Рут Ренделл - Птичка тари
Оглядевшись вокруг, Лиза начала понимать, что имела в виду мать, говоря, что мир ужасен. Она сморщила нос. Комнаты Бруно были действительно ужасны, грязны и неудобны, ни одной вещью здесь, казалось, не дорожили, вся мебель поцарапана или поломана, а оконные стекла покрыты сизым налетом пыли и следами от мух. Немногочисленные книги кучей валялись на полу.
Лиза была рада выбраться оттуда и сказала об этом, хотя на улице приходилось быть настороже, чтобы не столкнуться с прохожими. Их, кажется, стало больше прежнего, и очень многие были ее возраста или чуть постарше. Они возвращаются из школы, объяснил Бруно, бросив многозначительный взгляд на мать. Занятия в школе заканчиваются каждый день в половине четвертого.
Лиза прежде не видела детей. Ну разве что по телевизору. Она ни разу не видела человека моложе двадцати лет. Ей пришлось переменить свое мнение, эти люди уродливыми не были. Лиза увидела мальчика с черным лицом и девочку, которую она приняла за индианку, с глубоко посаженными глазами и длинными черными волосами, завязанными на затылке хвостиком. Интересно было бы с ними поговорить.
Потом мальчик, шедший впереди нее, подставил подножку своему товарищу, с которым шел рядом, так что второй споткнулся и чуть не упал на дорогу под колеса приближающейся машины, какая-то девочка вскрикнула, крик подхватила другая. Лиза почувствовала, что прижимается к матери и еще сильнее цепляется за ее руку. Она поняла, почему у нее кружится голова: от шума.
Однажды она по ошибке слишком громко включила телевизор. То же самое происходило здесь, нескончаемый, бессмысленный рев, грохот, перемежающийся с визгом тормозов, с музыкой, непохожей на музыку, вырывающейся из окон машин, с пи-пи-пи пешеходного сигнала светофора, со звуками газующих двигателей. Когда они возвращались к стоянке машин, завыла сирена. Бруно объяснил ей, что это сирена нарочно устроена так, чтоб было похоже, будто это кричит женщина.
— Этого не может быть, Бруно, — возразила мать. — Откуда, скажи на милость, ты это взял?
— Это факт. Спроси любого. Это изобрели в Штатах, а мы скопировали. Было решено, что самый доходчивый звук, который проникает до мозга костей, — это женский крик.
— Знаешь, не рассказывай мне об этом, пожалуйста, — сказала мать так громко и резко, что один из уродов оглянулся и посмотрел на нее. — Не желаю слушать.
— Хорошо, хорошо, — сказал Бруно. — Прости, что рот открыл. И что живу на этом свете. Снизойдет ли мадам до того, чтобы разрешить подвезти ее к дому, ее и ее очаровательную, прекрасно воспитанную дочку?
Оказавшись в машине, Лиза тут же заснула. Она была измучена. Люди, шум, новизна впечатлений — все измотало ее. Дома она легла на диван и спала, хотя не так крепко, чтобы не слышать, как мать говорит Бруно, что она предупреждала его: Лизе это не понравится, прогулка слишком утомила ее, что неудивительно. Разве это не ужасное место, пародия на то, чем должен быть и был когда-то провинциальный город, где остались только грязь и безвкусица?
— Она восприняла бы это по-другому, если бы ты не укрывала ее от жизни, как все время делаешь.
— А я вот воспринимаю так, хотя Бог свидетель, что меня ни от чего не укрывали!
— Ну да, мамаша знает, что делает. Вот и превратишь ребенка в психопатку, шизофреничку, или как там они называются.
— Не рассуждай о том, в чем ничего не смыслишь. Бруно, почему ты не возьмешь это за правило?
Чуть приоткрыв глаза, Лиза подумала, что они опять начнут ссориться. Они постоянно ссорились. Но вместо этого они занялись тем, что часто мешало их ссорам или прекращало их. Их взгляды встретились, они потянулись друг к другу и начали целоваться поцелуями, которые становились все более шумными, так что они сцеплялись и карабкались друг на друга, хрюкая и издавая стоны. Лиза отвернулась и крепко зажмурила глаза.
В последующие дни Лиза чувствовала себя нехорошо и была, как говорил Бруно, «в подавленном настроении», что было для нее необычно. Она вспоминала город и его людей не с теплым чувством и не с тоской, но с отвращением. Покой Шроува и окружающего его парка был приятен, как никогда. Лиза лежала в высокой траве и среди зарослей таволги, наблюдая за жизнью насекомых, пробиравшихся в таинственной чаще зеленых стеблей, и за тем, как ярко-красная бабочка с малиновыми крылышками карабкается по ножке крестовника. Тишину нарушало только доносившееся время от времени басовитое жужжание шмеля над головой.
Через неделю после поездки в город Лиза заболела ветрянкой.
11
— А до этого разве у тебя не было ни кори, ни всего такого прочего?
— В детстве мне делали какие-то прививки. А ветрянку я подхватила, потому что у меня не выработалось естественного иммунитета. Я не общалась с людьми.
— Приходил доктор?
— Ив позвонила ему из Шроува. Доктор сказал, что приедет, если мне станет хуже, но пока делать ничего не надо, пусть болезнь развивается своим чередом. Чувствовала я себя прилично. Ив старательно следила, чтобы я не чесалась. Она говорила, что если я стану расчесывать лицо, она свяжет мне руки, так что следов у меня не осталось, кроме вот этой ужасной оспины на лбу.
Лиза откинула прядь темных волос и показала ему маленькую круглую вмятинку на левом виске.
— Мв боялась, что я вся покроюсь такими оспинами.
— Я-то знаю, что у тебя их нет, — сказал Шон, окидывая ее искоса похотливым взглядом.
— Единственным последствием было.то, что я наградила Бруно опоясывающим лишаем.
— Чем-чем?
— Этот вирус, или как он там называется, детям приносит ветрянку, а взрослым — опоясывающий лишай. Это одно и то же. Ив не заразилась, но Бруно заболел опоясывающим лишаем.
— У моей бабушки был такой. На поясе по кругу, и она до смерти напугалась, потому что если круг сомкнётся, то умрешь. Это точно.
Лиза сомневалась в справедливости его слов, но не хотела спорить.
— У Бруно лишай высыпал на щеке и дальше пополз по затылку. Он болел тяжело и выглядел страшно уродливо с этой красной сыпью на лице. Я подумала, что он невзлюбил меня за то, что я наградила его опоясывающим лишаем, именно так я решила, когда мне было девять лет. Но если бы он не заставил меня отправиться с ними в город, я не заболела бы ветрянкой и ничего не случилось бы, так что на самом деле это была его вина. Так я тогда считала. Конечно, сейчас я знаю, что причина была не в этом. Я путалась под ногами, мешалась, я стояла между ним и Ив.
Теперь, когда она почти взрослая и имеет собственный сексуальный опыт, ей понятно, чтб удерживало вместе Ив и Бруно, но в то время она этого не понимала. Ее озадачивало и смущало все больше, что двое людей так часто ссорятся, ведут себя так, будто ненавидят друг друга, но, похоже, все же жадно друг в друге нуждаются.
Она догадывалась еще кое о чем. Существовало что-то такое, что Бруно хотел делать с ее матерью, но не мог, пока Лиза находилась рядом. Это сопровождалось поцелуями, борьбой и тем, что Бруно лежал на матери. Лиза знала, и уже давно, отчего у людей и животных появляется потомство. Ив взяла на себя труд рассказать ей про оплодотворение, но Лиза почему-то не связывала ее объяснений с тем, что Бруно хотел делать с ее матерью. И с тем, что, правда, может быть и не столь страстно, мать хотела делать с Бруно. Лиза этого не понимала и уклонялась от понимания. Она знала только, что Бруно хочет, чтобы ее подольше не было, и что мать, хоть и в меньшей степени, хочет того же.
Не сообщая, куда пойдет, Лиза забиралась в Шроув и смотрела телевизор в некогда запертой комнате. Это всегда было поздним утром и около полудня. Она смотрела старые фильмы и передачи о природе, программы для школ и Открытого университета, интервью со знаменитостями и телевикторины. Некоторые из программ передавали из Америки. Слушая их, Лиза поняла, что Бруно, будучи англичанином, почему-то часто разговаривает как американец.
Когда он поправился, дела пошли еще хуже. Лето подходило к концу, погода стояла прекрасная, и Бруно каждый день вывозил мать на прогулки в машине. Лиза могла бы принимать в них участие. Мать теперь постоянно предлагала ей это с таким же энтузиазмом, с каким некогда запрещала, но Лиза отказывалась. Она вспоминала день, проведенный в городе, с каким-то ужасом, поскольку эта поездка в ее сознании тесно переплелась с полицейскими сиренами, зудом и ветрянкой. Поэтому мать с Бруно уезжали, а Лиза оставалась одна. Чаще всего она ничем не занималась, просто сидела на стене, огораживающей сторожку, или лежала в траве и думала о том, как сложится ее жизнь, если Бруно одержит верх и ее отошлют.
Не раз Бруно заговаривал о том, что Лизу следует отослать в место, называвшееся школа-интернат. Мать сказала, что у нее было много денег, когда она купила его картину, но сейчас, по ее словам, у нее нет ничего, а школа-интернат стоит немало. Лиза ухватилась за это. У матери не было денег, и у Бруно не было денег, и никаких перспектив получить их. Сам Бруно никуда не уедет, Лиза не сомневалась в этом с пессимизмом десятилетнего ребенка, который считает, что хорошее всегда скоротечно, а плохое не имеет конца. Бруно относился к разряду плохого, тут уж никогда ничего не переменится, он был ненавистным третьим в их домашнем укладе, неизменным атрибутом их жизни, подобно бальзамнику и поезду.
