет, подожди, пойдем. Сможешь рассказать все по пути. И начинай с самого начала, когда в Марка выстрелили, и банда бросилась на тебя».
