Владимир Рыбин - Золотой капкан
Он встал и, ничего больше не сказав, исчез в зарослях.
До ночи было еще далеко, но, как всегда в предвечерье, в лесу заметно посумрачнело. Красюк таскал ветки, в изобилии наваленные недавней бурей, и все прислушивался, ждал выстрелов. Он не верил, что чалдон способен убить человека. Но ведь Хопер просто так ничего не отдаст. И если начнет стрелять первым, то Чумбока должен будет отстреливаться. А стреляет он, наверное, дай бог: охотник же. Значит, выстрелов должно быть несколько, и в вечерней тишине их можно услышать…
Чумбока вернулся скоро, хмурый, встревоженный.
— Не нада костера, — сказал он. — Иди нада.
— Куда идти? — удивился Красюк. — На ночь глядя?
— Избушка иди.
— Где она избушка? Далеко же.
— Зачем далеко? Сопка поднимись, сопка гляди, избушка находи.
Он показал на вершину соседней сопки и, ничего больше не сказав, пошел поперек распадка к пологому склону. Снова охваченный недоверием, Красюк пошел следом, настороженно поглядывая по сторонам. Не утерпел, спросил:
— Не догнал, что ли?
— Не нада догоняй.
— Как это не надо?! — возмутился Красюк. — До ночи еще вон сколько. Догнал бы, подстрелил.
— Наша торопись нада. Тайга плачет, — произнес Чумбока что-то загадочное и прибавил шагу.
С вершины сопки Красюк сразу увидел вдалеке знакомый изгиб речки, полянку между лесом и речкой, притиснувшееся к опушке зимовье, возле которого дымил костерок. И поразился: целый день бегал, да все, видать, вокруг да около, никуда и не убежал.
* * *Сизов очнулся только под вечер, когда солнце уже склонялось к сопкам. Стояла странная для тайги тишина. Он замер на пороге, прислушиваясь к этой тишине. Вдруг словно дрожь прошла по лесу: при полном безветрии деревья внезапно зашумели и так же внезапно затихли. Было во всем этом что-то непонятное, тревожащее. Он опять зашел в избушку, лег на нары, устав от этих нескольких шагов. Полежал, собрался с силами, вышел, принялся разжигать костерок, чтобы повесить чайник.
Чумбока вернулся, когда уже совсем стемнело. За ним тащился Красюк, без мешка, с обвисшими руками.
— Тайга сильно плачет, — сказал Чумбока, сразу же подсев к костру. Моя пугайся. Иди нада, прыгай косулей, скачи белкой.
— Что случилось? — удивился Сизов. Идти, а тем более скакать белкой ему сейчас очень не хотелось.
— Слухай, слухай, лес кричи, беда иди.
Сизов прислушался. Стояла глухая тишина.
— Не идти же на ночь глядя?
Чумбока ничего не ответил, встал и пошел в избушку, завозился там, перекладывая какие-то вещи.
— Может, ты что скажешь? — спросил Сизов Красюка, который сидел по другую сторону костра, молчаливый, безучастный. Тот пожал правым плечом и ничего не ответил.
— Все-таки расскажи. Какое ты золото утащил?
— Мое это, мое, — горячо заговорил Красюк, вскочив на ноги. — То самое, что я спрятал там, у вертолета. А чалдон, видать, нашел.
— Так, понятно. И ты, значит, решил его умыкнуть в одиночку?
Красюк постоял, помолчал, снова сел и вдруг сказал то, чего Сизов никак не ожидал от него услышать:
— Прости, Иваныч. Бес попутал. Увидел свое, и словно мозги лопнули. Прости дурака…
— Слава богу, дошло. Ну и где же это золото?
— Хопер забрал.
— Как забрал?!
— Стрелял в меня. Вот руку поранил. — Красюк дернул левой рукой и застонал, так резануло болью. Помолчал и спросил совсем не свойственным для него тоном, просящим, заискивающим: — Что делать-то, Иваныч?
— Спросил бы это до того, как удирать.
— Чего уж теперь? Бей меня…
— Надо бы. Что с рукой-то? Чумбока смотрел?
— Смотрел. Скоро, говорит, заживет.
— Тогда все в порядке.
— Рука — ладно. А мы? Куда теперь?
— Обратно к Дубову.
— Не-е!.. — Красюк заметался возле костра. — Срок же добавят.
— Добавят. Я свою половину золота хотел сдать, чтобы срок скостили. Думал и ты на это пойдешь. А теперь надо или к Дубову с поклоном идти, или Хопра ловить. У него одна дорога — к железке, а потом в Никшу. Значит, и нам туда же.
— Я говорил Чумбоке, чтобы догнал Хопра, а он испугался.
— Не Хопра он испугался.
— А чего?
— Не знаю. Только и мне страшно. Пошли-ка пока спать, утром разберемся.
Смутная безотчетная тревога на покидала Сизова и во сне. Ночью он встал, вышел из избушки, увидел Чумбоку, дремавшего у костра. В лесу необычно громко кричали филины, ревели изюбры. Тихо, чтобы не потревожить чуткого нанайца, он вернулся обратно, осторожно притворив за собой дверь, лег, но опять долго не мог уснуть от непонятного беспокойства.
Утро вставало тихое, солнечное, и тревога, всю ночь мучившая Сизова, улетучилась. Только Чумбока все ходил вокруг зимовья, что-то подправлял, что-то доделывал.
— Гляди, капитана, гнус, комар пропади, — сказал он.
— Ну и хорошо, — улыбнулся Сизов. Болезнь, видать, отходила, чувствовал он себя лучше, чем вчера.
— Тайга хитри. Моя боися. Нада беги соболем.
Не впервые общался он с местными охотниками и знал: если они говорят слушай и исполняй. Иначе пожалеешь, спохватишься, и дай бог, если не слишком поздно.
Красюк был непривычно тих, смотрел из-под бровей то ли смущенно, то ли злобно — не поймешь. Только один раз сказал угрюмо:
— Чего-то сдрейфил чалдон.
Сизов никак не отозвался, и Красюк больше не лез со своими соображениями, не мешал.
Они собрались быстро, перекусили на дорогу, напились чаю и пошли по распадку вниз, где еще лежали хвосты белого тумана. Лес время от времени начинал шуметь, словно трепетал перед неведомой опасностью. И тогда Чумбока поглядывал на небо и торопил:
— Ходи шибко, прыгай сохатым. Моя боись.
— Чего ты боишься-то — наконец не выдержал Сизов.
— Либо опять лес ломайся, либо огонь ходи. Надо беги, вода иди.
За день прошли не так уж и много. Вечером оказались в сыром лесу, где пахло папоротниками, потной корой, влажными мхами. Здесь решили переждать ночь. Выбрали площадку, свободную от подлеска, разожгли костер.
Ночью шумел ветер, и, как вчера, лес был полон тревожных голосов. Но утро тоже, как и вчера, было тихое, солнечное. И снова Красюк бросил свое пренебрежительное:
— Сдрейфил чалдон.
Сизов промолчал, поскольку и он тоже не испытывал особой тревоги. Беспокоился один только Чумбока. Он все суетился, торопил в дорогу.
— Шибко, шибко нада, моя боись!..
Утром спустились в болотистую низину, пошли по кочковатой равнине, заросшей высокой травой, редкими кедрами и соснами. Коричневые птички пищухи, как всегда, бегали по стволам, в кронах кедров суетились корольки, пеночки-теньковки. В синем чистом небе кружился короткохвостый орел-гусятник. Чумбока проследил за орлом, высмотрел блескучее пятнышко озерца и стайку казарок на нем.
— Тута сиди, жди, — сказал он, снимая свою торбу и отставляя карабин. Но сам не сел, стоял и оглядывался внимательно.
— Гляди-ка! — удивленно закричал Красюк, показывая куда-то в сторону.
По равнине, то исчезая за кустами, то выскакивая на открытое место, бежал лось, и на рогах у него пушистыми комочками сидели три белки.
— Капитана! — глянув на лося, испуганно закричал Чумбока. — Твоя шибко, шибко беги, копай яма. Близко тайга ходи огонь.
Он первым побежал вниз, в сторону озерца. В редколесье на моховом болоте остановился, стал торопливо рвать мох, сваливая его кучей. Красюк и Сизов кинулись следом, тоже принялись рвать мох.
— Нада спеши, спеши! — кричал Чумбока. — Быстро копай моха. Моя шибко боись!
Подо мхом была сырая болотистая земля, вся пронизанная нитями корней. Они рвали их, черпали ладонями землю, откидывали. Скоро под ногами захлюпало, но копать стало не легче, а даже труднее: жижа вытекала из рук, и в ладонях оставалось совсем ничего.
Поминутно взглядывая на небо, Чумбока принялся сооружать из жердей что-то вроде большой рамы. По небу уже тянулись хвосты дыма. Неподалеку с невиданной скоростью промчался медведь, но Чумбока даже не посмотрел в его сторону.
Дым все плотнее затягивал болото, першило в горле. Но солнце жгло по-прежнему. По лицам ручьями стекал пот, и не было времени вытереть его.
Сизов увидел, как в восточной стороне взметнулся над лесом длинный огненный язык, слизнул пролетавшего низко орла. На западе небо чернело грозовыми тучами, но было ясно, что дождь не успеет и огонь пройдет через болото раньше. И было страшно от мысли, что придется оказаться в этом пекле.
Чумбока переплел сделанную раму сырыми ветками, поставил ее наклонно на подпору над черной водянистой ямой, принялся заваливать раму мокрым мхом, выкрикивая какие-то ругательства, явно адресованные нерасторопным своим спутникам.
Огонь обтекал болото с обеих сторон, всплескивался над лиственницами, давился сухостоем, прятался за дегтярную завесу дыма и снова вырывался из нее красными языками. Вот он окружил группу кочек на краю болота, заплясал вокруг, пережевывая сухую траву. Было видно, как на кочку быстро выползла гадюка, свернулась спиралью, вскинулась вверх, упала в огонь и заметалась, забилась в конвульсиях.
