Евгения Грановская - Портрет-призрак
Марго и Фил переглянулись. Щеки Марго заалели. Она издала горлом тихий ликующий звук, залпом допила мартини и хлопнула бокалом о барную стойку:
– Эй, бармен! Повторите!
Бармен наполнил бокал и пододвинул его к Марго. Фил посмотрел на бокал с неодобрением.
– Завтра утром у вас будет болеть голова, – сообщил он.
– Плевать! – все тем же ликующим голосом сказала Марго. – Выпью таблетку аспирина, и все пройдет. Зато к обеду я стану богаче на пять миллионов баксов!
Фил зыркнул глазами по сторонам.
– Во-первых, не на пять, а на два с половиной, – тихо сказал он. – А во-вторых, говорите тише. У нас и так тьма конкурентов.
– Да. – Марго нахмурилась. – Простите. Я… – Тут Марго икнула и испуганно прижала ладонь к губам. – Ой, – пробормотала она стыдливо. – Кажется, я немного перевозбудилась.
– Кажется, вы немного перебрали. Это уже пятый бокал. Завтра утром…
– До утра еще нужно дожить, – бесцеремонно оборвала его Марго. – Эх, жаль, что уже так поздно. Мне не терпится взяться за работу!
Фил смотрел на нее строгим, осуждающим взглядом.
– Давайте договоримся, – тихо и твердо проговорил он. – Отныне мы везде ходим только вдвоем. Идет?
– Идет, – кивнула Марго.
– Завтра в девять часов утра я приду к вам в номер.
Марго улыбнулась глупой улыбкой подвыпившей женщины.
– Это будет замечательно, – сказала она. – А нельзя пораньше?
– Это во сколько же? – не понял Фил.
– В два часа. Или лучше… в час.
– Ночью фотоателье и фотостудии не работают.
– Правда? – Марго вздохнула и отвернулась. – Какой же вы… непонятливый.
– Что? – не расслышал Фил.
– Ничего, – буркнула Марго. – Допьем и пойдем спать. Я с ног валюсь от усталости.
Глава 7
Прощание
Париж, июнь 1910 года
Они пересекли заваленный строительным мусором бульвар Распай и свернули на неширокую, старую улицу. Анна уже слышала, что многие горожане недовольны тем, что новые бульвары прокладывают по «живому телу» Парижа, но сама еще не поняла, как к этому относиться.
Модильяни шагал по парижским улицам неторопливо и уверенно, как маркиз, обходящий свои владения. Его голова была горделиво приподнята, взгляд подернут пеленой задумчивости, словно он все время о чем-то размышлял.
– Я люблю Париж, – сказал Модильяни сквозь свою облачную задумчивость. – Моя мать утверждает, что по красоте его не поставишь рядом с Венецией и Флоренцией. Но мне нравится здешний рассеянный свет. От него веет каким-то классическим спокойствием.
Мимо проехал, поскрипывая колесами, фиакр. Прокатившись по брусчатке метров двадцать, он остановился возле дверей таверны, вывеска над которой гласила: «Встреча кучеров».
– Хотите, зайдем? – предложил Модильяни.
Анна улыбнулась и покачала головой:
– Нет. Это для меня слишком.
– Тогда идемте в парк! – сказал Модильяни.
До парка дошли быстро. В пути все больше говорил Модильяни. Манера у него была странная – он говорил тихо, но в его голосе страсти было больше, чем в ином отчаянном крике. Иногда, глядя на смуглый, словно нарисованный охрой на плотном, влажном воздухе Парижа, профиль, Анна спрашивала себя: «Помнит ли он, что я иду рядом с ним?»
Наконец они пришли в парк.
– Вам понравился Египетский отдел? – спросил вдруг Модильяни.
– Да, но я бы хотела осмотреть все залы Лувра.
– Все остальное недостойно внимания, – небрежно проговорил Модильяни.
– А как же Венера Милосская? – лукаво поинтересовалась Анна.
– Венера? – Модильяни улыбнулся. – А вы замечали, что прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях?
Анна хотела ответить, но в этот момент Модильяни вдруг воскликнул:
– Дождь! – И тут же раскрыл над их головами огромный черный зонт. Анна выставила из-под зонта руку.
– Теплый, – сказала она. – В России такой дождь называют грибным.
– Это потому что зонты похожи на грибы?
Анна засмеялась:
– Нет. Это потому, что… Впрочем, не важно. Давайте присядем на скамейку.
Миновав платные стулья, они прошли к деревянной скамье. Шагая, Модильяни задумчиво прочел:
Метал закат лучей последних стрелы.
Баюкал ветер сон кувшинок белых.
Тела больших кувшинок в камышах…
На глади вод бледнели, чуть дыша,
– подхватила Анна. И продолжила:
Я шел один, бесцельно сердце муча, по берегу пруда меж ив плакучих.
Подобно призраку, вставал туман, молочно-белый, как печаль сама…
– Вы знаете эти стихи! – с восхищением проговорил Модильяни. – Дайте угадаю… Вы и сами пишете, верно?
– Верно, – кивнула Ахматова. – Только, пожалуйста, не заставляйте меня читать стихи по-русски. В Люксембургском саду они будут звучать слишком странно.
Они сели на скамью.
– Вам не холодно? – заботливо осведомился художник.
Анна покачала головой:
– Нет. Я люблю дождь. Когда я была девочкой, я любила ходить под дождем с непокрытой головой. Я казалась себе самой русалкой, вышедшей из воды.
– Вы и сейчас русалка.
Мимо прошел невысокий, лысый старик с кустистой бородой и шишковатым лбом. По меркам обычных людей, настоящий урод. Модильяни проводил его задумчивым взглядом и проговорил:
– Он красив, как Верлен. Не правда ли?
Анна думала, что он шутит, но, взглянув на лицо художника, поняла, что он говорит всерьез.
– Мне рассказывали, что Верлен любил здесь прогуливаться, когда возвращался из кафе, – продолжил Модильяни.
– Он и сейчас здесь, – с улыбкой сказала Анна. – Только в виде памятника.
– О да. – Модильяни улыбнулся. – Его открыли несколько месяцев назад, но я так и не нашел времени разглядеть его внимательно. – Он слегка отклонил зонт и взглянул на небо. – Дождь утихает. Солнце хорошее, но через два часа оно уйдет.
– Пора в мастерскую?
Он кивнул:
– Да.
– Хорошо. Но потом погуляем еще, ладно?
Модильяни взглянул на Анну теплым, лучистым взглядом и сказал:
– Для меня прогулки с вами по Парижу – настоящий праздник.
Они встали со скамьи и направились к выходу.
Анна держала художника под руку и время от времени бросала на него быстрые взгляды. Модильяни шел по любимому городу, талантливый, самоуверенный, погруженный в свои мысли. От него веяло таким лютым одиночеством, что Анне на какою-то долю секунды стало страшно и неуютно.
2Возле мастерской Анна остановилась и удержала его за руку. Подождав, пока он остановится и повернется к ней, Анна сказала:
– Амедей, завтра мы с мужем уезжаем.
На мгновение в его глазах отразилось отчаяние. Он схватил ее за руки и хотел что-то сказать, но внезапно осекся, выпустил ее пальцы и отвел взгляд.
– Я буду вам писать, – сказала Анна с нежностью. – Конечно, если вы не против.
Модильяни посмотрел ей в глаза и тихо сказал:
– Я буду рад вашим письмам. Но прощаться рано. У нас еще есть полдня и целый вечер. Я хочу закончить ваш портрет. Не будем терять время даром. Идемте!
Они взялись за руки и вошли в мастерскую.
– Боже! – вырвалось у Анны из груди, и она остановилась на пороге, глядя на голые стены, на которых еще вчера висели прекрасные картины.
Модильяни побледнел и пошатнулся. Он устоял на ногах, но так крепко сжал пальцы Анны, что она едва не вскрикнула от боли. Он молча и угрюмо смотрел на сваленные в кучу в центре мастерской, разодранные в клочья и залитые красками и растворителями картины.
– Кто мог это сделать? – пробормотала Анна севшим от ужаса голосом.
– Не знаю, – ответил Модильяни. Голос его не дрогнул, но лицо стало мрачнее тучи.
Они долго молчали, глядя на разгром и не в силах вымолвить ни слова. Наконец Анна спросила, стиснув его пальцы в своих:
– Вы сильно расстроены?
– Да, – ответил Модильяни. – Хотя… нет, не очень. Здесь не было ничего действительно удачного и значительного. Кроме, пожалуй, одной картины. Ее мне действительно жаль.
– Вы говорите…
– О вашем портрете, – закончил за нее Модильяни. – Я думал, что он будет напоминать мне о вас. А теперь…
Он вдруг замолчал, выпустил руку Анны из своих пальцев и решительно прошел к колченогому шкафчику, в котором хранил рисунки и наброски. Открыв дверцу, Модильяни быстро вынул потертую бумажную папку с клеенчатой обложкой, раскрыл ее и лишь тогда вздохнул облегченно.
Анна медленно к нему подошла.
– Что это?
– То, что осталось, – ответил Модильяни. – Несколько зарисовок.
Она взглянула на рисунки и тихо спросила:
– Это я?
– Да. Я набросал их вчера вечером, когда думал о вас. Возьмите их. Вставьте в багеты и повесьте у себя в комнате. Когда будете смотреть на них, вспоминайте о Париже… И обо мне.
Анна взяла папку и пролистала рисунки.
– Очень красиво, – сказала она. – Жаль, что я не успела посмотреть на свой портрет.
Модильяни улыбнулся:
