Джеймс Чейз - Этот путь для савана
– В десять часов, – машинально ответил О'Брайен и тут же спохватился:
– От кого вам известно, что он принимает вечером ванну?
– Я всегда изучаю прошлые привычки своих клиентов. Именно знание таких мелочей, как ежевечерняя ванна, облегчает мою работу. В ванной комнате он один или вместе с охраной?
О'Брайен колебался, но недолго. Ему пригрозили худшим, чем его собственная смерть.
– Один.
– Опишите ванную комнату, пожалуйста…
– Такая же, как и любая другая. Она на втором этаже. В ней есть маленькое окошко с решеткой. Душ, шкафчик, ванна и туалет.
– Душ за занавеской?
– Вы попусту теряете время, Феррари. Не обманывайте сами себя. Вам не удастся попасть туда. Мышь и та не проскользнет туда незамеченной.
Феррари скривил губы в насмешливой улыбке.
– Я смогу проникнуть. Я уже осмотрел эти места. Ничего там страшного нет. Сегодня утром я уже все обошел.
– Вы лжете! – воскликнул потрясенный О'Брайен.
– Вы так думаете? О'кей, пусть я вру, – Феррари провел костлявым пальцем по всей длине носа. – Перед тем, как Вайнер принимает ванну, комната обыскивается?
– Конечно.
– Кто ее обыскивает?
– Тот, кто дежурит в ту ночь.
– Когда вы дежурите, сержант?
О'Брайен глубоко вздохнул:
– Завтра вечером.
– Я надеялся на это. Теперь слушайте внимательно: вот что вы сделаете. Когда Вайнер приготовится принять ванну, проведите обычный осмотр, но поосторожнее заглядывайте в душ. Именно там я и буду. Понятно?
О'Брайен вытер вспотевшее лицо платком.
– Вы сами не понимаете, что говорите. Вы не сможете проникнуть туда. Я не верю, что вы там были! Дорогу охраняют так тщательно, что кошка не пройдет незамеченной.
– А я и не ходил по дороге, – возразил Феррари. – Я поднялся по скале.
– Вы лжете! Никто не сможет подняться по этой скале без веревок и снаряжения.
Феррари улыбнулся.
– Вы забываете о моем таланте альпиниста. И тут О'Брайен вспомнил, что ему говорили, будто родители Феррари были акробатами и готовили его для выступлений в цирке. Много лет назад он зарабатывал кучу денег аттракционом “человек-муха”, публично демонстрируя трудные и опасные восхождения. Он однажды остановил движение по Бродвею, когда поднялся по стене небоскреба в целях рекламы.
– Я буду там, сержант, – продолжал Феррари. – Не сомневайтесь в этом. Так я могу на вас положиться?
О'Брайен собрался было что-то сказать, но так и не сказал.
– Колеблетесь? – мягко спросил Феррари. – Я удивлен. В конце концов, кто такой Вайнер? Дешевый, ненадежный негодяй. Вы же не станете рисковать жизнью вашего прелестного сынишки ради такого подлеца, как он?
– Оставьте моего сына в покое, – хрипло сказал О'Брайен.
– С удовольствием, но я должен быть уверен, что могу положиться на вас. Вы знаете, сержант, что я никогда не блефую? Или его жизнь, или Вайнера. Выбирайте сами.
О'Брайен беспомощно смотрел на этого ужасного человечка. Если он сказал: либо его сына, либо жизнь Вайнера – так и будет.
Он так же знал, что ничего не сможет сделать, чтобы помешать Феррари убить его сына или убить Вайнера. Он знал, что Феррари не даст ему шанса убить себя: он был искуснее и быстрее сержанта. Феррари никогда попусту никому не грозил. Не было оснований предполагать, что на этот раз это пустая угроза.
– И давайте говорить прямо, – продолжал Феррари. – Не пытайтесь устроить мне ловушку. Может у вас это получится, но ваш сын не проживет и пяти минут после того, как вы меня предадите. С этого часа за каждым его движением будут наблюдать. Если со мной что-нибудь случится, он тоже будет убит. Я не хочу, чтобы это звучало драматично, но это точно. Вы играете со мной прямо, я буду играть с вами также. Могу я положиться на вас?
Итак, в этой простой ситуации О'Брайену необходимо было сделать выбор между жизнью сына и жизнью Вайнера.
– Да, – сказал он вдруг окрепшим голосом, – вы можете положиться на меня.
Конрад был не совсем прав, когда сказал Форесту, что Фрэнси и Пит влюбились друг в друга.
Пит, несомненно, влюбился в нее. Его любовь была чем-то, чего он ранее никогда не испытывал, и она подействовала на него с огромной силой.
Но он трезво понимал, что это чувство никогда не встретится с взаимностью. Он ни на минуту не сомневался в бесконечной власти Маурера. Пит был в живых уже восемь дней и считал это великой милостью. Он твердо знал, что, возможно, ему осталось всего несколько дней жизни, и с каждым часом этот срок все уменьшался.
Любовь добавила Питу еще больше горечи, так как он понимал, что это всего лишь мимолетный сон, в котором воображение играет главную роль.
Всякий раз, как он ловил взгляд Фрэнси, сидящей в окруженном оградой саду, в то время, как он стоял у окна своей комнаты, в его голове возникали живые сцены того, что они могли быть вместе, если бы только не было такого человека, как Маурер, делающего все эти мечты невозможными.
Пит был совершенно ошеломлен, когда Конрад сказал ему, что если он хочет, то может гулять вместе с Фрэнси.
– Кажется, она думает, что вы спасли ей жизнь, – сказал Конрад, шагая по комнате, где находился Вайнер. – Она хочет поговорить с вами. Ну, у меня нет возражений. А у вас?
Глядя на тонкого, узкоплечего парнишку с серьезными глазами и серовато-синим родимым пятном на правой стороне лица, вдруг подумал, что, видимо, именно такого человека и могла полюбить Фрэнси.
В течение недели Конрад находился в охотничьем домике, видя Фрэнси каждый день, и с каждым днем любовь к ней становилась все сильнее и сильнее. Она казалась ему теперь, особенно, когда не грубила, полной противоположностью Дженни. Голос, движения, глаза, движения рук выражали доброжелательность и взаимопонимание, к которым Конрад бессознательно стремился всю жизнь.
Дженни горько разочаровала его. Она брала все и ничего не давала взамен. Он любил ее достаточно сильно, но восставал против ее безрассудства, эгоизма и постоянных претензий.
Фрэнси была совсем не такая, думал он. Жизненный опыт открыл ему глаза. Он хотел, чтобы время вернулось назад, проклиная себя за то, что уговорил Дженни выйти за него замуж.
Его любовь к Фрэнси была точно такой же горькой, как и у Пита, так как он знал, как и Пит, что эта любовь ничего не принесет. Только вместо Маурера на пути Конрада стояла Дженни.
Конрад ошибался, когда думал, что интерес Фрэнси к Питу вызван любовью. В действительности же он был основан на сострадании.
Фрэнси не любила Пита, но ей было его жаль, а для девушки ее чувствительности жалость была сильным чувством, может быть даже сильнее любви.
Она знала, что он мог убить ее. У него было оружие и возможность. Ему приказали убить ее, и он рискнул своей жизнью, не выполнив приказа. Это произвело на нее громадное впечатление, а то, что ужасное пятно, изуродовавшее его лицо, должно быть, испортило многие его годы, заставляло ее стараться быть доброжелательной.
Когда они в полдень того же дня, после того, как Конрад переговорил с Форестом, встретились в саду, Фрэнси была очень добра и ласкова с Питом. Они разговаривали так, как разговаривают все молодые люди, встретившиеся впервые. Они были робки и нерешительны, отыскивая слова.
Это была нелегкая встреча. Оба они остро ощущали присутствие охраны, патрулирующей в саду и неослабно наблюдающей за Питом.
Пит болезненно старался скрывать свое пятно. Он сел справа от Фрэнси и держал лицо повернутым так, чтобы ей не было видно родимого пятна. Когда он поворачивался, чтобы посмотреть на нее, он рукой инстинктивно прикрывал его.
Фрэнси же считала эту неловкость незначительной и, после того как они немного поговорили, вдруг сказала:
– Это пятно на вашей щеке называется на вкус? Он вздрогнул и кровь бросилась ему в лицо. Его глаза, ставшие сразу гневными и злыми, старались найти хоть малейший намек на то, что она издевается над ним. Но в ее глазах он не нашел ничего, кроме доброжелательности. Она широкой дружески улыбнулась ему.
– Я хочу поговорить об этом, – сказала она мягко, – потому что оно так смущает вас, а этого не должно быть. Мне думается, что вы считаете, будто это шокирует меня, но это не так. Неужели вы думаете, что разговаривая с вами, я его не вижу?
Пит посмотрел на нее и сразу же поверил, что она говорит искренне. Он подумал, что она сказала то, что он до сих пор ни от кого не слышал, и никогда не думал, что это услышит. Он был так тронут, что повернул голову, не сумев совладать со своими чувствами.
Тут он почувствовал ее руку на своей.
– Я не хочу вас лишний раз расстраивать напоминанием, но разве нет ничего, что можно было бы сделать? Я читала как-то, что это вполне излечимо. Вы думали об этом?
– Да, я знаю, – ответил он, не глядя на нее. – Это операция, а у меня такая кровь, что операция небезопасна. – Он повернулся к ней. – Но не будем говорить обо мне. Я никогда не встречал такой девушки, как вы. Вы настоящая, добрая, славная, – он посмотрел на ее руку. – Вы не брезгуете прикасаться ко мне. Каким же дураком я был. Если бы я встретил вас раньше, я бы никогда не сделал того, что уже сделал. Лишь из-за того, как люди относились ко мне, я связался с бандой. – Он подвинулся ближе к ней. – Но не будем об этом. Мне нужно рассказать вам кое-что. Этот тип, Конрад, хочет, чтобы вы дали показания против Маурера. Только поймите одно: все, что я вам говорю, правда. Я знаю. Не слушайте Конрада или какого-либо другого копа. Они не знают. Они только думают, что знают. Они думают, что вы видели Маурера в Тупике. Теперь слушайте. Я не хочу знать, видели вы его или нет. Одно лишь имеет значение: вы ни за что не должны признаваться, что видели его там, ни мне, ни Конраду, ни кому другому, даже отцу с матерью. Вы никогда не должны признаваться, что видели его, даже самой себе! Только тогда у вас останется шанс остаться в живых. Очень маленький шанс, но все же шанс. Поймите, если вы позволите Конраду убедить вас признаться, если вы вообще что-либо знаете, тогда никакая сила на свете не сможет вас спасти!
