Анна Дубчак - Уставшая от любви
Светлана Петровна открыла кухонный буфет.
– Да здесь столько всего к чаю! Банка халвы, две коробки печенья, вафли, конфет сколько… Откуда?
– Так Груша же привезла! – сказала Катя, подходя к окну. – Забыла?
Я вспомнила цыган, в сознании словно пронесся ураган, мне даже показалось, что где-то за окном, прорезая шум листвы, прозвучала скрипка…
– Люблю цыган, – сказала я, заглядывая в буфет. – Какие женщины! Вот все, что нужно, купили, аккуратно по полкам разложили. Уверена, что они искренне сопереживали мне, а, Катя? Так пели, так плясали… Нет, не буду продавать дом, он такой большой, уютный! А когда все закончится, когда успокоюсь окончательно, приглашу их еще раз.
– Может, уж на свадьбу? – улыбнулась Катя.
– Не знаю. Честно говоря, не представляю себе, каким должен быть мой муж. Пока что меня окружают лишь кандидаты. Ладно, Катерина, поехали к Перовым.
– А что вы им скажете? – заволновалась Светлана Петровна, прижимая к груди электрический чайник. – Надеюсь, обо мне ничего не…
– Все будет хорошо. У нас в хозяйстве банки имеются? Мы же вроде как за молоком к ним приедем.
Дом Перовых, выкрашенный в голубой цвет, утопал в зелени. Перед домом, в маленьком палисаднике, огороженном деревянным низким заборчиком, стояли два запылившихся молодых вишневых деревца.
Надежда Перова, худощавая голубоглазая женщина лет сорока, вышла к нам одетой явно не по возрасту – ее рано постаревшее от тяжелой физической работы тело в джинсовых шортах и белой майке, с бледной синюшной кожей в фиолетовых прожилках, смотрелось жалко. Увидев нас, она засмущалась.
– Мы за молоком, – сказала я. – Нам сказали, что у вас очень хорошее, жирное молоко.
– Так оно жирное потому, что я его не разбавляю! – улыбнулась женщина. – Проходите.
– Уф, жара какая, – сказала Катя. – У вас водички холодной не найдется?
– А компот клубничный не хотите? Из холодильника?
Мы с Катей переглянулись.
– Да вы проходите в дом, не стойте на солнце. – Хозяйка пригласила нас в дом, не понимая еще, что впустила туда огнедышащих драконов.
Мы разговаривали с ней ни о чем, попивая холодный компот и разглядывая все, что могло указать нам на серьезное улучшение материального состояния. И как бы тщательно хозяева ни скрывали это от посторонних глаз, в особенности от тех, кто заглядывал в их дом часто (любопытные соседи, родственники, особенно участковый), кое-что их выдавало с головой. Все было замаскировано, но не настолько, чтобы укрылось от наших с Катей глаз.
Заведя беседу о Лобанове, о жителях, семье, Катя манипулировала хозяйкой, как хотела, лишь бы отправить ее куда-нибудь из кухни. Кухня – это домашний очаг, здесь есть такие места, где что-нибудь да выдаст с головой разбогатевших бедняков.
Перова бегала постоянно в комнату. Вынося Кате то альбом с семейными фотографиями, то носовой платок, то пепельницу для меня… Во время ее отсутствия нами были обнаружены следующие улики, свидетельствующие о том, что на семью обрушилось несметное богатство.
Так, в холодильнике за банками со сметаной мы увидели две запечатанные баночки с черной икрой.
– Сто грамм по семь с полтиной тысяч, – вздохнула Катя, – это сколько же ей, Наденьке-то нашей, надо литров молока надоить, пусть даже по двести рублей литр, чтобы купить хотя бы одну баночку!
На кухонном шкафу, на самой верхотуре, прикрытую старым полотенцем, мы разглядели новенькую цветную коробку с кухонным комбайном «Китчен Айд». Это вообще астрономические деньги! Да и зачем обыкновенной крестьянке такая зверь-машина в шестьдесят тысяч рублей?
– Королевские креветки! – Катя выудила из помойного ведра упаковку из-под морского деликатеса. – Не помню, когда покупала, хотя я как бы не бедствую. Хорошие креветки стоят под восемьсот рублей за килограмм. А наши-то Перовы решили пуститься во все тяжкие!
Пока Катя рыскала по кухне в поисках доказательства внезапного (наверняка преступного) обогащения Перовых, я вышла на крыльцо, прошла пару шагов и увидела захиревший под окнами дома розовый куст.
Не знаю, что толкнуло меня пройти дальше, под навес, и через сарай выбраться наружу, в сад, вернее, огород с картошкой и бледно-зелеными кляксами молодой капусты на грядках. Справа от меня смердела куча коровьего навоза. И так эта куча не вязалась с американским кухонным комбайном, что я и сама выматерилась отчаянно. Я бы и ушла, задумавшись о несправедливости бытия, если бы не заметила торчащий из кучи дерьма белый с черным кантом треугольник, сильно смахивающий на угол автомобильного номера. Изловчившись, чтобы не поскользнуться на дерьме, я с помощью вил, обнаруженных в сарае, вытащила это сокровище наружу. Достала телефон и сфотографировала. Сердце мое колотилось, меня тошнило, я была близка к обмороку: это были номера моей машины!
Я позвонила Мишину, тихо, чтобы меня никто не услышал (откуда мне было знать, может, по всему хозяйству Перовых расхаживали члены семейства, включая мужа), рассказала, где мы с Катей, о своих находках.
– Понятно, он продал машину… Не говоря уже о компьютерах и прочем, – сказал Мишин. – Вы возвращайтесь домой, словно ничего не знаете, и ни в коем случае, слышите, не выдайте себя. И предупредите вашу подругу, чтобы она там не сорвалась, чтобы не набросилась на Перову.
Я вернулась в дом с улыбкой, приклеенной мне самими обстоятельствами. Катя, к счастью, еще не дошла до той степени раздраженности и злости, чтобы кинуться душить Перову, что меня сильно обрадовало.
– Ой, хорошо жить в деревне, – счастливо вздохнула я, потягиваясь. – Ну что, Кать, пошли? Сейчас вернемся домой, молочка попьем, да? Обожаю парное молоко, да с печеньем.
– Вы лучше уж скипятите молоко, мало ли что, – доверительным тоном сказала Надя. – Коровы-то у меня чистые, но всякое может быть. Помните актрису Савинову, так вот она тоже много пила сырого молока, подхватила вирус…
Не успела она договорить, как Катя, которую я не успела предупредить о том, что уже связалась с Мишиным, вдруг бросилась к двери и заперла ее изнутри на огромный крюк, встала плотно спиной к ней и уставилась на оторопевшую Перову, окатывая ее ледяным, ненавидящим и презрительным взглядом.
– Это вы с мужем убили Голта? – зашипела она. – Вы?
Она, эта женщина, впервые в жизни, я думаю, попавшая в серьезный переплет, не нашла ничего лучшего, чем закрыть лицо руками, как если бы таким вот примитивным образом могла отгородить себя от неприятностей.
– Он меня убьет, – говорила она, почти мыча через плотно прижатые ко рту пальцы, – я ни при чем. И никого мы не убивали. Там все открыто было.
– Зачем розу мою выкопала? – не выдержала я. Подошла и оторвала руки от ее лица. – Чего спряталась-то? Как вообще посмела войти в чужой дом, грабить?
– Да я только розу и выкопала… Все остальное он, мой муж, сделал. И дружков своих позвал, мол, забирайте машину. Продал он ее, номера снял.
– И как, понравились вам с муженьком королевские креветки? – сплюнула в сторону Катя.
– Да гадость эти креветки. Витя мой как с ума сошел от этих денег. Пожалуйста, давайте как-то договоримся. Может, дом продадим, только чтобы его в тюрьму не посадили. Он никого не убивал, никого! Просто шел мимо, на луг, траву косить для коров, смотрит: все открыто.
– Вы кого-нибудь увидели? – спросила я, начиная скучать, поскольку ясно же было, что Перовы не убийцы. Не было сил смотреть, как Надя унижается, плачет. Интересно, а как она думала, что все вокруг нее такие идиоты и никто не догадается, что они – воры?
– Нет, ни одной души кругом. Витя вошел, и дом открыт, бери не хочу. Ну он и не растерялся, я имею в виду, ошалел от всего этого. Вошел, а там как во дворце: ковры, техника, компьютеры. Главное, ни одной души! Бес его попутал!
– А машину куда дели? – спросила я.
– Дружки его и купили. Номера сняли, машину прицепили и увезли куда-то, не знаю… Это у Виктора спросить нужно. Потом пили два дня, я им столько жратвы наготовила, дорвались до дармовщины, жрали в три горла, пили какие-то «хенеси», потом весь двор мне облевали…
– Мама в детстве не учила вас, что ли, чужого не брать? – Катя брезгливо поморщилась. – Какие же вы придурки!
– Но как вы догадались-то? Косилка, да? Я поняла. Не выдержал, дурак, купил газонокосилку. Я говорила ему, говорила… – Перова разрыдалась. Мне ее даже жалко стало.
– Хорошо, если суд поверит вам и вас посадят лишь за воровство. Но если вы убили моего мужа, Сергея Голта…
– Вы его жена, я поняла. Сразу-то не признала, я видела ваши фото в журналах… Пожалуйста, поверьте мне, Витя никого не убивал, он вообще по натуре трус! Трус и дурак! Мне вообще надо было от него давно уйти, я здесь пашу как лошадь, а он меня совсем не ценит… Коров держать знаете как трудно? Вот, говорит, тебе, Надька, сто тыщ, трать на что хочешь. Ну, я поехала в Москву, говорю, дайте мне самый лучший кухонный комбайн, всю жизнь мечтала. Тесто там сделать на блинчики, на пироги. Руки-то устают доить… Ну мне и вынесли это богатство! – Надя показала на коробку над головой. – А вы, значит, ни за каким не за молоком приехали. А я-то дура, альбом вам показываю, вот идиотка…
