Николай Волков - Не дрогнет рука
В обычном состоянии, судя по довольно-таки озорным чертам лица, Ленька, наверное, был веселый, жизнерадостный парнишка, но сейчас на его бледном растерянном лице можно было прочесть только испуг. Однако этот испуг не помешал ему врать и запираться не меньше, чем это проделывали его товарищи. Он клялся, что ничего худого не делал, ни о каком грабеже даже не слыхал, а Бабкина не видел и в лицо. Отрицание он доводил до нелепости, заявляя, например, что не знает даже, каким образом попала к нему злополучная шелковая рубаха. Время от времени на него находило какое-то истерическое ухарство, тогда он начинал дерзить, паясничать и говорить глупости. Нефедов решил применить к нему одно «сильно действующее средство», как он выразился. Он освободил Зыкова из-под стражи, взял с него подписку о невыезде и отправил домой.
— Ему завтра на заводе пропишут ижицу, — сказал он мне. — Там с ним рабочие собираются крепко поговорить. Может быть, сходишь, посмотришь, а я бы другими делами занялся.
На завод я пришел, когда смена, в которой работал Ленька, уже пошабашила. Знакомый вахтер сказал мне, что рабочие еще не разошлись, так как у них внезапно объявлено общее собрание.
— Это Чеканов, Василий Лукич, со своими приятелями шум поднял на весь завод, что у нас опять ребята на грабеже попались. Чего он расшумелся, не знаю, точно это у нас впервые. Помните: в прошлом году сами же вы Калявкина и Немцева прямо от станка у нас забрали, и все тихо обошлось, а нынче чего-то шумят. Хотя оно, конечно, непорядок, когда грабят. Давно пора с этим покончить!
Я прошел в цех, где шло собрание. По всему было видно, что оно организовано наспех. Кроме председателя и секретаря, устроившихся за маленьким столиком, все стояли, тесно сгрудившись возле них. Вероятно, там стоял и Ленька, больше нигде его не было видно. Я не стал пробираться вперед, а, прислонившись к железной колонне, поддерживавшей застекленный потолок, стал слушать, о чем идет речь.
— Как же не будут ребятишки расти беспризорниками, — кричала высоким звонким голосом полная женщина с широким веснушчатым лицом, — когда они полдня по улице бегают и некому за ними присмотреть, пока отец с матерью с работы не придут.
Вот и растут шалыганы, ругаются всяко, курят. А что им хулиганье на улице в головенку ихнюю вколачивает, один бог знает. Ужас берет, как подумаешь. Ведь известно: что в ребенка в детстве вложено, то у него на всю жизнь след оставляет. Пока мой младшенький в детский сад ходил, я, по крайней мере, спокойна за него была, а теперь, как в школу пошел, так вся душа у меня изболела, что остается он после уроков без присмотра. Да разве он один!..
— Вот во время войны, я помню, — сказала немолодая женщина с густой сединой в выбившихся из-под платка волосах, — ребят в школе до вечера оставляли, пока родители с работы не придут. Их там и кормили, и уроки с ними готовили, и на экскурсии с ними ходили, а как война кончилась, сразу же и порядки эти прикончили. Будто бы каких-то там штатных единиц в школах не стало. Так разве в единицах дело, когда вопрос касается судьбы наших детей?
— У нас тоже ребятишки ходили в такую школу…
— У меня тоже, и очень хорошо им там было! — раздались голоса из группы работниц, стоявших у дверей.
— Если бы они и теперь при школах оставались, мы бы не мучились с ними так.
— Мне слово дайте! — поднял руку пожилой рабочий в замасленной спецовке. — Вот председатель — товарищ Чеканов, обвинял тут завком и партком, что опять у нас троих ребят за грабеж арестовали, — начал он сердито, — а если правду говорить, то вина не только на завком и партком ложится, а на всех нас. Все мы обязаны по-отцовски присматривать за нашей заводской молодежью, особенно за теми, у которых отца-матери нет. Знать должны, чем каждый из них дышит, к чему душой стремится, на что время и деньги тратит. И не только нужно нам учить, как работать, а на примере своем им показывать, как жизнь строить нужно. А то ведь бывает, что мальчонка от горшка два вершка, а смотришь, едва только у него деньжата завелись, он прежде всего покупает бутылку водки. Мы все это видим, но молчим, чтобы на ругань не нарваться, авторитет сбой этим не подорвать. А есть среди нас и такие, которые, вместо того чтобы одернуть пария, сами же норовят на его деньги нахлестаться.
И еще насчет клуба хотел я сказать. Скучища у нас там такая, что рот разорвешь зевая. Ребята — ведь это ребята, им повеселиться охота, а у нас если и поставят какую-нибудь комедию, то в ней одни нравоучения гольные, так что и улыбнуться нечему. А молодежи без смеха и радости жить нельзя. Вот она и ищет себе веселья на улице да у пивного ларька…
Не все были согласны с выступавшим.
— Не в веселье дело! — кричали ему. — Энергии у них много, а тратить ее некуда. Спортом их нужно занять!
— Спортом ли, чем ли, не в этом дело! — раздались голоса. — Слишком много мы о людях говорим, а до каждого отдельного человека нам дела мало. Забываем мы, что люди не гайки. Одного, может, спортом нужно увлечь, а другого — наукой…
Ко мне протискалась Галя. Щеки ее пылали, чувствовалось, что она сильно взбудоражена.
— Ох и влетело же нам! — сказала она, не здороваясь. — Все ругали. Отец начал, а за ним и другие. Досталось и завкому, и парткому, и дирекции, а особенно нам, комсомольцам.
Не успел я ей ответить, как она спросила:
— Вы видели, как Ленька Зыков сбежал?
— Очень просто. Все в один голос напустились на него, а он в двери. Но за ним уже пошли.
В это время в дверях раздался гул голосов. Все повернулись в ту сторону. Два парня скорее втащили, чем ввели упиравшегося, заплаканного Леньку.
— Пустите! Я вам говорю, пустите! — вырывался он. — Я сам пойду, оставьте меня!
Но добровольные конвоиры, не доверяя ему, провели парнишку сквозь расступившуюся толпу к самому столу председателя.
Шум улегся не сразу. Чуть ли не каждый считал нужным выразить свое мнение о нем:
— Паршивец этакий, людей послушать не хочет… Блудлив, как кошка, труслив, как заяц!
Леньку поставили у стола лицом к народу. Жалкий, несчастный, стоял он, понурив голову и опустив руки, как плети. В лице его не было ни кровинки, и от этого веснушки казались грязными брызгами.
— Ну, скажи людям, рабочему классу, растящему тебя, какими ты подлыми делами занялся? С кем ты пил, с кем грабил? — обратился к нему Василий Лукич.
— Ничего я не гра-а-бил, — всхлипнул Ленька. — Выпил только с ребятами. Они меня просили дверь им открыть, когда они вернутся, ну я и открыл. Потом мы с ними выпили, вот и все.
— Как все, а рубаха? — загремел Василий Лукич.
— Рубаху… это не я… Это мне Сенька Филицин дал.
— За что дал?
— Чтобы я Бабкину не говорил, что они одни в эту ночь, без него, ходили, — весь дрожа, ответил Ленька, потрясенный таким необычным допросом.
«Бабкин! Вот, наконец, где он попался!» — обрадовался я. Чутье и на этот раз не обмануло меня: ребята действительно грабили под руководством этого бандита.
Я не дал времени Леньке опомниться и, как только рабочие, крепко поругав его и взяв обещание исправиться, разошлись, снял с него формальный допрос, пригласив в свидетели Чеканова и предзавкома. Все еще шмыгая носом и утирая слезы, Ленька признался, что больше полугода знаком с Бабкиным. Сначала ребята, и он в том числе, считали Бабкина просто чудаком, который от нечего делать липнет к ним и рассказывает всякую ерунду. Они не гнали его от себя потому, что он угощал их конфетами, папиросами, а потом и водкой. Он научил их играть в девятку и, проигрывая, всегда аккуратно расплачивался. Однажды Ленька проиграл ему порядочную сумму. Сначала он не хотел платить, но Бабкин пригрозил, что прирежет его, как теленка, тогда испуганный мальчишка украл ценный инструмент, чтобы расплатиться. Однако вырученные за эту вещь деньги Бабкин не взял себе, а пустил на пропой, купив ребятам ликеру и пряников на закуску.
Как-то во время очередной выпивки он сговорил ребят заняться грабежом, уверяя, что это совершенно безопасное дело, а денег они могут таким путем добыть горы. Ленька будто бы ни разу с ним не ходил, но другие ребята — Саввин с Филициным (тут Ленька выразился по-воровски) «залепили два скачка» с Бабкиным, и после этого так осмелели, что во время его отсутствия нарушили запрещение и отправились на промысел одни. Вот тогда-то они и добыли зеленую рубаху, которую им пришлось отдать Леньке, чтобы он не выдал их Бабкину.
Когда я окончил допрос, Василий Лукич отвел меня в сторону и смущенно спросил:
— Заберете парня с собой или как?
— А в чем дело?
— Да я бы хотел его к себе пока взять, пускай у нас поживет. Все-таки передряга для парня немалая, да и боится он, как бы с ним не рассчитались за откровенность его.
— Это вы хорошо придумали, — ответил я. — У вас под крылом ему будет спокойней.
