Пьер Буало - Неприкасаемые
Прежде чем читать мое письмо, советую вам внимательно посмотреть на фотографию, которая…
Кере подносит фотографию к глазам. О, господи! Это же он. Он, вне всякого сомнения. А маленький крестик он и сейчас еще носит в самом потаенном отделении бумажника. Ну, вот все и кончилось. Так и должно было случиться. На письмо-то наплевать. Кере и без того знает его содержание. Поэтому текст он пробегает глазами по диагонали. Ах, значит, за ним охотится маленький Ронан, возникший из прошлого! И не кто иной, как он, выдумал эту дурацкую историю о доносе. Естественно, Кере помнит тот разговор в исповедальне.
В кофейнике осталось немного кофе. Холодного и горького. Кере медленно его пьет. Нападение несправедливо! Несчастный Ронан во всем ошибается. Наверное, он нездоров — выдумывает какую-то ерунду. И однако же каким-то непостижимым образом он оказывается прав. Кто подсказал ему эту страшную фразу: «Когда священник начинает изменять, сдержаться он уже не может»?
Время перевалило за час ночи. Кере немного лихорадит. Он совершенно уверен, что Элен не вернется. Она сбежала куда-то в гостиницу или к подруге. Разговаривать с ней бесполезно. Именно так! Бесполезно! Вообще все бесполезно! И Кере, чтобы чем-то заняться, подходит к платяному шкафу. Чемодана нет. Как и вещей Элен. Правда, кое-что осталось. На плечиках, подобно жалкому призраку, висит платье. Кере бесцельно бродит по квартире. Перечитывает письмо Ронана. Те события, оставившие в душе мальчика такие глубокие рубцы, — анонимный донос, арест, самоубийство несчастной девушки, — лишь слабым эхом донеслись тогда до Кере. У него не было ни времени, ни желания читать газеты или слушать радио. Он переживал мучительнейший кризис сознания, который держал его в плену собственных переживаний, оставляя глухим к внешнему миру. А уехав из города, он разом перечеркнул и свое прошлое, и все воспоминания.
После кофе захотелось пить. Он выпивает большой стакан воды, потом машинально закуривает. Он лишен даже возможности защищаться. Для Элен он стал… Ах, и подумать страшно. Что же делать? Подстеречь ее у выхода из парикмахерской, постараться оправдаться прямо на улице, плетясь за ней, будто нищий. В нем возникает протест: «Да какого черта, я же не преступник! Одни только дураки…»
Рассвет вычертил контуры окна. Есть один выход. Всегда можно попробовать… Кере достает из ящика листок бумаги. Отодвигает локтем чашки, кофейник, коробку печенья и начинает писать.
Дорогой мой друг!
Со мной произошло нечто ужасное. И у меня душа не лежит оправдываться. Вот два письма, которые я только что нашел. Случилось то, чего я опасался. И Вы оказались правы. С моей стороны было безумием не рассказать всей правды Элен, пока еще было время, а теперь она ушла. Хотя слабая надежда во мне еще теплится. Скоро я увижу Эрве: я должен сдать ему отчет о поездке. Он наверняка знает, как найти его старинного друга. И поможет мне добиться встречи с Ронаном де Гером. Буду держать Вас в курсе событий. А Вы, со своей стороны, не откажитесь написать Элен, когда все начнет улаживаться. Она Вас уважает. И коль скоро Вы подтвердите, что я невиновен, что в наше время многие священники по весьма уважительным мотивам приходят мучительнейшим путем к пересмотру своих взглядов, она, быть может, Вам поверит. Вы же не могли бы сохранять ко мне дружеские чувства, если бы считали, что я способен выдать тайну исповеди. Вот в чем зерно. Но где же рука Провидения в этом скорее нелепом, нежели гнусном деле?
Благодарю Вас. С самыми дружескими чувствами Ваш Жан-МариРонан ждет Эрве. Он потягивает мятный ликер, разбавленный водой, наблюдая за игроками в бильярд. Эрве так и не сказал, зачем вызывает его на свидание в «Кафе дю Табор». Прислал только коротенькую записку; «Буду в одиннадцать в 'Таборе'. Необходимо переговорить». Ясно, что речь пойдет о Кере. Письмо, очевидно, сделало свое дело.
Ронан замечает «порш», проскальзывающий между автобусом и тротуаром. Ему не терпится узнать положение дел. Вообще-то, если у этой молодой женщины есть характер, в воздухе должно уже попахивать разводом. Вскоре появляется Эрве, ищет глазами друга, видит его наконец и поднимает руку. Сегодня по случаю солнечного дня на Эрве очень светлый клетчатый костюм из тонкой шерсти, синий галстук. Эрве, как всегда, неотразим!
— Привет! Ты что будешь пить?
— То же, что и ты, — отвечает он.
Эрве опускается на банкетку.
И тотчас переходит в наступление.
— Кере оставил мне записку. От него ушла жена. Послушай! Не прикидывайся паинькой. Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты ей написал.
— Точно.
— И рассказал ей, что Кере был нашим священником, что он донес на тебя, — словом, все.
— Точно.
— А ты понимал, посылая письмо, что за этим последует?
— Естественно.
— Значит, теперь ты удовлетворен?
— Нет.
— Чего же ты еще хочешь?
— Его шкуру.
— Ты что, серьезно?
— Совершенно серьезно.
— Тебе еще не надоела тюрьма?
— Это уж мое дело.
Официант приносит рюмку, где в красивой изумрудной жидкости плавает кусочек льда. Эрве размышляет.
— Вот, значит, оно как, — наконец произносит он. — Да, здорово ты меня купил!
— Ты что, вызвал меня, чтобы читать нравоучения? Стой-ка! Не отвечай. Я, кажется, догадываюсь. Теперь, когда дело принимает серьезный оборот, ты хотел бы тихо, незаметно выскочить из игры.
Эрве пожимает плечами.
— Если бы я знал с самого начала!
— Ты бы бросил меня, — заканчивает за него Ронан. — Как тогда, в суде.
— Господи боже мой, — вырывается у Эрве, — ну что ты без конца поминаешь прошлое!
— Какое прошлое? — говорит Ронан. — На меня только что донесли. И Катрин я только что потерял.
Прошлого не существует! Смывайся! Ты мне больше не нужен. Ты пришел предложить мне мир? Так ведь? Весьма сожалею.
— Это же нелепо. Просто нелепо.
— Пусть так. Я веду себя нелепо, и все же я его кокну. Можешь ему передать.
— С тобой просто нельзя нормально разговаривать.
— Нельзя. Смывайся!
— Жаль мне тебя, старик!
Эрве встает, шарит в кармане, швыряет на стол купюру. Ронан отодвигает ее тыльной стороной руки.
— Платить буду я, — тихо произносит он. — Я привык!
Дорогой мой друг!
Вчера у меня был долгий разговор с Эрве Ле Дэнфом. Он пробовал урезонить Ронана. Безуспешно. Ронан как будто даже собирается меня убить. Все это настолько несправедливо, что я то и дело спрашиваю себя, уж не сплю ли я. Бедняга Ронан, видимо, твердо уверен, что донес на него я. И самое страшное, что Эрве тоже так думает.
«Слушайте, — сказал он. — Поставьте себя на мое место. Никто же не мог знать, кто убил комиссара Барбье. Никто решительно. Кроме вас, разумеется, поскольку Ронан признался вам в этом на исповеди. Когда его арестовали, я задался вопросом: кто же из нас раскололся? Но очень скоро убедился, что никто из наших тут не замешан. Тогда кто же? Ответил мне на этот вопрос Ронан, когда я навещал его в тюрьме. Это могли быть вы, и только вы».
«Я? Священник?!»
«Но к тому времени давно уже бывший».
«В таком случае, плохой священник. Скажите уж прямо!»
Бедняга Эрве оказался в сильном затруднении. Меня же так взволновали его слова, что я забыл о собственных муках.
«Но вы ведь знали меня!» — сказал я.
«Да. И потому я сомневался. То я был уверен, что прав Ронан, то почти уверен, что он ошибается. В конце концов я подвел под всей это историей черту. У меня других дел хватало».
«А как же наша встреча в метро? — не отступался я. — Вы должны были бы пройти мимо, сделав вид, что не заметили меня».
«Почему? За эти годы я успел измениться. Как и вы!»
Звучало это не очень убедительно. Я чувствовал, что Эрве говорит не все, но виду не показывал. К тому же есть люди, которым достаточно состариться, чтобы все простить. Я, скажем, из другого теста, должен признаться. И Ронан тоже! Так что я удовольствовался тем, что сказал Эрве (сокращаю, ибо он сдался не сразу):
«Даю вам слово, что никогда не сделал Ронану ничего дурного. Произошло нелепое совпадение. Я уже не помню точных дат, но, вероятно, я уехал из Ренна почти в то время, когда Ронана арестовали. Хотя я к его аресту не имел ни малейшего отношения».
«Кто же тогда? Если бы мы узнали, Ронан бы успокоился».
«Давайте подумаем! Кому Ронан всецело доверял?»
«Вам. И конечно, Катрин».
«И все?.. Но тогда… Раз это не я!»
«Нет, — испуганно посмотрел на меня Эрве. — Катрин не могла — они ведь хотели пожениться».
«А она знала, что он замышлял?»
«Ответить на этот вопрос может только Ронан. Но если бы он сказал ей: „Я убью Барбье“, она постаралась бы ему помешать».
