Виктор Пронин - Банда - 3
- Скажи мне, Леонард... Давно собираюсь спросить... Давно меня это тревожит... Как Леночка?
- Паша, - решился наконец Анцыферов. - Паша... Неклясов знает адрес твоей служебной квартиры. И я об этом сообщаю... Это все, что я могу для тебя сделать...
- Ты ему сообщил? - напористо спросил Пафнутьев все тем же тоном, хотя радости в его голосе резко поубавилось.
- Да, Паша... От меня он узнал.
- Зачем ты это сделал?
- Так уж получилось... Жизнь, Паша, это...
- Я знаю, что такое жизнь, Леонард. Я, видишь ли, сам немного иногда вижу... Объяснять мне, что такое жизнь, не надо. Скажи лучше - как понимать?
- Ты ведешь дело Бильдина, общаешься с Ерховым... Ты немного знаком с методами Неклясова?
- Немного, - Значит, мне нечего объяснить.
- Вон ты как, - озадаченно проговорил Пафнутьев. - Но это... Твое мужское достоинство при тебе?
- Похоже, при мне... Хотя до сих пор хочется время от времени в этом убеждаться.
- Тогда привет юной парикмахерше.
- Спасибо... Лена больше не стрижет, она у меня кассиром работает.
- Значит, все равно стрижет! - уверенно заявил Пафнутьев. - Но теперь уже зелененькие, а?
- Можно и так сказать, - уныло согласился Анцыферов, чувствуя тягостность и от выпитого коньяка, от которого он начал уже трезветь, а это состояние всегда ему было особенно неприятно, и от бестолковости разговора, в котором Пафнутьев куражился, злился и поддевал, как в былые времена. - Я тебе немного помог, Паша?
- Ты помог Неклясову. А меня угробил.
- Ну... Так уж угробил...
- Когда сообщил Вовчику адрес? - жестко спросил Пафнутьев.
- Сегодня утром.
- Посмотри на свои золотые часы, Леонард! Сколько они показывают?
- Четвертый час.
- Ты дал Неклясову на проведение операции не меньше пяти часов. Правильно?
- Где-то так, - вяло проговорил Анцыферов. - Где-то так...
- А после этого спрашиваешь, сильно ли ты мне помог? Плывешь, Леонард, плывешь. Лагеря тебя не закалили. Хотя с некоторыми это случается. И раньше ты был слабаком, и сейчас им остался...
- Если бы я сказал тебе об этом раньше, он бы меня убил.
- Леонард! - вскричал Пафнутьев. - Ты дурак. Ты круглый дурак. Я бы просто устроил небольшую автомобильную аварию, его роскошный "мерседес" нечаянно столкнулся бы с мусороуборщиком. Гаишники всех бы задержали на несколько часов, Ерхов за это время переселился бы в другое место...
- Вообще-то да, - согласился Анцыферов. - Я как-то не подумал...
- Да ты никогда не думал! Ты только думательные позы принимал! Как мне жаль, как мне ее жаль! - простонал Пафнутьев.
- Кого?
- Леночку, твою юную кассиршу. С кем ей приходится жизнь коротать! Бедное дитя!
- Может быть, ты скрасишь ее существование? - с обидой спросил Анцыферов.
- Интересное предложение... Не ожидал... Я подумаю.
И Пафнутьев положил трубку. И тут же набрал номер служебной квартиры, где залечивал раны Ерхов, где он в тишине и безопасности давал свои показания. Номер не отвечал. Пафнутьев позвонил снова, чтобы исключить всякую случайность и знать наверняка, что звонит он туда, куда требуется. Нет, все правильно. Длинные, безответные гудки были ответом. Положив трубку, он тяжело обмяк в кресле. Ему все стало ясно. Неклясов нанес удар, Ерхов мертв. Суда не будет. Неклясов остается на свободе, и все начинается сначала.
- Отошли в предание притоны, - нараспев произнес Пафнутьев слова старой, забытой песенки, которая в молодости казалась ему чрезвычайно смелой и крамольной. - Кортики, погоны, ордена... Но не подчиняется законам трижды разведенная жена... Кортики, погоны, ордена, - со вздохом повторил Пафнутьев и опустил лицо в ладони.
***
Все получилось, состоялось, сбылось, как хотелось. Неклясов был нервен, возбужден и радостен. Быстрой, легкой походкой, едва касаясь земли своими маленькими, остренькими туфельками, опережая собственное длиннополое пальто, которое развевалось где-то сзади и едва поспевало за ним, с непокрытой головой и развевающимися небогатыми светлыми волосенками вышел он из подъезда, откуда только что, за секунду до этого, два его амбала выволокли бледного Ерхова. Он был еще в бинтах и после перевязки пребывал в тошнотворном состоянии. Но был, вот он, живой и подлый, предавший и выболтавший.
Ерхова с разгона вбросили на заднее сиденье "мерседеса", охранники зажали его с двух сторон, а Неклясов расположился на переднем сиденье, в последний момент подобрав полы и захлопнув за собой дверцу "мерседеса". Захлопнул легко, небрежно, этаким бросающим жестом руки. И откинулся на спинку сиденья. И весело, шало, обнажив беленькие свои зубки, взглянул в зеркало на поникшего Ерхова. И вздохнул облегченно, и уронил руки на колени, обнажив белоснежные манжеты. Выглянув из черных рукавов пальто, они создали в машине какое-то траурное настроение. Так оно и было, так и было, это понимали все, прежде всего сам Ерхов. Полуприкрыв глаза, он привалился к одному из охранников, не в силах уже выпрямиться.
- Здравствуй, Славик! - бодро приветствовал его Неклясов. - Давно не виделись, а?
- Давно, - прошептал Ерхов. - С тех пор как вы бросили меня истекать кровью в ресторане и слиняли, как подлые твари.
- Не надо так, Славик, не надо. Мы исправимся. Веришь?
- Верю...
- Мы теперь будем уделять тебе очень много времени, мы уделим тебе все наше время без остатка... Веришь?
- Верю...
- Поехали, - Неклясов вытянул вперед тощую, слегка искореженную болезнью ладошку, обнажив на секунду золотой браслет "ролекса". Любил Неклясов роскошь и по наивности своей, глубинному невежеству полагал, что такие вот вещи подтверждают власть и вызывают уважение. И был прав, да, он был прав, потому что люди, окружавшие его, тоже стремились к таким же вещам, тоже мечтали о них и преклонялись перед теми, кто этими вещами обладал.
Было дело, как-то вошел Неклясов в лавку на Кипре, в столичном городе Никосии. Долго ходил вдоль витрин, посверкивающих золотом, настолько долго, что хозяин, заподозрив неладное, нажал невидимую кнопочку и вызвал в зал еще двоих сотрудников откуда-то из глубин помещения. А Неклясов, пройдоха, вор и бандюга, все это видел, все понимал и усмехался тому, что сейчас произойдет. Хозяин попытался было обратиться к нему на нескольких языках, а он только усмехнулся, смотрел устало и, наконец, произнес единственную фразу:
- Моя твоя не понимает, иди к такой-то матери...
Но хозяин понял, побледнел от оскорбления и отошел к кассе. А Неклясов остановился, наконец, у самой дорогой вещицы, у швейцарских часов "ролекс" с золотым браслетом и золотым корпусом. И молча ткнул пальцем - хочу, дескать. Хозяин не осмелился ослушаться, покорно подошел к витрине, щелкнул замочком, снял с полки часы и протянул странному посетителю. Стояла жара, остров задыхался от зноя, улицы были пусты и раскалены солнцем так, что плиты тротуара жгли сквозь подошву. И никого, никого больше в лавке не было. Неклясов примерил часы, повертел рукой - браслет подошел. И, не снимая их, он вынул из кармана пачку долларов, отсчитал прямо на подоконник десять тысяч, хотя стоили они где-то десять с половиной, и, сделав небрежный жест рукой, вышел в слепящий жар Средиземноморья.
Получилось красиво, и он любил рассказывать об этом случае, подвыпив, а приятели хотя и знали историю наизусть, каждый раз слушали с неподдельным интересом, прикидывая, как бы и самим в будущем совершить нечто подобное.
- Как здоровье, Славик? - обернулся Неклясов к Ерхову, который все так же полулежал на заднем сиденье.
- Спасибо, Вовчик, хорошо...
- Говорят, новые друзья появились?
Ерхов промолчал.
Машина выехала из опасного для Неклясова квартала и углубилась в городские окраины. Теперь найти его будет непросто. Да и хватятся Ерхова тоже не сию минуту, если, конечно, Анцыферов не продаст. А он не продаст, решил Неклясов. И трусоват, и повязан. Как он может продать, если сам же и назвал адрес... Теперь Анцышка завяз навсегда, усмехнулся Неклясов. Он мог отмыться от взятки, даже от ресторанных своих дел, но вот от этого... Ни перед кем не отмоется и ни от чего не отвертится.
- Как поживает друг Пафнутьев? - неожиданно прервал Неклясов собственные мысли, снова повернувшись к Ерхову.
- Спасибо, хорошо, - ответил тот механически, даже не вдумываясь в вопрос и не пытаясь вспомнить, кто такой Пафнутьев.
- Часто встречались?
- Как придется, - ответил Ерхов, опять не в полной мере сознавая, о чем идет речь.
- Говорят, скоро суд? - спросил Неклясов.
- Я не судья...
- Знаю, - рассмеялся Неклясов. - По тебе видно. Теперь я судья. Мне и процесс проводить, и приговор выносить, и исполнять приговор... Верно?
- Как скажешь, Вовчик, - Ерхову больше всего хотелось, видимо, просто прилечь и замолчать. По всему было видно, что чувствовал он себя неважно, каждую секунду мог потерять сознание. Злая напористость Неклясова слегка взбадривала, но он тут же закрывал глаза и голова его клонилось к мощному плечу охранника.
