Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
Я чувствовал, что схожу с ума.
– Ты можешь замолчать? Ты замолчишь, наконец?!
Казалось, он не слышал меня:
A lo lejos, ya viene la gangrena.
A las cinco de la tarde.
Trompa de lirio por las verdes ingles.
A las cinco de la tarde.[73]
Я заткнул уши, но все равно продолжал слышать этот надрывный стон стихов, которые все испанцы знают наизусть.
La heriadas quemaban como soles.
A las cinco de la tarde.
Y el gentio rompia les ventanas.
A las cinco de la tarde.
A las cinco de la tarde.[74]
Его голос поднялся в высоком стоне, напоминая канте хондо андалузских певцов.
Ay, que terribles cinco de la tarde!
Eran las cinco en todos los relojes!
Eran las cinco en sombra de la tarde![75]
Внезапно стенания оборвались, и совершенно естественным гоном Луис сказал:
– Пора идти, Эстебан.
* * *
Я прошел путь от гостиницы до арены в каком-то тумане. Мне никак не удавалось вернуться к действительности. Луис долго, очень долго оставался в часовне, и я не решался к нему подойти, но наблюдал, чтобы никто, кроме тореро, туда не входил, исполняя роль сторожевого пса. Я не имел права скрывать своего смятения от Марвина и дона Амадео и рассказал им о невероятной сцене, в которой мне пришлось участвовать. Рибальта, думавший только о доходах, захныкал:
– Так он не сможет хорошо выступить?
Я бы с большим удовольствием плюнул ему в лицо.
– Возможно, он даже погибнет, дон Амадео!
Дон Фелипе заметил более прозаично:
– Итак, автор анонимок достиг своей цели: он полностью выбил дона Луиса из колеи…
Рибальта спросил:
– Каких анонимок?
– Это я объясню вам попозже… Дон Эстебан, но если вы считаете, что дон Луис не в состянии проводить бой, нельзя ли его отговорить?
– Я попытаюсь.
В этот момент из часовни вышел Луис. Он вежливо улыбнулся моим спутникам. На секунду мне показалось, что он овладел собой, но судороги, пробегавшие по его лицу, доказывали обратное.
– Луис, я считаю, что после этих двух страшных дней ты не сможешь показать все лучшее, на что ты способен.
– И что из того?
– Не лучше ли отказаться сейчас?
– Между осторожностью и трусостью существует граница, как между храбростью и безрассудством!
С трибун до нас докатилась волна шума, крика и смеха, и Луис, указав подбородком в ту сторону, с иронией сказал:
– Может ты пойдешь и объяснишь им? Уверен, что они оценят твои аргументы!
Затем он обратился к моим собеседникам:
– Сеньоры, Эстебан прав, когда говорит, что моя нынешняя физическая форма хуже обычной. Но во мне есть еще неизрасходованный запас, и я уверен, что вам не будет стыдно за меня. Можете на меня рассчитывать!
Послышался призыв к пасео[76], и он повернулся к нам спиной. Чтобы до конца избежать всяких неожиданностей, я оставил его лишь в тот момент, когда он с товарищами, вслед за алгвазилами, исчез за большими воротами, ведущими на арену.
* * *
С самого начала Луис был тяжеловесен и неловок. Толпа не сразу на это отреагировала. Головы болельщиков были слишком заняты подвигами "Очарователя из Валенсии", чтобы увидеть и понять, что он выступает плохо. Кроме того, ему достался легкий бык. Наконец, одна очень слабая "веронике" вызвала первый свист. Он был просто жалок. Это был уже не тот Луис, за работой которого мы с восторгом наблюдали последние два месяца. Но начинающий новильеро был бы не так смешон. Со стиснувшимся сердцем я следил за жалким представлением и просил у неба только одного: чтобы оно позволило Луису выйти живым из этого боя, пусть даже погибла бы его слава и закрылись бы двери в блистательное будущее. Спеша покончить с этим спектаклем, президиум дал сигнал к преданию смерти, что, по-моему, было все же несколько преждевременно. Когда Луис подошел к нам за мулетой и шпагой, у него был невменяемый вид. Он даже не слышал, как я, стараясь перекричать обезумевшую толпу, давал ему советы. От нас, спотыкаясь, Луис направился к быку, и я вдруг отчетливо понял, что сейчас он умрет. Рискуя быть разорванным на куски орущими мужчинами и женщинами, я попытался прыгнуть через баррера, но Марвин схватил и удержал меня.
– Вы понимаете, что творите?
Если бы не дон Фелипе, я поступил бы так же, как когда-то Пакито… Мысль о мальчишке навела меня на Консепсьон. Я обернулся к ней. Она закрыла лицо ладонями. Изо всех сил я крикнул ей:
– Имей смелость досмотреть до конца, ты хотела этого!
Но мой голос не достиг ее.
Став перед быком, Луис развернул мулету, на краю которой я заметил непонятное белое пятно. Луис окаменел, словно загипнотизированный этим пятном. Бык рванулся с места…
* * *
Тело Луиса Вальдереса лежало в часовне арены Линареса. Все свершилось. Из той квадрильи в живых остался один я. Скоро наступит и мой черед.
Как только Луис оказался на земле, орущая публика сразу же утихла. Смерть тореро вернула ему утраченное достоинство. Животное еще уводили с арены, а мы с доном Фелипе уже бежали к телу нашего друга. С пробитой грудью он умирал, не приходя в сознание. Внезапно, сквозь слезы я увидел белое пятно на мулете. Мы с Марвином подобрали красную ткань. Белое пятно оказалось запиской, которая гласила:
"Яжду тебя, Луис. Пакито."
Дон Фелипе аккуратно положил записку себе в бумажник.
Стоя на коленях, я молился у останков моего погибшего друга, но вдруг до меня дошло, что я сам тоже нахожусь в смертельной опасности. Ведь я оставался последним свидетелем, как говорила Консепсьон,- последним виновником смерти Пакито. Она убьет меня, как убила тех четверых! Я поднялся на дрожащие ноги, и дон Фелипе спросил:
– Что с вами?
– Я уезжаю… Мне нужно уехать!
– Подождите, дон Эстебан…
– Да разве вы не понимаете, что она убьет и меня!
Он вывел меня на улицу и заставил сесть с собой в такси. Вернувшись в гостиницу, мы заперлись в ею комнате.
– Так кто же убийца, дон Эстебан?
– Консепсьон Вальдерес…
И я расплакался, как мальчишка. Дон Фелипе на миг растерялся, но затем быстро пришел в себя.
– Вот оно значит что…
Он подошел ко мне и по-дружески обнял за плечи.
– Возьмите себя в руки, дон Эстебан.
– Извините…
– Я знаю, что с вами случилось худшее, что может случиться с мужчиной: оказалось, что та, которой вы посвятили всю жизнь,- ничего не стоит. Но все-таки же почему столько убийств?
– Из-за Пакито.
И я рассказал ему все. Когда я окончил, дон Фелипе спросил:
– По-вашему, дон Эстебан, она сошла с ума?
– Думаю, да. Смерть Пакито оказалась для нее таким тяжелым ударом, какой мы не могли себе даже представить. В тот день в ней что-то сломалось, и она стала жить только для тою, чтобы когда-нибудь отомстить. Страшно то, что предложив Луису вернуться, я сам предоставил ей такую возможность.
– В общем, вы оказались перстом судьбы, дон Эстебан. Ну, а если бы вы не вернулись в Альсиру?
– Возможно, сдерживая все в себе, она окончательно сошла бы с ума… возможно, она убила бы мужа…
– А возможно, вовсе ничего бы не предпринимала,- пойди угадай!
– Именно это я и не перестаю себе повторять: если бы я не встретил Мачасеро…
– Что же, дон Эстебан, наша судьба зависит от случая, не мне вам об этом говорить, но скажите, как она это делала?
– Здесь я тоже чувствую свою вину. Я должен был насторожиться. Она слишком легко согласилась с возвращением Луиса на арену. Женщина, у которой остались ужасные воспоминания о корриде, должна была воспротивиться. Нас с Луисом удивила эта победа, но мы не поняли, что это был заранее подготовленный план.
– Похоже на то…
– Во всяком случае, она во многом помогала Луису, следя за его тренировками и готовя еду. Надо отдать ей должное: она вела себя, как страстная любительница корриды.
– Ну, а преступления?
– Если вы помните, дон Фелипе, именно она приготовила кофе для Гарсиа. Делая вид, что заботится об Алохья, часто расспрашивала о его семье. Он был уже на коне и готовился к пассео, когда она подошла к нему, чтобы пожелать удачи. Она хорошо умела делать уколы и часто, еще до замужества, помогала больным в Триане. Наконец, одно из анонимных писем было опущено в Альсире, куда Консепсьон накануне ходила за покупками. Затем, вчера утром, она, будто случайно, захотела прогуляться по Линаресу, и только после того, как она вернулась, Луис получил новую записку. Наконец, дон Фелипе, именно она готовила одежду и складывала багаж для Луиса. Нет ничего проще, чем приколоть бумажку к мулете…
Марвин задумался над перечисленными мной обвинениями.
– Да, все отлично сходится… Что вы собираетесь делать, дон Эстебан?
– Спасаться, я уже говорил.
– Вот это на вас не похоже, амиго.
