Сергей Рокотов - Конец авантюристки
- Нет, я не знаю, можно подумать, я не знаю, к о - т о р ы й! выпучил глаза от ярости Верещагин. - Не который, а к о т о р о г о... Я все понял, все... Все это заговор, заговор против нас!
- Никакой это не заговор, это случайность, понимаешь ты, случайность, совпадение! Эти бандиты сами по себе, а солдат сам по себе. Но ему кто-то рассказал про нас с тобой. И я знаю, кто это. Это следователь Николаев, который вел это дело в Москве. Мы должны убрать Николаева и ликвидировать как угодно этого солдатика, пока он не раскрыл свою пасть. Вот каким языком приходится изъясняться бывшей учительнице! А кандидатуру снимай, раз говорят... И вообще, Эдичка, не пора ли нам рвать отсюда когти, пока не поздно...?
- Куда? К Ленке, что ли?
- А хоть бы и к ней. Ведь о ней никто ничего не знает. Н и к т о! То есть знают только, что она жива, но где она, я этому капитанишке не рассказала. Сказала - режь, коли, но не скажу. И она будет жить по-человечески. Так что, и она, и банковский счет в безопасности. А с такими деньгами нам весь мир - дом родной, - успокаивала сама себя Верещагина.
- Что ты говоришь? - всплеснул руками Верещагин. - Неужели ты всерьез думаешь, что я брошу все, брошу комбинат, в котором у меня такое количество акций и сбегу, как преступник, рассовав по карманам доллары?
- По карманам? - усмехнулась Вера Георгиевна. - А счет-то? Ты совсем обезумел от горя? Да мы на наш счет сто лет проживем, и ещё на тысячу лет останется...
- У нас с тобой никаких счетов нет. Счет на имя Лены, - уточнил Верещагин.
- Ну и что? Что она не отдаст нам наших денег?
- Всякое может быть. Этот господин Шварценберг гусь ещё тот... Скряга и хитрец, каких свет не видел...
- Он законник, Эдичка, он больше всего на свете уважает закон. А боится больше всего различных неприятностей и недомолвок. И учти, он стар и болен, ему недолго осталось, так что со временем и его имущество будет нашим...
- Боже мой! Да ему только шестьдесят три года, он всех нас переживет!
- Ну и пусть переживает, его имущество такая мелочь по сравнению с... Мы свое возьмем, только он нас и видел.
- Я, Верочка, никуда не желаю бежать! - патетически произнес Верещагин. - Здесь моя родина!
- Тогда ты имеешь неплохие шансы загреметь лет эдак на двадцать пять в места, не столь уж отсюда отдаленные. А я лучше закончу свой век где-нибудь в тихих штатах, чем на родине за решеткой. А вообще-то, хватит болтать попусту. У тебя ведь остались нужные людишки, никак не связанные с этим мерзавцем Лузгиным и его братками-подручными. Надо устранить Николаева и солдатика. Это во-первых.
- А во-вторых что?
- А во-вторых, делай все, что говорит тебе этот косоглазый дьявол. И главное, слушай все, о чем он умалчивает. Он может блефовать, чтобы оттяпать у тебя твою долю в комбинате. Им всего мало, только что дрались за пайку на нарах, а теперь им подавай миллионы долларов, сотни тысяч их никак не устраивают. А не жирно ли им, придуркам, будет?
- Не жирно. Недооценивать их тоже нельзя. Это очень коварные и опасные люди. А заявление в избирком о просьбе снять мою кандидатуру я напишу. Не блефует он, я знаю, что не блефует.
- Но сначала все-таки съезди к Лузгину. Поговори с ним. Это не помешает...
На том и порешили. Наутро после кошмарнейшей бессонной ночи Верещагин отправился к губернатору области.
Начало визита уже внушало мрачные мысли. Лузгин заставил его долго ждать в приемной, чего раньше никогда не было. А когда Эдуард Григорьевич наконец-то вошел в кабинет губернатора, он увидел на противоположном конце стола чужие, злые глазенки, буравившие его насквозь. Верещагин улыбнулся ему как своему, но улыбка получилась угоднической, потому что на неё Лузгин не ответил, а, напротив, нахмурился ещё сильнее.
- Такие вот дела, Семен Петрович, - не нашел ничего лучшего сказать Верещагин.
- Дела неважнецкие, Эдуард Григорьевич, - покачал головой Лузгин. Сами понимаете, что указание снять вашу кандидатуру с выборов мэра дано мной. Генеральная прокуратура всерьез заинтересовалась вашей личностью. Имеются документы, которые доказывают, что комбинат был приватизирован совершенно противозаконным путем. Во-вторых вы подозреваетесь в сокрытии многомиллионных доходов от налоговой инспекции. А в-третьих, ваш моральный облик, мягко говоря, оставляет желать лучшего.
Верещагин поражался переменам, происшедшим с Лузгиным. Он заматерел, забурел, а своей речью и манерами пытался подражать не то Ельцину, не то Примакову. Получался некий синтез, и, надо заметить, весьма удачный для того, чтобы сбить человека с толку. А к этой ситуации тон, выбранный губернатором и вовсе подходил как нельзя лучше. Верещагин весь как-то сжался, уменьшился в размерах, а Лузгин наоборот очень вырос, расширился. Верещагин прекрасно знал происхождение Семена Петровича, для него не было секретом, что перед ним сидит самый обычный уголовник, дорвавшийся до высот власти и, похоже, не желающий на этом останавливаться.
- Итак, Эдуард Григорьевич, - подвел итог Лузгин. - Времени у меня мало, я вас сюда не вызывал, все необходимое просил передать через советника по оргвопросам господина Джумабекова. А раз уж вы пришли, даю совет... - Он понизил голос, хотя их и так никто не слышал. - Мало того, что вы снимаете свою кандидатуру, вам желательно вообще отсюда убраться. Не бежать, разумеется, как воришка, а спокойно, уверенно купить билетик куда-нибудь подальше и... скатертью дорожка. За вас тут никто краснеть не собирается. О возможной компенсации за некоторые материальные потери с вами поговорят дополнительно. А посему все! Будьте здоровы!
Лузгин встал и дал понять, что аудиенция закончена. Верещагин тоже встал и, словно побитый пес, поплелся к выходу. Это был удар, куда посерьезнее вчерашнего. "Боже мой, боже мой", - думал он. - "И это ещё при том, что они ничего не знают о тех делах шестилетней давности... Нет, Верочка права, надо что-то срочно делать. Самое опасное в этой ситуации это дожидаться у моря погоды".
Он вышел из правительственного здания, сел в свой белый "Мерседес" и скомандовал шоферу:
- Вези меня в Карелино.
Дорогу верный шофер знал хорошо. В поселке Карелино проживал некто Палый, внештатный советник мэра по особым вопросам, то есть особо преданная ему личность. С ним Верещагин имел дело напрямую.
... - Сколько? - мрачно спросил Палый, худощавый жилистый человек лет тридцати пяти, покуривая беломорину.
- За солдатика пять, за следователя пятнадцать. Сейчас аванс - две пятьсот. Завтра после исполнения получаешь остальные, потом вылетаешь в Москву. Получаешь аванс - пять. Приезжаешь с доказательствами, получаешь десять.
- За солдата нормально, за мента двадцать пять, на меньшее не согласен. Другие больше берут. Это я так, из уважения к вам. По старой, так сказать, дружбе.
- Ничего себе уважение и дружба! Я сам скоро по миру пойду, Палый. Подумаешь, следователь какой-то. Невелика птица...
- А невелика, сами и убивайте, - усмехнулся как-то криво и неприятно Палый. - Вам нужно, а спрос рождает предложение. А моя фирма веников не вяжет. Было хоть раз, чтобы я вас подвел? А?
- Кстати, было, - оживился Верещагин, надеясь сэкономить. Портфельчик-то у моря помнишь?
- Вот оно как, - ещё кривее и ещё неприятнее усмехнулся Палый. - Это я у вас неустойку должен требовать, а не вы у меня. Я подписывался на интеллигента-недотепу, а он только что-то почуял, шмалять начал. Из-за вашей жадности я чуть жизни не лишился. Так что, не скупитесь. Я же предполагаю, какими деньгами вы ворочаете, а вы со мной торгуетесь за десять штук зелени. Нехорошо...
- Ладно. Двадцать, и точка. Аванс десять, потом ещё десять. Больше не дам ни цента!
- Грабите вы меня, а ведь за убийство мента вышак или пожизненное, Эдуард Григорьевич, этого вы не учитываете.
- Ты на пять вышаков уже заработал, а все на свободе гуляешь. Не дам больше!
- Ладно, согласен из уважения к вам, хороший вы человек, мудрый. Работенку мне дали, когда я по помойкам мыкался. Я ведь ничего не умею, кроме как стрелять. Другие что-то делали, учились чему-то, в институтах, техникумах, а я только стрелял, стрелял и стрелял. До мастера дострелялся, и все. И дальше никуда! Только бомжевать и бутылки собирать. А вы... Не забуду никогда. А потому согласен и на такую мелочевку.
- Живешь ты как-то нескладно, - покривился Верещагин. - Заработал-то уже немало. Ни семьи, ни детей, ни мебели приличной. Домик такой неказистый, машины нет... Нехорошо...
- Коплю на черный день, - ответил Палый.
- Ну это твое дело. А завтра ты отправляешь в лучший мир солдатика Клементьева Григория. Он находится в районной больнице, отделение травматологии, палата номер шесть. Как у Чехова.
- Чехов это кто? Заведующий наркодиспансером? - поинтересовался Палый. Верещагин только отмахнулся. И вышел вон. Очень уж противно пахло в халупе у Палого.
6.
- Ох, и отделали тебя, солдатик, - качал головой кудрявый врач-травматолог. - Кто же это тебя так?
