Анна Данилова - Роспись по телу
– А я думаю, что не глупо. И родимое пятно, и вишни – это все бутафория. И этот человек, если он действительно имеет какое-то отношение к Бахраху, хотел, чтобы его увидели!
– Но зачем?
– Пока еще не знаю… Все, приехали. Ну, Игорь, с богом…
Они вышли из машины и вошли в подъезд. Поднялись на второй этаж, и у Земцовой непроизвольно вырвался радостный возглас, когда она увидела на лестничной площадке вишни.
– Смотри, вот они!
Но пакета найти так и не удалось. Была ночь, и беспокоить дворника или тревожить жильцов, чтобы спросить, кто убирает в подъезде, они не рискнули.
– Что будем делать, Шубин? Пакет-то исчез.
Они стояли как раз напротив опечатанной двери квартиры Бахраха. Игорь молча отклеил листок с печатью и привычными движениями принялся открывать замки… Юля заслонила собой глазок на двери соседей. Провозившись минут десять с отмычками, Шубину удалось все-таки открыть дверь, и они, нарушая все законы, вошли в жилище покойного Михаила Семеновича. И тотчас услышали страшный грохот. Звон битого стекла…
– Всем стоять! – приказал Шубин, выставляя руку с пистолетом вперед. – Ни с места, стреляю!
Но квартира была уже пуста. Погруженная в темноту, она безмолвствовала. И лишь в глубине ее светил за окном фонарь. И еще ветер надувал прозрачные дымчатые занавеси.
– Здесь кто-то был, возможно, ночевал, а испугавшись нас, разбил окно и выскочил наружу… Второй этаж, довольно рискованно. Разве что успел перебраться на дерево, а оттуда – вниз?
Шубин деловито осматривал квартиру, не выпуская пистолета из рук. Юля позвонила Корнилову домой – подстраховаться на случай, если кто-нибудь из соседей слышал шум и вызвал милицию. Корнилов что-то промычал ей в ответ и бросил трубку.
Они долго не решались включить свет, но после того, как все шторы были плотно задернуты, все же зажгли настольную лампу.
– Если здесь кто и был, то только не грабитель. Смотри, все как в музее… – Шубин даже присвистнул. – Ничего себе квартирка у директора крохотной макаронной фабрики!
– Здесь был кто-то свой. И этот кто-то тоже очень любит вишни… – сказала Юля и показала взглядом на разорванный, подмокший от вишневого сока, пакет, лежащий на столе.
– А вот еще один! – Шубин увидел точно такой же пакет, но наполовину наполненный вишнями, на маленьком инкрустированном столике.
– Вишни… Надо же, как странно… И что этот человек здесь делал?
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Вишни ел.
26. Герман
В Москве Герман сразу из аэропорта поехал на Тверскую – подышать столичным воздухом, осмотреться, прийти в себя, накупить местных газет и журналов, чтобы в спокойной обстановке какого-нибудь кафе, не спеша попытаться найти координаты стрип-бара «Черная лангуста».
…Герман сидел за столиком в летнем кафе и пил холодное пиво. Перед ним лежал раскрытый номер «Досуга», где в разделе «Ночная Москва» он и нашел стрип-бар «Черная лангуста». Он несколько раз подчеркнул это название ручкой и теперь смотрел на расплывающиеся перед ним буквы, спрашивая себя, что ждет его за дверями этого стрип-бара и правильно ли он сделал, приехав сюда. А вокруг бурлила и шумела Москва, пахло влажным асфальтом – только что прошел дождь.
Дмитрий неоднократно рассказывал ему об отце, о том, насколько он ненавидит его за то, что тот в свое время бросил его мать, но Герман не верил ему, ни единому его слову. Он не мог понять, как можно ненавидеть человека, который всю жизнь стремится помочь сыну, присылает деньги, тянется к нему. И если сначала Герман, слушая Дмитрия, молчал, то позже стал высказывать ему вслух свое недоверие и, таким образом, словно провоцировал его на какие-то новые объяснения, подробности. Герман не знал, что своими ироничными и насмешливыми вопросами он непроизвольно стравливает сына с отцом, настраивая Дмитрия против родителя. Хотя в душе он хотел бы, чтобы Дмитрий помирился с отцом и принял от него какую-то материальную помощь. Через два года знакомства Герман уже знал довольно много о Бахрахе-старшем. Но не от Дмитрия. От посетителей ресторана, от каких-то знакомых, приятелей. И хотя никто толком ничего о нем не знал, все в один голос утверждали, что Михаил Семенович – старая лиса, у которой водятся денежки. Что он – «номенклатурщик», «делец», «бизнесмен», «бабник», «макаронник», «нефтяник», «ростовщик»…
Герман не раз советовал Дмитрию помириться с отцом, но Дмитрий всегда злился, когда Герман затрагивал эту тему, и только позже Герман понял почему: ему было уже стыдно перед отцом за свое баранье упрямство и ничем не обоснованную ненависть, стыдно и поздно что-либо менять… Кроме того, Герман стал замечать за Дмитрием странности. То он находил его разговаривающим с самим с собой в своей каморке, то вдруг он собрался жениться на Лолите, «чтобы спасти заблудшую душу». А однажды он признался Герману в том, что испытывает ненависть к Земцовой за то, что та унижает его своими подачками и подарками. Раз он застал Дмитрия, когда тот мочился в каморке в ведро вместо того, чтобы пойти в туалет. На вопрос Германа, зачем он это сделал, Дмитрий ответил, что туалеты платные…
И тут вдруг умирает Михаил Семенович. От инсульта. Неожиданная, но все же естественная смерть. И никакого завещания, а лишь жалкое и непонятное письмо, принесенное Романом Георгиевичем. Герман слышал, как кричал Дмитрий у себя в каморке, как злился и топал ногами в бешенстве, посчитав, что отец и после смерти смеется над ним, над его инфантильностью, над его никчемностью… Найти какую-то или какого-то Гел в Москве в стрип-баре «Черная лангуста». Это письмо для Дмитрия выглядело насмешкой, Герман же воспринял это послание иначе. Во-первых, он, улучив момент, собрал все клочки письма из мусорной корзины. В спокойной обстановке внимательнейшим образом изучил и бумагу, и конверт. И пришел к выводу, что Бахрах действительно хотел, чтобы после его смерти Дмитрий поехал в Москву и встретился с человеком по имени или кличке Гел для того, чтобы решить вопрос с наследством. Ведь у Михаила Семеновича, кроме Дмитрия, никого не было. Разве что женщины, о которых Герман знал со слов Дмитрия. Умирает богатый человек, и после его смерти его сыну приносят письмо. О чем, как не о деньгах, в нем может идти речь? Но Дмитрий, по мнению Германа, болен, и он не станет искать Гел… И что же? Значит, Бахрах зря копил свое состояние и зря писал это письмо?
Пока Герман рассуждал на эту тему, не выпуская из рук шейкера, в ресторан вошел человек и спросил Дмитрия Бахраха. Герман показал ему, где его можно найти, человек пересек зал и скрылся за бархатной портьерой. И вскоре со стороны подсобных помещений, где и располагалась каморка Дмитрия, стали доноситься странные звуки, словно что-то несколько раз уронили, затем раздались неясные вскрики. Ресторан, как обычно, был почти пуст. Редкие посетители, в основном завсегдатаи, окупали разве что содержание ресторана и не приносили прибыли: ресторан уже давно служил местом, где «отмывались» деньги хозяина и всей его криминальной родни. Вот и в тот день в зале сидело несколько молодых женщин, отмечавших какой-то свой праздник. Администратор ушел вырывать зуб, и только Лолита потягивала вино да курила одну сигарету за другой. Герман побежал на шум и в коридоре столкнулся с незнакомцем. Лицо его было перекошено от ярости. А в каморке на полу лежал Дмитрий. Из носа его шла кровь, он плакал, по-детски смешно завывая и поджимая под себя колени. На вопрос Германа, надо ли вызвать милицию, Дмитрий, рыдая и задыхаясь от переполнявших его чувств, замотал головой, умоляя Германа не делать этого. «Он меня убьет, если я свяжусь с милицией. Не лезь не в свое дело!» Тогда Герман спросил, знаком ли Дмитрий с этим человеком и что он от него хотел, и Дмитрий ответил ему, что тот искал письмо, то самое, которое ему недавно принес Роман Георгиевич. Герман при этих словах покраснел. Письмо как раз в тот момент лежало у него в кармане. И теперь, после того, как он узнал, что кто-то еще заинтересовался им, оно показалось ему еще дороже, ценнее. «Где же письмо? Ну, отдал бы его», – произнес он как можно спокойнее. «Его нет, я выбросил его…» – «Но ты хотя бы сказал ему, что в этом письме?» – «Конечно, сказал. Правда, я мог что-то напутать. Ведь он буквально набросился на меня, я испугался… Но кажется, я все же правильно назвал ему этот бар и это имя». Герман боялся выказать свою заинтересованность, а потому все вопросы, вертевшиеся у него на языке, ответы на которые представляли для него огромную ценность, он старался задавать как можно более естественным тоном. «А на что ему далось это письмо? Кто он? И какое отношение он вообще имеет к твоему отцу?» Но Дмитрий, страдая от сознания того, что его избили и вторглись так грубо и дерзко в его жизнь, пожелав забрать письмо отца, не слышал Германа. Его психике был нанесен еще один удар…
Он шагал по Старомонетному переулку и озирался по сторонам в поисках стрип-бара. Когда же увидел за невысокой чугунной оградой увитую зеленью беседку, за которой в глубине ухоженного дворика стояло одноэтажное строение с роскошной стеклянной вывеской «Черная лангуста», сердце его словно остановилось. Он вдруг испугался. Но и отступать было поздно. Клочки письма жгли карман. Его успокоило одно обстоятельство: нигде не было написано, что это стрип-бар, а это означало, что он мог принять это заведение за кафе, куда он якобы зашел, чтобы просто перекусить. Поэтому он уже более уверенно толкнул перед собой калитку, вошел в тенистую прохладу беседки, за столиками которой сидели посетители (почти перед каждым из них стояли пол-литровые стеклянные кружки с желтым пенным пивом и черные огромные пепельницы), прошел по дорожке, присыпанной розовым керамзитом до самого крыльца, и вошел в бар.
