Галина Романова - Любвеобильный джек-пот
Будто сидит он во-он в том углу в ее прихожей, на той самой старенькой расшатанной годами табуреточке, осиротевшей теперь в ее загородном доме. И посматривает на них обоих, пряча хитрющие глаза в клубах махорочного дыма. И еще подбадривает ее кивком подбородка, подначивает. Мол, чего же ты, Лийка, растерялась? Вот он, мужик-то достойный, хватай, дуреха, пока другая не схватила. И умный, и красивый, и сильный, глянь ручищи-то какие. Такой уж обнимет так обнимет...
Она просто чудом удержалась, чтобы не глянуть сейчас себе за спину и не спросить его:
– Правда, Филипп Иванович? Вы и в самом деле так думаете?
Чудо спасло от безумства. Или трезвость ума, быть может.
А она как нахлынет, трезвость эта ее пресловутая. Как набросится на нее и давай терзать.
Три часа ночи, идиотка!!! Как посмела ты выскочить почти абсолютно голой в прихожую?! Кто дал тебе право щеголять с неприкрытой грудью и ногами перед совершенно незнакомым человеком?! Раньше босой никогда в прихожую не смела выходить, а что теперь! Что он о тебе подумает?! Что?!
– Не молчи, – попросил ее Гольцов, глядя умоляюще и без надежды. – Просто скажи, и я уйду. Я ведь все понимаю: кто ты и кто я.
– Что ты понимаешь? Ну что ты понимаешь?! – перебила она его сердито. Надо же, какое совпадение, Санька тоже что-то такое говорил ей, считая себя недостойным. – И кто я, по-твоему? Вот скажи, кто я для тебя?
– Ты?! – Он опешил на минуту, а потом вдруг осмелел, подошел вплотную к ней и даже обнял, прижимая к себе, и зашептал ей на ухо тут же, словно боялся передумать. – Ты самая славная, Лия. Ты для меня... Нет, я просто не готов сейчас говорить красиво.
– Говори, как есть. – Она зажмурилась и задышала так, будто снова собиралась заплакать.
– Трудно, – пожаловался он, пробираясь губами сквозь ее спутанные пряди к ее гладкой коже, которая пахла полуденным июльским солнцем и перегретой терпкой травой. – Трудно говорить что-то важное. Обязательно какая-нибудь банальность выползет наружу.
– Попробуй.
Она скорее поняла, чем почувствовала, как он расстегнул на ней куртку. Нашла тоже, чудачка, чем баррикадироваться. Собственное сознание надо было ограждать от его серых глаз. А то ведь сниться принялись ей глаза его. Ночь за ночью, ночь за ночью снились. Просто покоя никакого не давали. И сколько бы это продолжалось, неизвестно, не приди он сам к ней сейчас.
– Умница... – забывшись, проговорилась она еле слышно.
– Почему?
– Что пришел умница, Димка.
– Правда?! Ты рада, правда, Лия?! А я ведь полночи собирался! Сначала все мысли всякие гонял про подставы эти дурацкие. Про шантаж и про то, что ты оказалась права, кажется. А потом только о тебе и про тебя. И спать себе приказывал, и не думать. Ничего не вышло. Пойду, думаю. Выгонит, значит, все...
– Что все? – Она жмурилась и жмурилась от небывалого, не испробованного никогда прежде ощу– щения полного восторга.
И не думала, что такое вообще бывает. Посреди ночи. Босиком на холодном полу. Куртка практически на голое тело. Еще вчера чужой человек обнимает ее и говорит что-то хорошее. А она слушает и сходит с ума от счастья. Разве это правильно? Разве такое возможно?..
– Значит, думаю, конец! Ничего не получится. А так хотелось, чтобы получилось, Лия! Так хотелось... Я ведь от тебя уже давно с ума схожу, знаешь! – Гольцов чуть отстранился, ровно настолько, чтобы увидеть ее. – Ты чего? Снова плачешь? Нет? Смотри, чтобы я не волновался... Ноги как? Замерзли? А можно я тебя на кровать отнесу?
– Можно, – то ли сказала, то ли подумала она, по-прежнему не открывая глаз.
Гольцов понял ее правильно. То ли услышал, то ли догадался. Поднял с пола легко, словно пушинку, и, сбросив с себя тапки, в которых пришел из дома, понес Лию в темноту ее комнат.
Она же не включала света ни в спальне, ни в гостиной. И там темно сейчас было. И хорошо, что темно. Ей так даже больше нравилось. Хотя и видеть хотелось его смертельно, но все же без света ей будет лучше. Не так страшно.
Она слышала шуршание его и своей одежды. Чувствовала, как прогибается пружинный матрац под его сильным телом, и ждала, и боялась, и тряслась всем телом.
Вдруг что-то пойдет не так?! Вдруг она ошибается?! Она же не умела никогда ничего строить с мужчинами. У нее не получалось. Все казалось неправильным, ненастоящим, нестоящим каким-то. Вдруг и на этот раз так же?! Господи! Сделай так, чтобы все у них было хорошо! Ей же хорошо сейчас. Пускай так будет и потом. Пускай ничего не изменится, пускай...
Глава 14
Она готовила завтрак.
Нет, не так, неправильно. Она впервые готовила завтрак с удовольствием! Или для удовольствия?..
Лия улыбнулась собственному каламбуру.
Ее удовольствие пока спало в ее постели. Вдавив левую щеку в подушку. Широко раскинув загорелые руки, глубоко и с легким присвистом дыша, Димка спал в ее постели. И ей, оказывается, это жутко нравилось. И ничуть не раздражало. И не торопило удрать поскорее в ванную и причесаться, умыться и схватиться за косметику. А наоборот, заставляло медленно и бездумно бродить по квартире, загадочно улыбаться собственному отражению в зеркале, и еще вот заниматься приготовлением завтрака.
Что-то он посреди ночи говорил о блинчиках. Приснилось ей или нет, что он их любит? Кажется, любит, а с чем? Выбор в ее холодильнике оказался невелик. Сметана, полбанки сливового джема и сливочное масло еще. Никакого тебе конфитюра, сгущенного молока или шоколадной пасты. Надо будет пополнить запасы...
Лия повязала фартук прямо на пижаму и, взбив тесто в блендере, принялась печь блинчики. Получалось ловко, хотя давным-давно не делала этого. Когда-то, помнится, пекла для Саньки. С тех пор прошло время, думала, забылось.
Аккуратная горка блинчиков с хрупкими кружевными краями высилась посреди стола. Там же парил пышный золотистый омлет, пестрел овощами салат и розовели ровные пластинки ветчины. Пока варился кофе, в спальне зашуршало, загремело, затем послышался протяжный звучный зевок, и через минуту зычный голос Гольцова обиженно произнес:
– А почему я один? Лия-аа, ты где? Я просыпаюсь, а постель пустая. Я так не договаривался. А ну-ка иди сюда.
И ведь пошла! Прямо в переднике, надетом на пижаму. С непричесанной головой и босыми ногами пошла. И прямо с туркой в руках, забыв поставить ее на стол, пошла на его зов.
Неужели получилось и у нее тоже?! Неужели получилось у нее быть безрассудной? Получилось ошалеть от свалившегося на нее восторженного покоя и щемящего, ноющего прямо в сердце счастья?
Кажется... Кажется, да! Получилось! И улыбаться хочется просто так, не из-за чего-нибудь. И не задумываться тоже хочется. Даже над тем, а что там будет или случится завтра?
Плевать на завтра. У них есть сегодня. Есть это утро с его хмельным пробуждением и желанием удивить хотя бы вон собственной стряпней. И еще есть этот Димкин капризный зов...
Никогда не думала, что слышать его ей будет так приятно. И не виделось в мечтаниях никогда, что поспешит на его голос, забыв обо всем. Даже турка с кофе в руках оказалась.
– Кофе?! – Гольцов перевернулся на спину и лежал теперь сразу на двух подушках, ну падишах, ей-богу. – Женщина! Ты принесла мне кофе?!
– Да! Принесла. Чашки, правда, забыла. Но это в кухне уже, – она продолжала улыбаться ему, как дурочка. – Дим... А я тебе блинчиков испекла.
– Блинчиков?! Мне?! Потрясающе, Лия!!! Каждую ночь ложился бы спать только ради такого пробуждения. – Он смотрел на нее с такой же, как у нее, непонятной бессмысленной улыбкой, а потом вдруг перегнулся, свесившись с кровати, и воскликнул: – Ты снова босиком! Ты простудишься, точно! Будем ноги греть или завтракать?
Она рассмеялась совершенно для себя неожиданно. И чего смешного, спрашивается? А ведь рассмеялась. И помчалась обратно на кухню, на ходу призывая его следовать за собой.
Он долго ворчал, хрустел пружинами кровати, зевал на всю квартиру в голос и капризничал, и стонал, не желая подниматься. Потом все же пришел за ней следом. И тут же, забыв умыться, полез в тарелку за блинчиками. Попробовал, замычал, зажмурившись, и тут же уселся, замотанный простыней по пояс, за стол напротив нее. Потащил к себе сразу все – и омлет, и блинчики и салат. На ходу успевал еще и кофе хлебнуть и похвалить ее с набитым ртом. А потом вдруг глазищи свои серые на нее вытаращил и спросил с явным испугом:
– А ты чего не ешь? И улыбаешься чего так загадочно? Эй, Лийка, что-то не так?..
Все так, господи! Все было именно так, как и должно было быть. И это утро, выплеснувшее в ее окна так много солнца, что приходилось щуриться от непереносимого яркого света. Оно было именно таким – это утро, каким должно было быть.
И Димка, с непричесанными, торчащими в разные стороны короткими волосами и заспанными серыми глазами, был как раз таким. Таким, каким ей виделся всегда.
Да, да, она ведь именно так все это и видела. Не часто, нет. Иногда лишь, но именно так.
