Андрей Троицкий - ФАЛЬШАК
Начальник службы безопасности не привык задумываться надолго. Если надо съездить по делам в Москву, он съездит и разберется на месте с этим художником.
– Когда? – спросил он.
– На неделе, – ответил Дашкевич. – Можешь взять себе в помощь кого-то из надежных парней. По своему выбору. Действуй без особой спешки. Твоя главная задача – не подставиться и меня не подставить. Закруглишь там все и возвращайтесь. Возможно, здесь будет работа. Некие говнюки, мой тесть в том числе, хотят внеочередного собрания акционеров. Они жаждут моей крови. Если все пойдет по худшему сценарию, мы должны оказаться быстрее, чем наши враги.
***
Над дачным поселком «Лесной городок» синим цветком раскрылся августовский вечер. Бирюков остановил машину на спавшей улице, где, кажется, никогда не светили фонари. Зажег в салоне свет и еще раз сверился со схемой, которую на отрывном листке начертил владелец «Жигулей», доставивший сюда лже-дипломата Сахно. Поставив машину на сигнализацию, Бирюков зашагал вдоль глухого забора по направлению к станции. В сумраке вечера угадывалась тихая и размеренная дачная жизнь. Мимо прошуршал шинами велосипедист, через несколько секунд его светлая майка скрылась за поворотом. На встречу попалась молодая парочка, кавалер накинул на плечи девушки джинсовую куртку. Где-то вдалеке прокричал скорый поезд, ему вслед залаяла собака.
Бирюков повернул направо, в тихий безлюдный переулок, отсчитал от угла четвертый дом. Остановившись перед калиткой, нащупал врезной замок. Подергал за железное кольцо. Заперто. Попытался заглянуть на участок через узкую щель, между плотно пригнанными досками, но увидел лишь темноту. Тогда он снял с плеча сумку, перебросил ее через забор. Внимательно осмотрелся, нет ли поблизости загулявшихся дачников. Ветер гудел в вершинах старых деревьев, берез и сосен, разросшихся по ту сторону забора, на участке через дорогу кто-то терзал приемник, слышался невнятный женский голос. Бирюков отошел в сторону от калитки, подпрыгнул, зацепившись ладонями за доски, повис на высоком заборе. Затем качнулся, забросил наверх ногу, подтянулся.
Через пару секунд перемахнул забор, спрыгнул вниз, в сухую некошеную крапиву. Впереди угадывались стволы деревьев и темный силуэт одноэтажного дома с небольшой верандой. Окна погашены, собаки, кажется, нет. Сумка лежала на едва приметной тропинке, посыпанной песком, которая шла напрямик от калитки к дому. Бирюков наткнулся в темноте на куст роз, переродившийся в шиповник. Едва не разорвав брюки, выругался, поднялся по шатким ступенькам, постучал в облупившуюся от краски дверь. Несколько секунд подождал ответа, подергал ручку, дверь оказалась не запертой.
Вытащив из сумки фонарик, он прошел через сени, тесные, как скворечник, едва не опрокинул пустое ведро. Толкнул дверь и оказался на летней веранде. Посветил фонарем по углам. Пустая софа, круглый стол, в углу открытый шифоньер. Со всех сторон участок закрыт глухим забором, значит, можно включить свет, соседи вряд ли заметят присутствие постороннего. Впрочем, застекленная веранда со стороны выглядит, как огромный подсвеченный изнутри аквариум, если уж зажигать свет, то в комнате. Бирюков распахнул дверь, осветил фонарем темное пространство. Воздух тяжелый, застоявшийся, будто хозяин сутками не открывал окна. В круг света попал обеденный стол, покрытый светлой клеенкой, водочная бутылка, тарелки. Выключив фонарик, Бирюков наглухо задернул занавески на обеих окнах, выходивших в противоположную от калитки сторону, вернулся к двери. И включил верхний свет, лампу с матерчатым колпаком, похожую на оранжевый парашют. Комната обставлена по спартански: пара кроватей, старый сервант, забитый разномастной посудой, колченогая тумбочка, русская печь. Наверх в мансарду поднимается прямая лестница с обшарпанными ступенями.
Посередине комнаты валялось мятое кухонное полотенце. Из-под стола торчали кожаные подметки и наборные каблуки английских ботинок «Кларкс», которые помогали Сахно выглядеть выше своего роста на добрых восемь сантиметров.
Глава десятая
Бирюков дернул вверх угол кленки, заглянул под стол. Лже-дипломат одет в те же серые брюки и светлую сорочку, что были на нем во время последней встречи в поезде. Одежда безнадежно испорчена кровью. А шикарный галстук куда-то делся. На месте левого вытекшего глаза зияла глубокая дыра с неровными краями. Оставшийся целым правый глаз смотрел на мир тускло и немного удивленно. Две пули вошли Сахно в низ живота, еще живой он сполз со стула на пол. Вероятно, просил о пощаде, о милосердии. Напрасно. На крашенных досках пятно засохшей крови.
Видимо, первые выстрелы прозвучали в тот момент, когда убийца сидел за столом напротив своей жертвы. Неизвестный встал примерно на то же самое место, где сейчас стоит Бирюков, приподнял край клеенки и добил раненого двумя прицельными выстрелами в голову. Перед смертью Сахно о плохом не догадывался, а убийцу хорошо знал. Иначе не затеял бы эту дачную трапезу. На столе ополовиненная бутылка водки, рюмашки. На тарелках пожелтевшие засиженные мухами куски брынзы, разделанная селедка, присыпанная лучком, засохшие ломтики помидоров. Два человека просто обедали или ужинали, когда один из них достал пистолет из брючного кармана. И под столом выстрелил в живот своего знакомого. В старом бревенчатом доме пистолетные выстрелы прозвучали глухо, вероятность того, что хлопки услышат на соседних участках, ничтожно мала.
– Да, дипломатия – это наука невозможного, – прошептал Бирюков, вспомнив слова Сахно. – Наука находить компромиссы там, где их нет. И быть не может.
Видимо, человек, с которым Сахно разделил скромную трапезу, был далек от дипломатии, он не хотел искать и находить компромиссы. Но умел попадать в цель с близкого расстояния. Поэтому просто пристрелил своего оппонента и перед уходом замел следы, стерев пальцы кухонным полотенцем и собрав с пола стреляные гильзы. Даже запер замок на калитке, словно давая знак нежданным гостям: из живых в доме никого нет.
Присев на корточки, Бирюков вытащил из сумки, натянул на руки перчатки. Он вывернул карманы Сахно, но не нашел даже коробка спичек. Тело оказалось мягким, податливым, трупное окоченение закончилось. Значит, смерть наступила сутки назад, это как минимум. Бирюков покопался в ящиках серванта, выгреб с полок посуду, затем поставил тарелки и плошки на прежнее место. Прошел в спальню, обшарил полки платяного шкафа, сбросил с кроватей матрасы. В комнате нет почти никаких личных вещей. Лишь дорожная сумка Сахно, тапочки, завернутые в московскую газету, бритвенные принадлежности и белье в отдельном пакете. На вешалке серый в полосочку пиджак и полосатый домашний халат, такой ветхий и рваный, будто его пожрали оголодавшие мыши.
Бирюков поднялся в мансарду, где царило то же запустение, что и внизу. Топчан, поставленный на деревянные бруски, столик у окна. Вот и вся обстановка. Он вышел на двор через заднее крыльцо, побродив по участку, наткнулся на летнюю кухню, приземистую постройку с односкатной крышей. На двери навесной замок, окно изнутри закрыто занавеской. Бирюков обошел вокруг кухни, нашел деревянный ларь для садовых инструментов, поднял крышку. Среди всякого хлама отыскал заржавевший топор. Вернувшись к двери, в два удара сбил замок, включил свет и прошел в помещение. Кухня оказалась довольно просторной, у окна раскладушка, застеленная чистым бельем. Два разделочных стола, на которых громоздилсь пустые банки и кастрюли. Бирюков, встав на табуретку, осмотрел нутро единственной навесной полки, заглянул в холодильник, распахнул дверцу духовки. Даже передвинул с места на место чугунные сковородки и деревянную хлебницу. Ничего интересного. Если, конечно, не считать нескольких кусков засохшего хлеба и большого соленого огурца, плавающего, как одинокая зеленая рыба, в пятилитровой банке с мутным рассолом.
Потушив свет, Бирюков вернулся в дом, в большую комнату, где под столом лежало тело Сахно. Присев на койку, внимательно осмотрелся, пытаясь найти хоть какую-то мелкую деталь, зацепку, которая могла пролить свет на личность лже-дипломата. Ни документов, ни денег, ни бумажника. Нет записной книжки и даже железнодорожного билета на поезд «Варшава – Москва». Взгляду не за что зацепиться. Прошлогодний календарь прилеплен к стене полосками клейкой ленты. Глаз порадовала большая цветная фотография, вырезанная из старого журнала. На опушке леса стоит, прислонившись спиной к березе, статная женщина с тяжелой русой косой. На фотомодели открытый красный сарафан, через плечо переброшен крепдешиновый платок. В прежние времена про такую дамочку даже завистники сказали: настоящая русская красавица. Теперь скажут: она больна целюлитом. Бирюков оторвал от стены цветную картинку, сложив ее вчетверо, убрал в сумку. Пожалуй, пора уходить.
